Пути Господни
Шрифт:
Миг.
И тело, упругое девичье тело барахтается в руках юноши.
Девушка оказалась неожиданно сильной, и проворной. Острый локоть впился в солнечное сплетение, маленький кулачек ткнул в бок, даже колено поднялось, метя в пах, впрочем, безуспешно.
Годы тренировки, наконец, пригодились.
Некоторое время девушка еще барахталась. Волосы, почувствовав слабину, рассыпались ржаным потоком. Слепя глаза, забираясь в рот, причиняя много больше неудобства, нежели слабые попытки сопротивления.
Наконец,
– Пусти, - донеслось из-под огненной копны.
Юра покорно разжал руки.
Бывшая пленница поспешно отбежала к противоположной стене. Слова Учителя над растрепанной головкой гласили: «Невзрачное зерно дает жизнь прекрасному цветку, скользкая гусеница превращается в бабочку. Настойчивый труд рождает творения, прославляемые в веках».
Как к месту. Воистину – прекрасный цветок.
Невысокая, но ладно скроенная, под синим хитоном угадывались широкие бедра и полная грудь. Лицо круглое с пухлыми щечками и большими глазами, обрамленными черными ресницами. Уголь ресниц непривычно контрастировал с рыжими волосами. Чуть вздернутый носик возбужденно, или возмущенно сопел.
– Я знаю тебя, - дыхание Юры было так же учащено, - ты – Марта, сестра Селига. Мы встречались у него на дне рождения. После, я часто видел тебя на проповедях.
Девушка тяжело дышала. Огромные глаза блестели из-под рыжих прядей.
– Почему ты за мной ходишь? Зачем следишь?
Свистящее дыхание было единственным ответом.
– Отвечай, не молчи!
Юра чувствовал себя ужасно глупо. Ну поймал, ну поговорил. Чего он надеялся добиться?
– Молчишь? Ну как знаешь!
Резко, даже чрезмерно резко развернувшись, он двинулся по коридору. Как тела еретиков жег жар Утилизатора, спину жег пристальный взгляд.
***
Утилизировано – 127 особей. Несмотря на принятые меры, Рубка докладывает – индикатор оранжевый.
Крики.
Стоны.
Проклятия.
Они пришли вечером. Хотя солнца не было, все называли это время – вечер.
Дневная смена вернулась в бараки, ночная сменила ее и до отбоя, когда яркое сияние ламп сменится тусклым свечением, оставался почти час.
Час свободного времени.
Иллюзии свободы.
Свобода!
Не смолкает зов!
Свобода!
Разгоняет кровь по венам!
Свобода!
Поклянемся вновь…
Поклянемся вновь…
Ойтос покачал лысой головой.
Нет, не вспомнить.
Забытые строки торжественного гимна – ужас Декламаторов. Не раз и не два, Ойтос вскакивал среди ночи от ужаса, приходи подобный сон.
Здесь – другие сны, другие ужасы.
– Меня, возьми меня! – истошно вопила обрюзгшая волосатая самка, в то время как солдат в синей форме отдирал от груди,
– Меня, возьми меня! – кричали жены Ойтоса, когда он осчастливливал собственным присутствием гарем.
И старались, как могли.
Одна играла на инструменте, вплетая в вибрацию струн чарующий голос, другая танцевала возбуждающий танец живот, а любимая Айшун… гладкокожая, черноокая Айшун…
Красавица, ты звезд милее.
Ты украшенье дня –
Укор для солнца,
Зависть небесам…
Ойтос был Декламатором при дворе Хайлафа Багтуда, сына Саймана Великого – ужаса дикарей, повелителя половины мира.
Сказания о богах и демонах, великие подвиги Великих Героев, любовная лирика… сотни, тысячи стихов теснились в лысой голове Ойтоса.
На все случаи жизни, к любому поводу, настроению, прихоти Повелителя.
К обрезанию и свадьбе, рождению и поминкам, в минуты радости и отчаяния, веселья и меланхолии. Поучительные стихи, повествовательные стихи, восхваляющие стихи, высмеивающие стихи, смешные и грустные, сальные и добродетельные, стихи – укор и стихи – поддержка…
– Будьте вы прокляты! Прокляты!
Кричала очередная мать – многоногая сандонка, в то время как вояки деловито выуживали из гнезда, в которое сандонка превратила свою кровать, выводок похожих на паучат детенышей. Краснокожие, с большими головами, на которых большую часть занимал теменной рот-присоска.
– Прокляты…
Стихи на все случаи жизни… кроме того, рокового случая, когда над дворцом Хайлафа появились летающие повозки Ковчега…
Летит Дракон
И распростерты крылья,
Открыта пасть,
Лишает силы крик…
Горий – герой прошлого, воспевали бы мы великие подвиги, придись тебе столкнуться не с безмозглым драконом – могучей, но тварью, а с… людьми… так они себя называли. Разумными, думающими и оттого стократ более опасными.
– Великая Мать, прости и защити…
Некоторые молились. Богам. Своим богам, которых помнили, которых знали. Знание прошлого.
Слышали ли они здесь, отсюда своих адептов? Ойтос сильно сомневался. Сам он перестал молиться. Давно, очень давно. Как и читать стихи.
На фабрике, за монотонным трудом конвейера, древнее искусство, искусство избранных оказалось без надобности.
Хайлаф Багтуд, в отличие от своего отца-варвара, слыл просветителем, особенно в искусстве Декламаторов. Пол дюжины мумифицированных голов Старших Декламаторов – предшественников Ойтоса – украшали пики внутренних ворот дворца. Когда-то Ойтос боялся присоединиться к ним – два десятка пик оставалось незанято, коря небеса за несправедливость отточенными зубьями.
Теперь боялся другого.