Пути и судьбы
Шрифт:
Аразян по старой привычке ходил на работу пешком, и его словно обдавало на улицах волнами людского горя.
Теперь его пациентами были бывшие фронтовики, демобилизованные, вернувшиеся к мирному труду воины. Вот почему ему иной раз казалось, что фронтовая жизнь все еще не кончилась.
По приезде на родину Микаэл разузнал о братьях. Арменак, тяжело раненный в одном из боев, вылечившись, вернулся домой. Теперь он был в родном селе председателем колхоза; работал и жил привычной жизнью горца. Левон, служивший в начале войны в головном ремонтном поезде, а затем в танковых частях, демобилизовался
С Аби Микаэл не видался, однако узнал, что тот несколько лет назад покинул их старый домишко, построил новый дом и взял к себе за хозяйку старую Ази. Жил он все так же беззаботно и разгульно.
Так жизнь всех братьев вернулась в старое русло. Только один Микаэл не знал, что делать, как жить дальше. Он становился все более замкнутым, мрачным, избегал друзей и все свободные часы проводил в своем врачебном кабинете.
О своих личных делах он никогда ни с кем не говорил и не советовался. И к чему было советоваться? О чем говорить? О том, что он, в его почтенном возрасте и при его положении, в каком-то далеком городе завел новую семью, потом бросил на произвол судьбы женщину с новорожденным ребенком, а теперь, вернувшись домой, живет так, будто ничего не изменилось? Кто мог понять, кто мог извинить его поступок? Могла бы, например, простить его Лена, с которой они без слов договорились покорно нести бремя своей бездетности. Что сказала бы она, которая все военные годы ждала возвращения мужа, оставаясь преданной женой, — в этом Микаэл не сомневался, все вокруг свидетельствовало об этом. Что же теперь скажут люди — и близкие и чужие, сослуживцы, особенно студенты, для которых имя Аразяна — символ высокой нравственности?
Так, значит, отказаться от Анны, которую он так сильно и чисто любит, отказаться от маленькой Каринэ?..
Аразян не находил ответа ни на один из этих вопросов. А время между тем летело, дни сменяли друг друга, слагаясь в недели и месяцы.
Нельзя же было, однако, без конца оставлять Анну в этом неопределенном положении. Расставаясь, он обещал ей в течение месяца все устроить и вызвать ее телеграммой. Но прошел уже год, а он буквально ничего не предпринял. Да и что он мог сделать?..
Если бы найти какую-нибудь возможность хоть на неделю съездить к Анне, поговорить с нею, успокоить. Она честная, умная женщина, добрый и верный друг. Он всегда ценил эти черты ее характера и в трудные минуты не раз обращался к ней за помощью. Она и теперь поймет его и простит.
А не попросить ли приехать самоё Анну? Вдвоем будет легче решить. Может быть, вместе они и найдут какой-нибудь выход? Но это почти невозможно. Ну, скажем, она приехала. Что дальше? Где он ее примет, где устроит? В гостинице? У себя? И что скажет на это Лена?..
2
Зазвонил телефон.
Лена отложила книгу и поспешила к аппарату.
Звонили из клиники. Дежурная спрашивала профессора. Узнав, что его нет дома, она попросила передать, что на его имя получена телеграмма.
По просьбе Лены дежурная вскрыла телеграмму. В ней говорилось: «Едем, встречай, Анна».
Поблагодарив дежурную, Лена задумалась: «Анна?..» Кто бы это мог быть?..
Она перебрала мысленно всех знакомых ей Анн. Их было всего пять,
«Едем, встречай…» Нет, это какая-то новая Анна, видимо, ей неизвестная. Может быть, это одна из товарок Микаэла по институту? Или жена, мать, сестра какого-нибудь фронтового приятеля, родственница больного, которого везут на операцию? Возможно… Но что значит «встречай»? И почему эта таинственная Анна, если она действительно родственница одного из фронтовых товарищей Микаэла, посылает телеграмму в адрес клиники? Разве у него нет семьи?
Микаэла все не было — он в этот вечер делал доклад на Ученом совете, — и Лена позвонила в институт. Заседание еще продолжалось. Когда оно кончится, было неизвестно.
Вернувшись в спальню, она опять взяла в руки «Мартина Идена». Прочла полстранички и ничего не поняла. Перечитала вновь, более внимательно, но мысли по-прежнему разбегались и путались.
«Я просто устала», — подумала она, закрыла книгу и прилегла на кушетку. Зажмурила глаза, попыталась ни о чем не думать. Но из головы все не выходило: «Анна»…
«Едем», — значит, не одна. «Встречай!» Какая самоуверенность! Сама Лена, зная характер мужа, не решилась бы дать ему такую телеграмму.
А эта не стесняется — «встречай!» Скажите, пожалуйста…
Лене не хотелось думать о чем-нибудь плохом. Она была почти уверена, что все это не более как глупое недоразумение, которое очень легко разъяснится. И все же она продолжала тревожиться.
А Микаэл как назло задерживался. Пришел бы уж поскорее, посмотрел на нее со своей обычной грустной улыбкой и спокойно сказал: «Ну, как же ты не помнишь, ведь это та самая Анна…»
Но — какая, какая Анна?.. Лена мучительно напрягала память, стараясь разрешить загадку. Лишь бы Микаэл не подумал, что она ревнует… Только этого недоставало — ревновать Микаэла! С каких это пор? Не с того ли дня, когда он получил степень доктора медицинских наук? Это он каждый день должен благодарить бога за то, что встретил Лену, родные которой помогли ему выйти в люди. Ведь когда он женился, у него приличной смены белья не было. И не прав ли был Ерванд Якулыч, когда говорил про Микаэла: «И пузо наел, и штаны надел».
А теперь что? Теперь можно и позабыть о том, что это Ерванд Якулыч вытащил его из паршивого домика в поселке и поселил в приличной комнате. Нет, я его заставлю вспомнить, кто его сделал человеком!
Лена поглядела на часы. Было около десяти. Не зная, чем занять себя, она прошла в кабинет Микаэла и зажгла лампу на его письменном столе, заваленном книгами, журналами, рукописями. Каким он стал неаккуратным! Прежде он не ложился спать, не приведя свой стол в порядок. А теперь? Поглядите-ка! Просто стыдно, если кто-нибудь увидит…
Лена начала поспешно прибирать на столе: стерла пыль, уложила книги, бумаги, письма — она знала, что воскресные утра муж посвящает личной корреспонденции.
Микаэла все не было.
Только ученые способны, увлекшись спором, часами просиживать в табачном дыму. Теперь и Микаэлу придется привыкать к этим нудным заседаниям. А ведь раньше он просто ненавидел все эти сессии и конференции. считая их одной потерей времени.
Придя домой, усталый и разбитый, он тяжело опускался в кресло и говорил: