Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.)
Шрифт:
Армянина Мишку избили за дело: перед побегом беглецы доставали, где могли, «вольную одежду», чтобы не быть заметными в лагерном. У Мишки была меховая безрукавка, и ее у него просили, но не отдать, а продать. Он не согласился. За это и избили. Били трое довольно любопытных бригадников — типичные уголовники, но сидевшие по «58» статье. Эту политическую статью они получили за то, что отправлялись и не один раз грабить городок в... Манчьжурии. Ходили через границу, где их пропускали дружки из погранотряда. Один из таких походов окончился плачевно. К нам попало трое из всей компании: рыжий здоровяк по кличке «Конь», второй очень плотный, небольшого роста блондин — «Пузырь», третий — сухопарый парень с бегающими глазами (прозвища не помню). В режимке они все время играли в самодельные карты и спали.
Постепенно наша жизнь приняла размеренный тюремный распорядок. Подъем, завтрак по камерам, получасовая прогулка во дворе, вечером в том же дворе проверка, а все остальное время в запертых камерах. Получавшим посылки их приносили в камеры. Там же мне зачитали ответ на прошение о пересмотре дела, отправленное еще летом. Это прошение составил хитроумный Авиром на имя Поскребышева, личного секретаря Сталина. Авиром утверждал, что это, может быть, единственный человек, который может что-либо сделать. Терять мне было нечего, и я согласился. В тексте Авиром подпустил и юридическую латынь:
Из тюрьмы на работу нас не водили.
Здесь, пожалуй, самое время рассказать о других беглецах.
Глава 6. ПОБЕГИ (рассказы беглецов)
За пять лет моего пребывания в Степлаге побегов было много, но все они были неудачные. Только один беглец ушел, что называется, с концами. Поговаривали, что ему помогли с воли, принеся на работу форму войск МВД. Это был грузин, которого я не знал. Подробности этого побега рассказал мне много лет спустя Тенгиз Залдастанишвили. Бригада, в которой был Гиви — так звали беглеца — ходила на работы в дивизион, где велось строительство. Как водится, работяги там подрабатывали «налево» для «вольняшек» и военных дивизиона. Военный заказчик приходил прямо на место работы и открыто выносил то, что ему делали. Это и учел беглец. Он привел в порядок выброшенные кем-то военные брюки и телогрейку, постирав и зачинив их. Вся трудность была сделать фуражку войск МВД. Он сумел сделать такую фуражку. Смастерив табуретку и половую щетку и улучив момент, когда у ворот сменился вахтер, он спокойно пронес мимо него свои изделия. Расчет был верен — вахтер ничего не заподозрил, подумав, вероятно, что этот военный зашел в зону до его смены. Беглец отправился на железнодорожную станцию, купив поллитра водки. На станции разговорился (уже, конечно, без синей фуражки) с машинистом паровоза, вместе распили водку. Пожаловался, что он вербованный, что ни черта здесь не заработал, что хочет уехать, а денег нет. Машинист посочувствовал и предложил довезти до -Караганды, а беглец обещал помогать в пути. В Караганде машинист передал его своему приятелю, другому машинисту, и тот довез до Петропавловска. А там Гиви ехал спокойно как обычный пассажир и благополучно вернулся в Тбилиси. Однако прожил на свободе недолго, попав случайно в какую-то проверку документов, связанную с уголовным делом, к которому не имел никакого отношения. Его задержали, все выяснили и отправили уже не в лагерь, а в закрытую тюрьму. Интересно, что после реабилитации и возвращения, он по какой-то причине принял обет молчания и перестал бриться. Живет под Тбилиси, иногда появляется в городе с тетрадкой и карандашом на веревочке на груди и так и общается.
Но это, повторяю, был единственный случай. Всех остальных беглецов возвращали.
Один молодой парень, мордвин, сын культурных родителей (отец — чуть ли не прокурор республики, а сын сел за антисоветчину), скромный и тихий, бежал днем с шахты, разыграв, если так можно выразиться, психологический этюд с конвойным солдатом. В то время на этой шахте проходили практику несколько учеников ПТУ. Этот парень вывернул телогрейку наизнанку, номером внутрь, так же поступил с ватными брюками (после этого побега в телогрейках и ватных штанах, как и во всей другой одежде, стали пробивать насквозь дыры величиной чуть не с ладонь, которые зашивались тряпкой с номером). На лоб под шапку поддел кусок белой расчесанной овчины, имитируя пышный чуб — всех заключенных стригли наголо — и с плоскогубцами в руках выпрыгнул из поднимающейся клети на ходу прямо на часового, стоявшего у нулевой, чуть не сбив его с ног, а клеть ушла вверх на эстакаду. Выпрыгнул с криком: «Предохранитель выбило!» — и бросился к трансформаторной будке. Так как заключенные на этой шахте работали только под землей, то двор не охранялся, и парень без помех ушел на железную дорогу и зарылся в руду в открытом пульмане. Там его и нашли с собаками на каком-то перегоне за Кенгиром. Парня страшно избили. Я это хорошо помню потому, что его привели на осмотр в амбулаторию третьего лагпункта, где я тогда работал. У него на лице была застывшая страдальческая полуулыбка — он не мог ни открывать, ни закрывать рта; ему прикладом выбили зубы.
А вот другой случай — побег из режимной бригады с шахты. Совершен он был в июле, в самое неподходящее время, в жару и сушь. Шахта № 39, с которой бежали, была самой мелкой и, к тому же, изолированной от остальных, то есть не связанной подземными штреками с другими. Одна из выработок этой шахты близко подходила к поверхности, и грунт над ней даже просел. Это место было обнесено наверху проволокой как опасное. Каждую смену пять человек, собравшиеся бежать, проламывали себе выход именно в этом месте и, выйдя на поверхность, ушли в степь. Группа была интернациональной: два кавказца-грузина (они быстро откололись и пошли отдельно), украинец Поденко, русский (фамилию забыл) и татарин Аблязов, крупный, мясистый и властный субъект с низким лбом, претендовавший на особое положение среди соплеменников. Эти трое долго шли степью. Скоро кончился небольшой запас воды, взятой с собой. Кругом выжженая степь, жара. И тут случилось невероятное: Аблязов зарезал украинца и пил его кровь. Третий крови не пил. Потом он рассказывал, что Поденко молил Аблязова не убивать его, что вода должна быть близко (они, действительно, были в километрах десяти от какой-то речушки). Они так и остались около зарезанного, где их обнаружили и привезли в лагерь. А через несколько дней поймали и двух других беглецов. Эта страшная история всколыхнула весь лагерь. Аблязов сидел в «камере хранения», а режимники, да и не только они, строили планы, как ему отплатить. Однако, сказать, что абсолютно все были возмущены этим бессмысленным убийством и страшным фактом, когда один человек пил кровь другого, было бы неверно. Наш же собригадник, узбек, передавал передачи Аблязову, правда, передавал тайно. Это выяснилось позже, когда все немного успокоились, и поэтому осталось для узбека без каких-либо телесных внушений. Только иногда в разговоре с этим узбеком проскальзывало: «Все вы, черножопые, кровь готовы пить у нашего брата».
Упоминавшиеся мной Кравченко и Криков после суда за убийство Шелкаускаса отправлялись в закрытую тюрьму, по слухам в Иркутскую. Туда же, по тем же слухам, был отправлен Аблязов. Кравченко и Криков передавали, что если он будет там, то Аблязову не жить. Добавлю, что
Еще одна попытка бежать тоже из нашей бригады с знакомого карьера у 43 шахты. Были у нас два приятеля, два пожилых человека — Цибаев и Филин. Сидели они в режимке давно. Когда я там появился, они были уже старожилами. Жили дружно, вместе ели, вместе спали. Кстати сказать, «вместе есть» означало неизмеримо большее, чем внешний смысл этих слов — есть из одной миски, сливая в нее баланду или сваливая кашу, было символом очень большой дружбы и даже братства. В режимку Цибаев и Филин попали за попытку к бегству, но в разное время, а в бригаде близко сошлись. На воле Цибаев работал кузнецом, а за что попал в лагерь — не знаю. Уже когда я был в режимке, к их компании присоединился западный белорус Старикевич, а немного позже Филин откололся, да так, что и спать перешел в другое место, да и работать стал в другом забое. А потом и Старикевич отделился от Цибаева, но отделился внешне. В намеченный день Старикевич засыпал Цибаева щебенкой в подготовленном забое, где беглец устроил себе нечто вроде пещеры с запасом воды и сухарей. Дело было в марте, когда еще лежал снег. В тот день случилось так, что в обеденный перерыв подрались двое бригадников, подрались до крови. С вышек это видели. А когда стали снимать с работы и пересчитывать, то одного не досчитались. Выяснилось, что нет Цибаева. Бригаду задержали на карьере. Стали подозревать, что его убили. Прибыло начальство, дополнительный конвой. Из дела выяснилось, что Цибаев еще раньше пытался бежать. Обошли зону кругом — снег везде цел. Значит Цибаев, живой или мертвый, на карьере.
Нас увели, а пустой карьер стали круглосуточно охранять снаружи. Внутрь нагнали солдат искать Цибаева, переворачивать все штабели. Из бригады, сидевшей теперь под замком, забрали Филина и Старикевича. Филин скоро вернулся весь избитый: «Ничего не знаю, я давно с ним разошелся», — только и твердил он начальству. А вот из Старикевича выбили все, что нужно.
Месяца через полтора Цибаев вновь попал к нам в режимку и рассказал следующее. План его был таков: вылежать чуть ли не месяц в своем тайнике, хлебом, сахаром и водой он запасся достаточно. По его расчетам так долго охрану держать не будут. Тогда он сможет спокойно уйти. Он полеживал, и все, что делалось на поверхности, довольно хорошо слышал, а время отсчитывал по взрывам под землей в шахте, когда между сменами отпаливали руду. Лежал спокойно, с каждым днем все больше уверяясь; что его не найдут. Но однажды, когда он уже устраивался спать, послышались близкие голоса и даже как будто знакомый голос Старикевича: «Вот здесь копайте», — потом звуки работающих лопат, и его извлекли. Было уже темно. Светили карманные фонари. Кругом много офицеров. Поэтому не били. Цибаеву прибавили срок до 25-ти, и все. Старикевич же исчез с нашего горизонта. А когда нас вновь вывезли на карьер 43 шахты, мы увидели, как там все было перевернуто: досталось же солдатикам работы. Бригадники особенно жалели обогревалку — довольно просторное помещение, построенное из камня в глубоком забое, имевшее печку и дощатые нары для спанья.
Об одной попытке побега Бориса Горелова я уже рассказывал. А вот другая. После первой он долго сидел в БУРе, затем вышел в общую бригаду и ходил на карьер, с которого пыталась бежать группа, проданная Шелкаускасом. Подобралась группа из трех человек: молодой парень по фамилии Вельгус, репатриант из Китая, работавший до посадки в одном из Ленинградских институтов. По внешнему виду был он с примесью какой-то дальневосточной крови (надо сказать, что в лагере было довольно много репатриантов из Китая). За что он попал в лагерь — не знаю. Другой член группы — кубанский казак Горнага, ражий парень с длинным лицом и лошадиными зубами. Служил в казачьих войсках у немцев, куда попал из плена. С казачьими войсками был одно время во Франции в Дижоне. Службой там был доволен, рассказывал о публичных домах: «За сто франков и курицу с вином дадут, и бабу выберешь». А вот еще его рассказ: с приятелем после госпиталя коротали время перед отправкой на фронт в буфете Белорусского вокзала в Москве. Познакомились с официанткой, и та повела их домой, обещая и выпивку, и закуску, и «девочку» для приятеля. Пришли, и все было, как обещано. Разошлись по разным комнатам, легли и потушили свет. Тут раздался шорох, официантка исчезла, а Горнагу осветили ярким фонариком и потребовали отдать деньги, верхнюю одежду, оружие. Делать было нечего, выпросил себе лишь шинель — на дворе зима. Вышел в носках, не зная, что с приятелем. У парадной двери сгреб кучу снега для ориентира и кинулся искать милицию. Нашел, привел. На стук долго не открывали. Открыли. Испуганная официантка стала умолять Горнагу. Тот первым делом налил стакан милиционеру и выпровадил его — все в порядке — и остался завершать недоконченное. Как выяснилось, эти волнения приятеля не коснулись.
Что в этом рассказе от выдумки, а что от были — судить трудно, но голодное время в большом городе вынуждало людей на многое. Мне вспоминается рассказ об одной женщине в Сталинграде, которая по окончании боев собрала целый склад немецких сапог. Для этого она отрубала ноги у убитых, приносила домой, разогревала и вытаскивала обрубки.
Горнага был еще и шофером. Был избран следующий план побега. На карьер все время приезжали грузовики за камнем. Эта тройка решила связать шофера, сунув в рот кляп, и драпать на машине, протаранив жиденькие проволочные ворота зоны. А там в степь, сколько хватит бензина. План, откровенно говоря, рискованный. О нем мало кто знал. Но знал приятель Горнаги — Гришка Рябчун, тоже кубанский казак. Это был чернявый, стройный и ловкий парень, нельзя сказать, что первой молодости. Служил у немцев в казачьих войсках каким-то чином на Кубани. А потом получил 25 лет. В нашем лагере он написал следующее заявление начальству: «Так и так, при отступлении с Кубани были зарыты большие ценности. Готов показать место». Его, конечно, вызвали и попросили описать место. «Описать не могу, могу показать». Ладно, повезли на Кубань. «Дайте сначала свидание с матерью, потом скажу». Дали. Потом повезли на место. Ходил, ходил, водил за собой — не мог найти: «Надо хорошенько вспомнить, времени много прошло». Сидит, вспоминает. «Дайте еще свидание». Дали. А после свидания сказал: «Ничего я не знаю. Все это выдумал, чтобы с матерью повидаться. Везите обратно». Избили. Привезли. Вот такой Гришка Рябчун. В день побега наша бригада оставалась в зоне и не была запертой. Так вот, этот Рябчун, наш собригадник, все время влезал на крышу барака и посматривал в сторону карьера. А вскоре всех троих привели в лагерь отдельно от бригады и посадили в БУР.
На карьере произошло следующее. Как и было уговорено, шофера отвлекли от машины под предлогом показать какое-то барахло для продажи. За штабелем приставили нож к горлу и стали связывать, а Горнага стал заводить машину, но, видно, так нервничал, что завести не смог. Это решило дело. Время уходило. Ребята бросили шофера и стали прятать вытащенные из заначек продукты, воду. Шофер убежал на вахту. Этим все и кончилось. Беглецов избили, привели в зону. А начальство сделало вывод: на всех объектах построили мощные шлагбаумы у ворот. Тройка, отсидев положенное в БУРе, попала к нам в режимку.