Путин. В зеркале «Изборского клуба»

Винников Владимир

Но прямой перенос “республиканского” американского консерватизма на российскую почву даёт абсурдный эффект: получается, что “сохранению” (“консервации”) подлежат те ценности, которые не только не являются традиционными для русской истории, но которые практически отсутствуют и в современном российском обществе, всячески противящемся их внедрению.

То, что для американской цивилизации — ценность, для русских — грех и безобразие. То, что они уважают, нам противно. И наоборот. Русь двигалась на Восток. США — на Запад. Да, мы проиграли, а они выиграли. Они оказались сильнее. Но, по нашей логике, не в силе Бог, а в правде. И правда — в нашей русской цивилизации. Так говорит полноценный и последовательный российский консерватизм. Очевидно,

что американский консерватизм говорит нечто прямо противоположное.

Глобализм может признаваться, а может подвергаться критике в самих США. Это их проект мирового господства, и с ним часть американского общества согласна, а часть — нет. Нам же он навязан извне. Мы можем смириться и признать поражение, встав на сторону американской системы ценностей. Такая позиция возможна, как возможен коллаборационизм. Но это — нечто противоположное консерватизму, и Путин недвусмысленно отвергает этот сценарий, указывая на невозможность прямого переноса заимствованных с Запада идеологических моделей на нашу почву: “…грубые заимствования, попытки извне цивилизовать Россию не были приняты абсолютным большинством нашего народа. Прошло то время, когда готовые модели жизнеустройства можно было устанавливать в другом государстве просто как компьютерную программу”.

Каждый народ имеет свой собственный консерватизм, так как каждый народ вырабатывает свою систему ценностей — это и есть его национальная самобытность. Культурный результат американской истории не имеет ничего общего с культурным результатом русской истории. Консерватор же остаётся верным своей традиции, своему народу, своему идеалу не только тогда, когда всё это находится в зените славы, но и когда это попираемо и презираемо всеми. Российский консерватор старается говорить со сторонниками глобализации через шелковый носовой платок: “Мы видим попытки тем или иным способом реанимировать однополярную унифицированную модель мира, размыть институт международного права и национального суверенитета. Такому однополярному, унифицированному миру не нужны суверенные государства, ему нужны вассалы. В историческом смысле — это отказ от своего лица, от данного Богом, природой многообразия мира. Россия с теми, кто считает, что ключевые решения должны вырабатываться на коллективной основе, а не по усмотрению и в интересах отдельных государств либо группы стран”, — отвечает Путин. Либеральный консерватизм возможен и реален, но только не в России.

Правый консерватизм

Если либеральный консерватизм есть бессмыслица, то правый консерватизм, напротив, вполне приемлем и естествен. Правым консерватором в современной России является тот, кто, стремясь к возрождению имперского мирового величия Отечества, к хозяйственному процветанию нации, подъёму нравственности и духовности народа, считает, что к этой цели нас приведут умелое использование рыночных механизмов и система ценностей религиозно-монархического, централистского толка. При наблюдении за Путиным все годы его президентства, складывается убеждённость, что он видит консерватизм именно так.

Такой правый консерватизм теоретически может акцентировать либо культурнополитический (усиление позиции традиционных конфессий, возрождение национальных обычаев, восстановление некоторых социальных, общественных и политических институтов), либо экономический аспект. В экономике правоконсервативный проект логически должен развиваться в русле теории «национальной экономики», обобщённой немецким экономистом Фридрихом Листом и применённой в своё время в России графом Сергеем Витте. Можно назвать этот проект «экономическим национализмом». Его экстремальная формула звучит приблизительно так: полностью свободный внутренний рынок с жесточайшей системой таможенного контроля и скрупулёзной регламентацией внешнеэкономической деятельности, с учётом интересов отечественных предпринимателей.

Национальная экономика не предполагает национализации крупных монополий, но настаивает на консолидации

крупного бизнеса вокруг политической власти с прозрачной и внятной для всех целью совместного решения общенациональных задач, укрепления державы и процветания всего народа. Это может решаться с помощью определённого «патриотического кодекса», предполагающего моральную ответственность национальных предпринимателей перед страной, народом и обществом. Эта модель в сегодняшнем политическом спектре приблизительно соответствует тому, что принято называть «правым центром». Похоже, что самому президенту более всего импонирует именно такой подход.

Левый консерватизм

Для полноты картины рассмотрим и другую сторону, составляющую полную картину консерватизма как идеологии — левый консерватизм. Обычно понятие “левый” не ассоциируется с консерватизмом. Левые хотят изменений, правые — сохранения того, что есть. Однако в политической истории России социальный общественный сектор, относящийся к системе “левых” ценностей, всегда был чрезвычайно значимым и развитым, и общинный фактор, как в форме церковной соборности, так и в виде советского коллективизма, давно и прочно стал устойчивой политической и хозяйственной традицией. Мы встречаем осмысленное сочетание социализма и консерватизма уже у русских народников, которые были преданы национальным моментам и стремились к справедливому распределению материальных благ. Левый консерватизм существовал и в других странах — социал-католицизм во Франции и Латинской Америке, германский национал-большевизм Никиша, Фридриха Георга и Эрнста Юнгеров и т. д.

В современной российской политике социальный консерватизм также имеет полное право на существование. Не ставя под сомнение цивилизационные ценности России, стремясь к укреплению её геополитической мощи и национальному возрождению, левый консерватизм считает приоритетным путём реализации этой задачи национализацию недр, крупных частных компаний, занятых экспортом природных ресурсов, а также увеличение государственного контроля в области энергетики, транспорта, коммуникаций и т. д. Что-то из этих элементов реализуется Путиным, что-то нет. Такой социал-консерватизм может настаивать на своеобразном прочтении российской политической истории, отстаивая закономерность и естественность советского периода, вписывая его в общую национальную диалектику.

Но и левый, и правый консерватизм по определению должны совпадать в своей конечной цели — возрождения государственности, сохранения национальной самобытности, всемирного возвышения России, верности истокам. Ясно одно: встав на путь консерватизма, освоив правый его сектор, Путин рано или поздно, но неизбежно придёт и к его левым составляющим, чтобы сделать идеологическую картину русской государственности полноценной.

Консерватизм при Путине зреет. Он ещё зелен и неустойчив, его заносит в крайности, под воздействием агрессивных попыток сбить его с магистральной линии как со стороны доморощенных республиканцев, так и правых глобалистов. Но нечто неотвратимо приближается. Так возвращаются Командор или тень отца Гамлета. Чем больше русские сталкиваются с не русскими, тем стремительнее они ищут точку опоры в самих себе. Запрос на консерватизм неуклонно и неумолимо растёт. Путин всё более благосклонно относится к русскому большинству, всё меньше доверяя «квазиколониальной части» своей собственной элиты. Он инстинктивно знает, откуда что дует. И не ошибается в этом.

На каком-то этапе политическая история попросит нас уточнить позиции и дать более точные формулировки. В какой-то момент — я убежден, что на нашем веку, — решительный час наступит. Понятно, что никто в покое нас не оставит и что нам придётся отвечать что-то всему миру: и богатому Западу, и бедному Югу. Придётся изъясняться внятно и со своим народом. Ничего экстравагантного, что опять захватило бы и раскололо общество, очевидно, уже придумать не удастся. Мы обречены на консерватизм, нас подтолкнут к нему извне и изнутри.