ПВТ. Тамам Шуд
Шрифт:
Если б конь имел, да.
Среди криков и лязга, стонов и проклятий, выстрелов и треска обшивки, обычных звуков боя, родился новый — хищный, леденящий вопль охотящегося существа. Так могли бы голосить ночные джунгли. Дмитрий вскинулся, повел глазами и револьвером, готовый шмальнуть в неведомую тварину.
И увидел — оно скакало по борту верхней корабеллы, гибкое, быстрое, ржаво-пятнистое, с длинным хвостом и ярким гребнем по всей хребтине. Опознать не смог, да и разглядеть
Как лиса в курятник.
Вынырнула, стройное тело ее блестело от свежей крови, как шкурка выдры. Дмитрий прицелился, с руганью оставил затею — все равно бы не попал, а пули следовало беречь. Добро бы один стоял, капитана подвести не мог.
Тварь опять прыгнула, потрясающе игнорируя свинец и сталь. Облизнула морду ярким, пурпурным языком, повела узкой головой и опять закричала — протяжно и противно, топорща гребень на башке. Странное дело, от вибрирующего крика ее голова будто размывалась, троилась, множилась, точно размазываясь в быстром движении…
Кошка-куница-попугай, а верещит как склочная шлюха, подивился Дятел. Второй, охочий до всякого странного создания, точно бы оценил.
Некто храбрец подскочил к животине, буквально нашпиговал торопливыми выстрелами. Шкура существа вздрагивала и мерцала, как вода, принимая в себя горячий свинец.
Тварь изогнула спину и быстро выбросила язык. Дятлу помстилось, что вместо живой ткани — голубовато-серый расплавленный металл. Стрелок с воем ухватился за лицо, упал навзничь, и существо прыгнуло на него. Когда вновь показалось над бортом, в него уже не стреляли.
Развернули, расплескали — те самые зеркала. Существо метнулось, промахнувшись, угодило в борт другой корабелле, заскрежетало когтями и горлом… Хлопнула пушка — борт пробило насквозь, тварь же утекла, с визгом вновь бросилась к корабелле, к мягким, мясным, сладким людям… И ударилась в полотно, заверещала, забилась.
Зеркала ее смутили.
Люди, подскочившие следом, добили красотку без всякой жалости. Дятел понадеялся, из пошлого любопытства, что не совсем в фарш измолотили, и можно будет потом рассмотреть-разгадать…
— Молодцом, гаджо, — шепнул Дмитрий, глядя на русого.
Будто в ответ на его слова потемневшее небо громыхнуло.
— Оскуро, — сказал Волоха, глядя в никуда, через Дятла и через весь Лут, — давай Спирали Бруно и пушки.
***
Михаил вышел на стабилке, подлеченной мастерами-лошадниками. Темнело скоро — посверкивало вдалеке пока сухо, без дождя, будто кто-то огромный царапался из Лута сияющими когтями-серпами.
Плотников оглянуться не успел, как поле втянуло его в себя, закачало на волнах боя. Принял, начал выгребать.
Он видел, видел:
как поднимается и вновь бросается в бой Первый, с голой костью на месте
как бьются локуста и стабилки, как рубят механично, безжалостно долоссы и как отвечают им бивни Дария, наемники из лучших ветеранов Хома Пеплоса;
как черные люди Хома Д’мт, раскрыв рты в пении, ведут на распорках зверя, похожего на клуб дыма, а после отпускают и он исчезает, а далеко, среди рядов противника, вдруг вспыхивает смородиновое пламя;
как сходятся корабеллы, грудь на грудь, как лопается обшивка под когтями ворона, как плюются огнем скорпионы и шлейфом тянутся хвосты кометных огней;
как обманчиво медленно бредет Коромысло, неся на себе хитро построенные пушки, как ломает строй противника и продолжает двигаться дальше, к нависшей над кем-то Хворосту;
как смерч-зверь проходит — и за ним, по расчищенной земле, гуськом движется пехота.
Всего не вмещали глаза.
Наконец, загромыхало над самой головой.
Но гроза ли?
Михаил скорее почувствовал, чем услышал — Оскуро.
Пришли. Вынырнули из самого Лута, из некогда закрытых, а теперь распечатанных рукавов.
На мгновение его взнуздал страх. Животный, глубокий, бездумный. А потом он увидел, как двигаются белые фигуры по полю — и как незримая сила, незримый ужас обретает контуры.
Первые маркерами обозначали мишени — и люди-стрелки не подвели. Михаил мысленно охнул, когда упавшая бирюзовая сеть выткала из воздуха гибкую, унырливую тварь.
Оскуро и впрямь были быстры. Но Первые оказались быстрее.
Твари шли напролом, через людей, оставляя за собой распаханные борозды, но бег их прерывался, стоило оказаться на пути лила. Михаил не успевал разглядеть бой, видел лишь, как Оловянные прыгают, как вздымается им навстречу громада…
А потом по Оскуро начали бить люди.
***
— Аммонес! Аммонес! Аммонес! — прокатилось над рядами стрелков.
РамРай смотрел на Лина. Оловянный, лила, он был бы так похож на человеческого подростка, если бы не — слишком синие глаза, если не — слишком светлые волосы, не — слишком быстрые сильные движения…
На Хоме Малабар, откуда РамРай был родом, рассказывали, что Оскуро Лут насылает в наказание и назидание, что противиться им — преступление. Что приходят они ночью, в черном дожде, пахнущем орхидеями и гнилью, и сжирают неугодных. Про Первых же говорили — мясомашины, смерти хуже.
Что же, думал РамРай. Не все то правда, что предками завещано.
Теперь Оловянный был глазами РамРая, щитом его. Лин видел Оскуро, и, не теряя себя, корректировал будущий удар быстро и точно.