ПВТ. Тамам Шуд
Шрифт:
Дятел потянул серьгу, размышляя.
— Разве не беляки с Полыни должны разбираться с Оскуро? Мы-то их и глазами увидеть не сумеем, не то что за жопы ухватить. Я про Оскуро, а не про Первых, прости Лут…
Волоха прищурился. Постучал ногтями по колену.
— Значит, надо найти способ их увидеть.
— Как, гаджо? Смолой облить и в перьях вывалять?
Русый вскинул на цыгана глаза, щелкнул пальцами:
— Именно! Бирюзовый мох. Или зря Лут нас туда привел? Сказать Оловянным закидывать Оскуро зельем — чтобы люди
Дятел покачал кудрявой головой, сомневаясь.
— Сдюжат ли? Оскуро, говорят, бестии быстрые, ловкие…
— У Мастера совета спрошу.
— Так он тебе лавочку и раздвинул.
— Он себе на уме, но на нашей стороне. У него тут, видишь ли, дети.
Дятел хмыкнул. Посмотрел вдаль, поскреб щеку.
— С Миханом что? Как найдет на него опять, как на том гнилом Хоме Зыби, а? Пойдет бошки корчевать?
— Как найдет, так и сойдет. В нужную сторону развернем. Лишь бы своих не положил.
— Так подле него только Нил трется да мелкий Гаера. Крокодил скользкий, что твой обмылок в общей душевой, а Лина положить, при всей его нелепости — трудно. Оловянный солдатик.
Волоха блеснул клыками. Себе же думал: списанное с Рыбы Рыб на пользу пойдет. Тогда он снял буквицы, пересадил себе на предплечья, да на шкуру старпома.
Поднялся решительно.
— Пойдем. Глянем на красоток.
***
— Хочешь всех поднять?
— Всех не нужно. Только тех, на кого укажу.
Выпь медленно обошел ларцы, вглядываясь в лица корабелл. Распахнутые синие глаза. Длинные белые тела. Смотрел, но видел — помнил — иное. Дикты, Рыба Рыб, эхо Глашатого… Бой.
Манучер.
Волоха с командой поставили вместилища вертикально, Еремия прихватила цепями.
Держала крепко. Будто не верила сестрам — или хотела сберечь.
Выпь положил ладонь на гладкую холодную поверхность, вздохнул. Помолчал, прикрыв глаза, будто слушая что-то внутри себя. Кого-то?
— Я сделаю, — сказал, — но привести их к покорности, повести за собой — уже твоя задача.
— Справлюсь, — отозвался русый.
Дятел только бровью дернул.
— Петь начну — останетесь?
— Да я б такой, гаджо, что за углом бы перекурил… со свинцовым фартуком на мудях.
— Останемся.
Выпь лишь плечами пожал. Отвернулся. Вновь смежил веки, нахмурился, будто нащупывая мысленно узлы. Откинул чуть голову.
И запел.
***
Юга дернулся, слабо, мучительно простонал.
Голос Второго расходился, как круги на воде. Накатывал, не считаясь с заплотами. Песня его была не про смерть, но про жизнь — и Третий чувствовал, слышал, знал как отзывается сам Лут, как дрожат, вибрируют его струны.
Провел
Невозможно избавиться. Неможно пережить.
Поле расстилалось перед ним, тянулось, как стол мясника, щедро закиданный обрезками свежины, костями, нутряным жиром.
Плотью человековой.
Густо пахло.
Птицы драли бахрому, подергивалось густое марево насекомых.
Юга стоял один, другие лежали. И так много, много, много, что глаза не пропускали. Сердце пухло и давило грудь изнутри, расцветало колючим шаром, поджимало горло, а потом лопнуло и полилось через глаза.
— А-а… — простонал Юга, потому что сердце не пускало ни звука внятного.
И было больно, словно боль всех здесь лежащих шла через него.
Перед глазами плыло и ломило виски, Юга чуть покачивался, за волосы пришпиленный к небу и все тянул-тянул-тянул хриплый стон, и руки дергались, чтобы перехватить стиснутое горло, но подняться не могли, висели перебитыми крыльями…
— Эй, — окликнули со спины, и Третий выпрямился, а видение как смахнули.
Мальчик Первых стоял совсем близко. В глазах его — праздничных блюдах синевы — не было опаски, не было брезгливости. Было иное. Со-чувствие. Словно он был там, вместе с Юга, все видел и — ощущал так же.
— Тебе плохо?
Юга ответил не сразу, голос его был — ржавчина и песок.
— А кому хорошо, зайка.
— Твои… волосы?
— Шерл, — Юга выдохнул, успокаиваясь, и шерл успокоился, лег на спину.
До этого, видимо, стоял витой воронкой смерча, тянулся вверх и в стороны — щупальцами. Короновал черным пламенем. Третий порадовался запоздало, что на него — такого — наткнулся Оловянный, а не кто другой, складом пожиже.
Оловянный протянул ему флягу. Юга поблагодарил кивком, принял, всматриваясь в узкое лицо. Как похож на Мастера — но другое. Другой.
Наставник его — синеокая акула белой стали.
Смочил пересохшие губы, горячие, каменные виски. Вроде как полегчало.
— Ты чего здесь один шатаешься? Не боишься, что в кусты затянут? Гляди, ребята Хома Арабески как светловолосое что видят, последние мозги теряют.
Лин забавно фыркнул, ковырнул носком землю.
— Нет, я храбрый. И я не шатаюсь. Мы с РамРаем аммонес перекраиваем… Волоха нам мох бирюзовый дал. Чтобы Оскуро покрасить.