Пьяная Россия
Шрифт:
И, когда Танька разлила по рюмкам боярышник, Валерка «воскрес». Тут же сел, выпил, закусил, повеселел и принялся философствовать.
– Ты у меня молодец, никогда мы с тобой не ссоримся! Я не уважаю людей, которые ссорятся для того, чтобы потом помириться и насладиться, ну скажем, сексом – это садомазохизм какой-то получается! Не верю я в крепость таких союзов, все подобные пары распадаются, – и он состроил презрительную гримасу.
Танька закивала, она ничего не поняла из сказанного им, но чувствуя, что он от нее ждет пояснения, сказала:
– Колька из пятнадцатой комнаты напился и опять Нинку побил, а потом бегал с топором по всей общаге, ее искал. Нинка у соседей пряталась. Приехали менты, Кольку повязали, теперь
Валерка снова выпил, понюхал хлеб и продолжил свое:
– Не люблю циничных людей, еще отвратны мне ухмыляющиеся. Они, как правило, ничего не способны делать сами, но обо всем отзываются скептически.
Танька снова закивала, ничего не поняла, но разговор поддержала:
– А бабка Люся из соседнего, десятого дома сегодня под дождем плясала. Да, да, так и выбежала в халатике, босая из дома и давай по лужам прыгать, будто маленькая девчонка. А еще на качелях качалась и только соседи ее и стащили с качелей-то, загнали домой…
Валерка снова выпил, закусил, наморщил лоб, обдумывая сказанное своей половинкой, поглядел в мутное от грязи окно и выдал:
– Сумасшедшие? Сумасшедшие отреклись от собственного Бога и страшатся смерти. А, кто Бога не хочет замечать, боится собственной тени, уже от вида своего двойника вообще спятит, безумное создание.
И опять Танька ничего не поняла из того, что сказал Валерка.
Она вообще мало понимала, над чем размышляет ее ненаглядный. Впрочем, к философам она уже привыкла.
Ее первый гражданский муж напившись пьяным, ревел и приставал к собутыльникам:
«Зачем пьете? Эх вы-и!»
И голосил, пока не получал от кого-нибудь кулаком по морде лица.
Второй философствовал трезвым, постоянно рассуждал о вреде алкоголизма, а увидев выпивку, трясся и набрасывался голодным коршуном, напивался, тут же и валился в беспробудном сне куда-нибудь под стол.
Третий очень любил философию в песнях. Все пел зековские песни, а упившись, плакал бессильными слезами, рассказывая о злых ментах, плохих тюрьмах и твердил, как безумный одно и то же, пока кто-нибудь не рассердившись, не вырубал его кулаком в нос.
Четвертым у нее был Валерка. Часто, он трепался о чем-то пустом, размахивал руками, суетился и злился, доказывая ей что-то непонятное. И она стала делать вид, что всегда и во всем его понимает.
Валерка вызывал у нее изумление. Никогда еще она не видывала подобных ему мужиков.
Он мог расплакаться посреди фильма с грустным сюжетом и натирать глаза носовым платочком, неимоверно стыдясь своей слабости. А на улице, тут же, в этот же день он мог огреть кулаком ни в чем не повинного человека, вина которого только в том и заключалась, что он попросил у Валерки закурить. Для больного сознания Валерки, которого часто били в детстве и юности, просьба закурить, значила одно, его хотят избить. В Нижнем Новгороде, где и вырос Валерка, прежде чем напасть, следует некая прелюдия и озверевшая молодежь кричит вслед прохожему:
«Эй, мужик, закурить дай!»
А потом догоняют, нападают и бьют…
В Ярославле не так, просто кричат:
«Эй!» или «Эй, чего на меня уставился?» и догоняют, бьют…
Он часто не спал и сидел за компьютером, как пришитый, до самого утра, а потом валился на кровать и спал до обеда. Чем он занимался, она не понимала. Он не играл в компьютерные игры, она в отличие от него очень любила раскладывать пасьянс. Валерка пасьянс не раскладывал, а что-то бесконечно переписывал, архивировал, перекачивал на сиди-диски. Она его ни о чем не спрашивала, знала, что он огрызнется и ничего не объяснит. Да и нечего было объяснять. Между нами говоря Валерка просто перелистывал страницы давно сверстанных им газет и брошюр.
Он имел странную особенность всегда скачивать сделанное им когда-то на флэшки и на сиди-диски. А вышедшие уже в печать номера газет складировал в десяти-пятнадцати экземплярах в верхних
С Валеркой в связи с его болезненным пристрастием к копированию и складированию разного ненужного хлама случилась, однажды, история. Кстати, такая болезнь в развитых странах мира, к примеру, в той же Америке, считается неизлечимой и больные люди получают пенсию по инвалидности…
Во времена работы в редакции газеты «Голос профсоюзов» он взял в профессиональное пользование новенькую «трешку». Было это еще в девяностые годы. На радостях Валерка напихал в «трешку» восемьсот шрифтов, которые, якобы, необходимы были ему в работе. Здесь, оказались и древнерусские, и греческие, и итальянские буквы, и даже японские, китайские иероглифы. Бедная «трешка» стала «виснуть», долго «соображать». И Валерка бесился, каждый день лупил по клавиатуре кулаками, разбивал ее вдребезги, а после медленно приклеивал буквы, кипя негодованием, достав для наглядного пособия уже сломанную им «клаву», но с целыми буквами. Закончилось это тем, что редактор пригласил хакера, который сильно удивился восьмистам шрифтам, удалил их и оставил только самый необходимый десяток. Компьютер заработал, хотя и ненадолго, неугомонный Валерка снова что-то туда напихал и история повторилась. Пока редакция «Голоса профсоюзов» не приобрела «Пентиум», который Валерка просто украл, за что и был уволен вон.
Он любил воровать и частенько уходил на промысел в соседний гипермаркет. Пельмени просто и нагло высыпал из упаковки в собственный пакетик и укладывал в сумку. Водку открывал и аккуратно переливал в приготовленную для этого пластиковую бутылку, тщательно закрывал и укладывал в сумку. Майонез выдавливал в небольшую банку также приготовленную для этой же цели. Вообще воровал много и жадно, с набитой сумкой проходил мимо кассы, минуя охранные сооружения и охранников, а дома подсчитывал на какую сумму накрал и был счастлив, если получалось, что больше чем на пятьсот рублей. Если же наворовывал меньше, то злился на самого себя, настроение у него портилось и он на всех подвернувшихся под руку готов был сорвать свое зло. Клептоманией он болел давным-давно, потребность воровать была у него в крови.
Танька его не осуждала. Она сама никогда не проходила мимо открытой сумочки бабы раззявы, обязательно вытаскивала кошелек или батон, что придется. И никогда не проходила мимо упившегося мужика. Валяющегося в придорожной травке обязательно обыскивала, нередко забирая сотовый телефон и наручные часы.
Телефон она сдавала за сто рублей в соответствующий магазинчик, а часы дарила Валерке. Хотя он тут же умудрялся переломать их в один день. Есть такие люди с хаотичной энергетикой, они ломают все. Часы у них останавливаются сами собой, электроника ломается, бытовая техника выходит из строя. У Валерки был ящик, довольно большой и глубокий. Ящик он доставал для того, чтобы положить туда очередные сломанные часы. За все пятьдесят три года жизни, ну может поменьше, у Валерки скопилось около ста часов, первые часы родители ему подарили на десять лет. На все дни рождения ему дарили эти несложные подарки и Валерка честно надевал их на руку. Иногда одни часы тикали у него в кармане, а другие висели на левой, еще одни на правой руке. Но все, независимо от того, электронные или механические ломались быстро и навсегда. Ни одна часовая мастерская не принимала их, мастеру достаточно было только открыть крышку и тут же отрицательно помотать головой. Все часы, даже совсем-совсем новые с гарантией оказывались почему-то насквозь проржавевшие, хотя Валерка в них, ну абсолютно точно не купался. Он воду вообще не любил и мылся раз в месяц, а то и вообще не мылся по два, по три месяца, да что там он почти никогда не умывался, а уж про то, что надо-надо по утрам, хотя бы зубы чистить, он и не думал…