Пять экспонатов из музея уголовного розыска
Шрифт:
Спрашиваю:
– Кто там?
Молчание. Они молчат - я молчу. Затем тихий голос:
– Василий Петрович, открой, пожалуйста.
Так как знакомых у меня среди уголовников нет, слегка успокаиваюсь, но отпирать дверь все же не тороплюсь.
– Кто там?
– Я.
– Кто «я»?
– Тарновский.
– Олег Владиславович?
– Да.
Действительно, голос Тарновского, никаких сомнений. И вот мы в моём кабинете. Мы - это я, Тарновский и его домоправительница Варвара Ивановна, тощая, как пересушенная вобла,
– Сегодня… - голос его прерывается, - на мою лавку был произведен налёт…
Он замолкает, и инициативу берёт в свои костлявые руки Варвара Ивановна. От неё я узнаю подробности происшедшего. Оказывается, около одиннадцати часов вечера, когда они уже легли спать, к ним позвонили: «Почтальон. Срочная телеграмма».
Тарновский открыл дверь и в ту же секунду упал без сознания от сильного удара ногой в живот. Затем налетчики - их было трое - уложили на пол вниз лицом выбежавшую на шум Варвару Ивановну и, оставив одного из бандитов сторожить хозяев, занялись лавкой.
Налет продолжался не более получаса. Когда бандиты, загрузив экипаж мешками с награбленным и вежливо пожелав хозяевам спокойной ночи, уехали, Тарновский вызвал по телефону милицию.
Милиционеры осмотрели место происшествия, допросили пострадавших, составили необходимые протоколы и пообещали заняться розыском преступников.
Вот и все. Какая роль во всей этой истории предназначалась мне, я так и не понял.
Как и требовал долг вежливости, я посочувствовал, выразил надежду, что налётчики вскоре будут арестованы, и предложил выпить чаю. Тарковский с таким испугом посмотрел на меня, будто я предложил не чай, а бог знает что.
– Чай?
Варвара Ивановна усмехнулась.
– Олег Владиславович слишком взволнован. Его можно понять.
– Тайник, - с надрывом сказал Тарновский.
– Что тайник?
– не понял я.
– Они опустошили тайник, - простонал Тарновский и, ткнувшись головой в стол, заплакал.
Я вопросительно посмотрел на Варвару Ивановну, брезгливо морщившую свои тонкие злые губы.
– Может быть, вы будете столь любезны…
– Видите ли, - сказала она, - дело в том, что на квартире Олега Владиславовича имелся тайник, в котором он хранил наиболее ценный антиквариат. Олег Владиславович был уверен, что налетчики его не обнаружат. Но, увы!.. Это для него удар.
Да, Тарковскому, конечно, не до чая.
– Вы сообщили, разумеется, о тайнике милиционерам?
– Нет.
– Ну вот! Напишите дополнительное заявление, можете на имя Усольцева. Подробно перечислите все вещи, опишите их…
Тарновский промычал что-то нечленораздельное и отрицательно замотал головой. Только тогда я стал о чем-то догадываться.
– В тайнике были предметы, подлежащие национализации?
Наступило тягостное для всех троих молчание.
– Да, - выдавил наконец из себя Тарновский.
– Понятно.
Он всхлипнул и стал вытирать скомканным носовым платком глаза. Я объяснил, что для переживаний у него будет еще достаточно времени, и повторил свой вопрос.
– Первые русские монеты великого князя Владимира Святого, Святополка Ярополковича и Ярослава Владимировича, - с трудом ворочая языком, ответил он.
– Всего двадцать пять штук.
Подобной коллекцией в России располагали считанные нумизматы. Стоимость её до революции исчислялась тысячами и тысячами рублей. Совсем неплохо для скромного антиквара.
– Дальше, - говорю.
– Кружева.
– Какие кружева?
– Старинные.
Выясняю, что у моего бывшего коллеги хранились уникальные французские кружева XVI века. В его чулане нашлось место и для русских кружев XVI-XVII веков из волоченого золота, кружев, низанных жемчугом и перьями по рисункам знаменитых «царских знаменщиков», то есть рисовальщиков, Ивана Некрасова и Петра Ремезова. Хранились там также русские кружева с пухом и горностаем, «кованые», с узорами «рыбка», «репеек», «протекай речка», «бровки-пытки-города» и так далее.
– Что там еще было?
– спрашиваю
– Два гобелена из серии «История Александра Македонского» по картонам Шарля Лебрена, пять шитых золотом кокошников с мелким жемчугом, две скифские вышивки.
И пока он перечисляет, я вспоминаю, что гобелены из серии «История Александра Македонского» я видел в собрании Шлягина.
Кажется, Шлягин никому их не перепродавал. Но если это те самые гобелены, то что же тогда получается? Вывод может быть один, но мне его делать не хочется…
Чтобы отвлечься от тревожных мыслей, старательно записываю похищенные из тайника вещи.
– Всё?
– Почти все, - неопределенно отвечает Тарновский, избегая моего взгляда.
– Всё или почти всё?
– Там ещё был шитый шелком портрет…
У меня перехватывает дыхание.
– Бухвостова?.. Ты что, язык проглотил?
Тарковский всхлипывает. Но если раньше к моей брезгливости примешивалась жалость, то теперь я почти физически ощущаю, как в груди у меня поднимается волна жгучей ненависти.
По глазам Тарковского, в которых плещется ужас, вижу, что он прекрасно понимает, какие чувства я в эту минуту испытываю.
– Портрет Бухвостова?
– Да, там ещё был портрет Бухвостова, - безразличным голосом подтверждает Варвара Ивановна, не понимающая или не желающая понимать то, что сейчас происходит.
Я резко встал, и Тарковский испуганно отшатнулся, будто ожидая, что его сейчас ударят. Самое забавное, что он был недалек от истины.
Вы знаете, что по натуре я человек сдержанный и достаточно мягкий. Я снисходителен к чужим слабостям и всегда пытаюсь влезть в чужую шкуру, но тогда… Я едва удержался, чтобы не ударить его. Но всё-таки удержался…