Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна
Шрифт:
— Мир праху его… — сказал лейтенант, выпив вино. — Судя по его кончине, он был честным человеком… А вас я от души поздравляю — и с тем, что ваша милая Луиза сможет теперь отдать вам свои нерастраченные женские ласки, и с тем, что ваши постные обеды теперь закончатся.
— И все-таки не будем кощунствовать, мой друг… Я вот сижу и думаю: как прихотлива судьба… Если бы вы не поехали по скорбному для вас обстоятельству в Гасконь, вы бы не оказались на обратном пути в городе Менге. Если бы вы не оказались там, вы не смогли бы помочь бедняге Отфору достойно умереть и не доставили бы герцогине письма.
— Господи, Портос, да вы рассуждаете, как Геродот, отец истории!
— Почему вы вспомнили его?
— Потом у что он тоже считал, что все в жизни взаимосвязано.
— Так выпьем же за Геродота! — воскликнул Портос, наполняя кружки.
— Почему именно за Геродота? — раздался голос Арамиса, и в комнату вошли два мушкетера, за которыми успел сбегать Планше.
После объятий Портос повторил свою историю.
— Так что же мне делать, дорогой Атос, — скорбеть или радоваться? — спросил он, закончив повествование.
— Скорбеть о благородном человеке, — сказал Атос.
— И радоваться, что его достойная смерть принесет счастье Луизе и вам, — добавил Арамис.
— Будь я проклят — лучше не скажешь!
— Вам хорошо известно, дорогой Портос, как я не люблю давать советы, — сказал неожиданно Атос. — Но один совет я вам все же дам: не ходите на похороны достойного господина Кокнара. Многие судейские знают вас как племянника вдовы, а вскоре им предстоит обнаружить истинное положение вещей. Представьте их разочарование, зависть и злословие. Так что не стоит лишний раз мозолить им глаза.
— Вы правы, как всегда, дорогой Атос, — сказал, подумав, Портос. — Сегодня же ночью я растолкую эту тонкость будущей госпоже дю Валлон.
— Кому? — удивился Арамис.
— Дю Валлон. Неужели вы забыли мое родовое имя?
Глава 12
Утром, по дороге в Лувр, д'Артаньян услышал, как стучат топоры плотников. Ему не надо было сворачивать с пути и ехать туда, на этот звук, чтобы выяснить, что происходит. Он знал: это сколачивали эшафот.
А во дворце тоже шли приготовления, но к другому событию: завтрашней Большой королевской охоте. Главный ловчий и целая свита подчиненных ему слуг, ловчих, псарей седлали коней, собираясь выехать в Венсенский лес, где егеря уже выследили семейство кабанов.
Входя в кордегардию, д'Артаньян заметил, что двое альгвазилов провели по двору мужчину в цепях и передали его с рук на руки дежурному офицеру швейцарской стражи. Д'Артаньян из-за своей нелюбви к швейцарцам не стал ни о чем спрашивать
Людовик стоял у окна и, как только Дюпон вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь, сказал д' Артаньяну:
— Сегодня меня разбудил стук молотков… В нем слышится что-то зловещее, вы не находите?
— Простите ваше величество, но я не стал бы так драматизировать грубую плотницкую работу, тем более, что завтра на возводимом ими эшафоте будут казнить не самое мадемуазель, а видимость ее! — лейтенант позволил себе улыбнуться изящной, как ему показалось формулировке. — А нас завтра в Венсенском лесу ждут куда более приятные звуки охотничьего рожка.
— Если это шутка, лейтенант, то весьма неудачная, — мрачно заметил король.
— Еще раз прошу прощения, сир. Я сказал это из лучших побуждений.
Король подошел к письменному столу, взял из пучка заточенных перьев одно, провел по выбритой щеке пушистым кончиком, взглянул задумчиво на мушкетера, положил перо рядом с заготовленным пучком, сказал, не оборачиваясь:
— Этой ночью я понял, что в истории с письмами моей матери кардинал показал свое истинное лицо. Безжалостное и мрачное, как испанская инквизиция.
"Много же тебе времени понадобилось, — подумал д'Артаньян, — чтобы осознать то, что знают все мушкетеры"
— Если он выудит из этих писем нечто большее, чем ему необходимо было для осуждения Фаржи…
— Чего же больше, сир? — д'Артаньян позволил себе прикинуться непонимающим, что он часть делал, желая подтолкнуть собеседника к откровенности.
— Доказательства ее предательства или то, что можно выдать за доказательства, — король опять умолк.
— Тогда что, ваше величество?
— Он вынесет дело моей матери на Королевский совет… Он ни перед чем не остановится в своей ненависти…
Д'Артаньян промолчал, обдумывая слова короля, который впервые был так откровенен с ним.
А Людовик неожиданно сменил тему разговора.
— Я потребовал протоколы допроса стражников, охранявших мадемуазель де Фаржи в ее доме. Они меня так заинтересовали, что я приказал доставить одного из них сюда…
Лейтенант вспомнил двух альгвазилов, заключенного в цепях, переданного швейцарцам, и к нему вернулось беспокойство, возникшее утром при виде этой сценки. Он не понимал своего повелителя.
— Я побеседовал с ним. — Людовик отошел от письменного стола и приблизился к мушкетеру. — Вы знаете, как он описал мне освободителей?
— Вы хотели сказать похитителей, сир, — осмелился поправить короля мушкетер.
— Я сказал то, что хотел!
— Конечно, сир…
— Один высокий, мощный, светловолосый, такой крупный, что карнавальная маска не могла закрыть его круглое мясистое лицо. А другой среднего роста, гибкий, худощавый. Маска и гасконский берет сидели на нем идеально… Он произнес несколько слов, и часовой клянется, что различил легкий гасконский акцент.