Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна
Шрифт:
— Я полагаю, что, провожая вас, ваш родственник (Ди Лима сразу же поняла, что де Шеврез имела в виду первого министра Испании Оливареса) не скрыл от вас, что наш король оказывает несколько странное предпочтение мужчинам? Впрочем, следовало бы сказать “оказывал”, — задумчиво протянула белокурая герцогиня.
— Мой родственник не был столь категоричен в своих суждениях.
— Странно, — удивилась де Шеврез. — Насколько мне известно, дон Оливарес всегда прекрасно осведомлен обо всем, что происходит на Сене.
— Если бы он был в этом убежден, я бы не оказалась здесь. Видимо, он сомневался.
— Что же дало пищу сомнениям?
— Письма, в которых флорентийка описывает дочери, как ревнует король
— Но я заметила, что вы нисколько не расстроены успехом племянницы.
— Да?
— Более того, я обратила внимание, что вчера во время охоты вы все время несколько потерянно оглядывались.
Щеки чернокудрой герцогини слегка порозовели.
— Я не ошиблась? Вас волновало, почему не видно в конвое короля одного мушкетера?
Ди Лима покраснела, опустила глаза и едва заметно кивнула.
— Не смущайтесь, Агнесс. Я наблюдательна, а повадки милейшего Арамиса хорошо изучила. И не хмурьте ваши прекрасные смоляные бровки, мы с ним давно уже друзья. Просто друзья. И все, что вам рассказали о некой Мари Мишон, кануло в Лету. Если уж опасаться, что кое-какие угольки все еще тлеют в его сердце, то надобно думать о Камилле де Буа-Трасси! — и де Шеврез звонко рассмеялась. — Я была готова прозакладывать сто пистолей против одного ливра, что они тлеют, но когда увидела, как целеустремленно его вороной скачет вслед за вашей белой кобылкой в чащобу леса… — бывшая Мари Мишон не договорила и лукаво улыбнулась.
— Вы видели? — не нашла ничего лучшего, как спросить ди Лима.
— Конечно. Не смущайтесь. Охоты для того и придуманы, чтобы возникали романы.
— Я не смущаюсь, Мари. Меня мучает совсем иное. Понимаете… — ди Лима в нерешительности умолкла.
— Говорите, Агнесс.
— Когда желанные слова признания уже готовы были сорваться с его губ, он вдруг… вдруг… — повторила ли Лима, и ее губы, по-детски обиженно дрогнули, — он воззрился на солнце, что-то пробормотал, вскочил на коня и ускакал. И я с того времени его больше не видела!
— О-ла-ла, милая Агнесс. Вот что вас тревожит! Не волнуйтесь, с ним это бывает.
— Что это?
— Припадки благочестия. Или о благочестии следовало бы говорить “приступы”?
— Я не поняла, Мари.
— Иногда он в самый неподходящий момент вспоминает о Господе и исчезает, чтобы вымолить у него прощение за грех, который он еще только собирается совершить.
— О, мой Бог! — только и смогла вымолвить ди Лима.
Де Шеврез с любопытством разглядывала испанку. В свое время знакомство с герцогиней, тогда еще только что покинувшей монастырь скромной девушкой из обедневшего старого рода, быстро переросло в дружбу. В Мадриде удивлялись дружбе принцессы из гордого дома Роанов и дочери обычного идальго, правда, ведущего свой род от одного из рыцарей прославленного Сида Компеадора. Принцессу забавляла ревность и неистовость, проявляемая Агнесс в борьбе за внимание юной инфанты Анны, известной в Европе, как Австрийская, потому что происходила она из дома австрийских Габсбургов. Вскоре сватовство, затеянное Марией Медичи, матерью короля Франции Людовика XIII, увенчалось успехом, шестнадцатилетняя Анна стала королевой Франции и уехала с мужем, своим ровесником, в Париж. В их свите возвращалась во Францию и Мария де Роан. В Париже она вышла замуж за герцога де Шевреза, одного из принцев Лотарингского дома, и стала единственной подругой и поверенной Анны, а юная Агнесс осталась в Испании. По просьбе Анны, ей было обещано место фрейлины при дворе Изабеллы, сестры короля Франции Людовика и жены наследника испанской короны Филиппа. В следующий приезд в Мадрид де Шеврез встретила уже совершенно иную женщину. Сильную, уверенную в себе, вкусившую богатство. Ее родственник,
На первый взгляд, положение двух герцогинь на светской лестнице уравнялось. Но только на первый взгляд. Лотарингский дом вел свое происхождение от Карла Великого и был в родстве со всеми династиями Европы. А предки новоявленного герцога ди Лима были упомянуты в испанских хрониках только два века тому назад, в связи с каким-то малозначительным эпизодом.
Тем не менее, дружба возобновилась.
Это и позволило двум красавицам вести разговор, откровенный настолько, насколько он мог быть между двумя женщинами.
— Но признаюсь вам, Агнесс, меня тоже кое-что заинтересовало в связи с нашим милейшим Арамисом. Понимаете, я целый день не видела ни его, ни его друзей, тоже мушкетеров.
— Портоса и д'Артаньяна?
— Вы их уже успели узнать? Добавьте еще к ним Атоса. Эта четверка неразлучна последние годы.
— Разве я вам не рассказывала? С шевалье д'Артаньяном я познакомилась в первые дни моего приезда в Париж. Он оказал мне важную услугу.
И герцогиня поведала историю появления лейтенанта мушкетеров в ее доме.
— Вы уверены, что ваша племянница произвела на него впечатление?
— О да, сразу же, буквально в одно мгновение! Это было так заметно.
— Бедный д'Артаньян… — де Шеврез покосилась в сторону лужайки. — Его первое увлечение, мадам Бонасье, очаровательная, надо сказать, горожанка, погибла…
Рассказывая, герцогиня плотоядно оглядела принесенные слугами блюда, выбрала запеченный бок молодого кабанчика и с ловкостью, сделавшей бы честь иному шеф-повару, принялась разделывать его острым, хищно изогнутым дамасским кинжалом, отделяя слой тонкого, еще не окрепшего к осени жира.
Ди Лима с завистью следила за Шеврез.
Успокоительные слова о привычках Арамиса облегчения не принесли, легкая болтовня немного раздражала, хотелось вернуться к разговору о мушкетере, расспросить, но герцогиня не знала, как это сделать, чтобы милейшая Мари не поняла, что она без ума от Арамиса и вот-вот потеряет голову от любви. Она схватила кубок, крупными глотками осушила его, вино ударило в голову, она, не глядя, подняла кубок, уверенная, что слуга заметит это и наполнит его вторично, как вдруг ее внимание привлекло странное поведение Мари. Та чуть приподнялась с подушек и делала едва заметные знаки кому-то в дальнем конце поляны. Герцогиня проследила за ее взглядом и обнаружила, что появилось новое действующее лицо. Это был тонкий, как хлыст, юноша в костюме пажа цветов дома Шеврез. Он держал за повод взмыленного коня и о чем-то расспрашивал слугу. Получив пояснения, он бросил слуге повод и уверенно направился в их сторону. Заметив герцогиню, продолжавшую подавать ему знаки, паж ускорил шаги. Когда он приблизился, ди Лима поняла свою ошибку — это был не паж, а девушка, переодетая в мужской костюм. Кое-кто из охотников тоже это понял, и один даже попытался ущипнуть ее за аппетитную попку, обтянутую узкими штанами для верховой езды. Она погрозила шутнику хлыстом и мило улыбнулась.
— Это Китти, моя старшая камеристка, — непринужденно заметила де Шеврез, отвечая на невысказанный вопрос испанки. — Что случилось, Китти?
Девушка подошла и ловко раскланялась на мужской манер перед незнакомой дамой. Вблизи она оказалась прехорошенькой, с блестящими карими глазами, в которых светились ум и ирония, что объясняло ее высокое положение при маленьком дворе герцогини и независимое поведение здесь, на охотничьем бивуаке. Повинуясь знаку своей госпожи, она села рядом с ней и быстро заговорила по-английски.