Пять лет спустя или вторая любовь д'Артаньяна
Шрифт:
— Лейтенант его опустил до утра?
— Лейтенант сразу же, как только они въехали в Париж, поскакал в Лувр.
— Ты сказала — въехали. Значит, они уезжали из Парижа?
— Да.
— На три дня?
— Да, ваша светлость. Так я поняла слова Планше.
— Твой Планше ездил с лейтенантом?
— Конечно. И слуги трех других господ мушкетеров.
— И далеко они ездили?
— Не знаю, ваша светлость. Наверное, далеко. Планше смеялся, что бедняга Базен до сих пор плетется по дороге обратно в Париж.
— Базен?
— Ну да, слуга одного из мушкетеров, друзей мсье лейтенанта. Самого
— Арамиса?
— Да, он так его называл…
Герцогиня рывком села в ванной.
— Арамис тоже ездил с лейтенантом?
— Конечно. И он, и господин молчаливого слуги, и этот огромный мушкетер, который несколько раз сопровождал вашу светлость в Лувр.
Герцогиня откинулась, погрузившись до плеч в теплую ароматную воду. Слова камеристки следовало обдумать.
— Значит, двое суток в седле… А ты не припомнишь, не называл ли он места, куда они ездили?
— Нет, ваша светлость. Знаю только, что они были вчетвером. Их так и называют — слуги четырех мушкетеров.
Герцогиня уже не слушала болтовню камеристки.
Внезапно у нее появилась безумная догадка: их не было трое суток, из них два дня они провели в седле… Бешенная скачка… Как раз можно успеть добраться до Компьена, проводить старую королеву до границы и вернуться обратно в Париж… Четверка… О которой ходят самые невероятные слухи, о которой что-то такое рассказывала Шеврез… Все сходится! Дрожь охватила герцогиню. Значит, ее Арамис, ее прекрасный рыцарь освобождал королеву из замка, а она тем временем призывала на его голову все кары неба, дулась, как пустая кокетка, даже осмелилась ударить его по лицу!
Взволнованная герцогиня встала во весь рост.
В зеркале отразилась прекрасная, стройная женщин с тонкой талией, высокой, может быть, чуть полноватой грудью, лебединой шеей и — о, чудо! — румяным лицом, совсем не напоминающим ту маску отчаяния и усталости, которую она видела в зеркале ранним утром.
— Твой Планше знает, где живет Арамис?
— Конечно, мадам.
— Ему можно доверять?
— Как мне!
Герцогиня вышла из ванной и встала рядом с камеристкой.
— Принеси мне твое новое платье.
— Ваша светлость?.. — но тут в плутоватых глазах камеристки мелькнула догадка, и она хихикнула. — Но я не уверена, что смогу добудиться Планше.
— Он здесь?
— Да, — потупилась камеристка. — Спит в моей комнате…
— Ничего, добудишься! — герцогиня чувствовала, как тает холодок в сердце и уходит дрожь, а на ее место приходят решимость и бесшабашное веселье. — Сумела измотать, сумеешь разбудить! И подбери два больших веера.
Через полчаса из незаметной задней калитки особняка Люиня выскользнули две чернокудрые испанские, судя по красочным костюмам, служанки и, озираясь, прикрываясь веерами, торопливо пошли в сторону Королевской площади.
Глава 21
Арамиса разбудил настойчивый стук в дверь. Он разлепил глаза, подумал, что каналья Базен мог бы и посидеть в трактире, дать своему господину поспать, но все же поднялся, накинул пестрый восточный халат, прикрыл тяжелые, с узкими прорезями ставни на единственном окне в спальне и поплелся, бормоча проклятия, открывать.
— И двух часов не спал…
Проходя
Впрочем, подумал он, вряд ли это Базен. Он бредет сейчас где-то по дороге в Париж, если не спит сурком, зарывшись в стог сена.
Арамис взял бутыль, наполненную ароматной водой, привезенной из далекого немецкого города Кельна, обтер лицо, поискал глазами шпагу, подхватил ее, обнажил, пересек темную, крохотную гостиную и встал, прислушиваясь, у двери.
Вполне приличную, по мушкетерским меркам, квартирку, состоящую из двух каморок — спальни и гостиной — и кухоньки, где спал обычно Базен, если мушкетер не принимал очередную прекрасную гостью, он смог снять относительно недавно, получив крохотное наследство от тетушки, о существовании которой до того и представления не имел. Правда, расположена была квартирка на пятом, последнем этаже одного из тех высоченных домов, что понастроили в центре Парижа по распоряжению регентши Марии Медичи, изуродовав, на взгляд Арамиса, прекрасный вид на Собор. Зато стоили квартирки дешево. И дверь была хлипкая, такую Портос мог вышибить одним ударом кулака.
Он прислушался.
Если бы там стояли гвардейцы кардинала, они бы сопели и нетерпеливо топтались, скрипя ботфортами.
А за дверью была тишина.
Он открыл дверь.
На пороге стояла хорошенькая, насколько можно было судить в полумраке лестницы, черноволосая служанка в кружевном чепце. Что-то в ее облике показалось ему знакомым. Он нисколько не удивился — по утрам к нему часто прибегали посланцы, реже посланницы парижских прелестниц с приглашением на вечер.
— Входи, милочка, — сказал он и отступил от двери, давая девушке возможность войти. — У тебя записка? Можешь вручить ее мне.
Но служанка, войдя, сразу же прошла в скромную гостиную. Арамис пожал плечами и последовал за ней. А она, постояв несколько секунд спиной к нему, словно собиралась с мужеством, порывисто обернулась к мушкетеру, встала на колени, сдернула чепец служанки с головы, отчего ее иссиня-черные волосы волной упали, закрыв пол лица, на плечи и, протянув к Арамису прекрасные руки, произнесла прерывающимся от волнения голосом:
— Прости меня!
Пораженный Арамис узнал герцогиню. Он оторопело смотрел на стоящую перед ним на коленях женщину и растерянно молчал. А в глазах ее заблестели слезы, на щеках появился лихорадочный румянец, и мгновенно пересохшие, будто в лихорадке, губы произносили удивительные, потрясающие слова:
— Я была не в себе… я виновата перед тобой… Я люблю тебя, безумно люблю… прости… Там, на охоте, когда ты так внезапно отвернулся от меня, я чуть с ума не сошла…Прости, только сегодня я поняла, куда ты спешил…
Арамис бросился к ней, поднял на руки и, покрывая поцелуями склонившееся к нему лицо и серые, вдруг потемневшие, как агат, глаза, из которых, наконец, полились слезы, понес в полутемную спальню…
Солнечные лучи пробивались сквозь щели в ставнях, будто раскаленные клинки, и рассекали обнаженное женское тело, распростертое на смятых простынях. Судя по яркости света, прошло не менее четырех часов с того момента, кода он заключил ее в свои объятия, но Арамису казалось, что минуло лишь одно мгновение.