Пять ликов богини
Шрифт:
Проснувшийся несколько секунд неподвижно держал стойку и удивлённо смотрел на учителя. Потом сообразил, что происходит, опустил кулаки и быстро поклонился в ответ.
— Спасибо, Гаджиев-сенсей. За всё.
Учитель улыбнулся ещё раз на прощание и побрёл прочь. Проснувшийся какое-то время смотрел ему вслед, а потом отправился дальше искать свою могилу.
Она оказалась недалеко, да и заметил её он ещё с нескольких метров. А всё потому, что её вовсю уже раскапывали два небольших робота, вооружённых лопатами. Проснувшийся не стал им мешать. Он просто встал рядом, сложил руки на груди, и наблюдал, как
Проснувшийся достал оттуда ринфо и, не медля ни секунды, подключился к нему. Там лежал всего один файл с эмошкой.
Проснувшийся закрыл глаза, открыл файл и на какое-то время превратился в собственную мать.
Ума Должинова. Эмошка.
Какой же он красивый и добрый мальчик. Такой милый, когда задумывается. Сразу серьёзный. Как взрослый. Сидит тут и решает пример, который я дала. Внимательно наблюдаю, вдруг ошибётся. Но пока всё хорошо. Менке умный. Я уверена — он справится. Со всем.
— Готово, — сообщает он. Протягивает мне сенсбук.
Проверяю. Всё верно.
— Молодец. Так, теперь...
— А-а-а? Ещё один? — Он кривится, будто гадость съел. — Во всех вирфильмах и книжках летом каникулы. Мне положено отдыхать.
— Хочешь вырасти серой посредственностью? — Строгость даётся легко. Маска давно вросла в лицо. — Будешь лениться — в космос не полетишь.
— Я и так туда не полечу. — Менке складывает руки на столе, опускает на них подбородок. — Сама же говорила, что людей туда уже не посылают. Только роботов.
— Никогда не знаешь, что случится завтра. Надо быть во всеоружии.
Он молчит. Обдумывает. Я невольно любуюсь им. Хочу протянуть руку, погладить по волосам, коснуться щеки. Сдерживаюсь. Поворачиваю голову, смотрю в окно. Солнце, чистое голубое небо. Не удивительно, что его тянет туда.
— Хорошо. — Я забираю учебники, складываю их в стопку. — До прихода Гаджиева-сенсея много времени. Чем хочешь заняться?
— Порисовать.
Я нарочито морщусь.
— Ладно, но только немного.
Менке вскакивает со стула. Обнимает меня и целует в щёку. Я протягиваю руку, чтобы обнять в ответ, но отстраняю его прочь. Он всё равно улыбается. Волшебный ребёнок.
Менке убегает наверх, в свою комнату. Я остаюсь внизу.
Сегодня последний спокойный день. Завтра я должна совершить непоправимое. У какой матери хватит сил намеренно извратить чистую душу родного сына? Внутри всё дрожит. Одиннадцать лет я смиряла сердце, чтобы в один миг лишиться его навсегда. Хочу ли я этого? Да кого волнует. Я просто орудие в чужих руках. Безвольное. Бессильное. На меня взвалили непосильную ношу, а я, словно муравей,
Смотрю на свою руку. Тошнит. Исторгаю из себя беззвучный крик. Тело порывается вскочить, взмыть на второй этаж, схватить Менке, собрать вещи, уехать. Убежать. Только куда? На всей планете нет спасения, нигде не безопасно, нигде не укрыться. Я заложница заранее определённой судьбы. Как и все.
Меня окружают выцветшие обои и облупившиеся от времени стены. Старые половицы скрипят, когда на них наступаешь. Столы исцарапаны. За одиннадцать лет дом превратился в развалину, которую вот-вот снесёт очередное дуновение ветра. Всё здесь липкое, мерзкое, сырое. Ненавижу.
Слышу, как раздражающе тикают часы. Секунды складываются в минуты. Минуты обращаются в час. А я просто сижу всё это время за столом. Думаю. Договариваюсь с совестью.
Слышится топот ног, сбегающих по лестнице. Радостный, весёлый, солнечный Менке бежит ко мне. В руках у него лист бумаги. Видимо, хочет показать рисунок.
— Мама, смотри! — восторгается он. Протягивает мне лист.
Я беру его и смотрю на рисунок.
Сердце на мгновение замирает, а затем стучит вновь с небывалой силой. Его удар больно бьёт изнутри по грудной клетке. Это что, я? Как красиво. В зеркале я вижу совсем другое. В глазах Менке я словно богиня. Очень красивый портрет, даже не верится.
Искренняя благодарность так и просится на волю. Мне бы сказать, как сильно я его люблю, и как счастлива. Но плотно сжатые губы никак не размыкаются.
Я должна держаться роли строгой и холодной матери, которая не поощряет пустую трату времени на подобную чушь. Я не должна проявлять любовь и заботу. Но мне не хватает сил сделать необходимое. Поэтому я просто убегаю прочь и запираюсь в ванной.
Я прислоняюсь спиной к двери. Сползаю по ней на пол. Из груди рвутся наружу рыдания, капельки слёз скатываются по щекам. Я откладываю рисунок в сторону. Роняю лицо в ладони.
— Я не могу, — говорю в пустоту. — Я не могу...
— Ты должна, — отвечает мне голос Деи. — Вернись и порви рисунок у него на глазах. Скажи, что вышло плохо.
— Не могу. — Я отрицательно мотаю головой. — Не заставляй меня.
— Рама Вишан не рисовал.
«Ну и что?!» — хочется воскликнуть. Но я молчу. Почему я вообще делаю это? Плевать на Дею. Плевать на всё. Рама Вишан давно умер, а Менке жив и у него всё впереди. Он мой сын. Я не стану ломать его.
Мои плечи сотрясаются от рыданий. Лёгкие горят огнём. Нос не дышит, перед глазами всё плывёт. Я смотрю на полоток, на котором давно поселилась неубиваемая чёрная плесень. Проходит минута, и я немного успокаиваюсь. Внутри зреет решимость.
— Нет, — отвечаю Дее. — Я этого не сделаю.
— Ты разве забыла нашу миссию?
— Это твоя миссия. Не моя.
Я встаю, подхожу к раковине и умываюсь. Вытираю лицо полотенцем.
— Я больше не хочу продолжать, — говорю. — Всё это неправильно. Менке — не капитан. Я не отниму у него собственную жизнь и душу ради возрождения давно почившего человека.
— Неужели ты больше не любишь Раму?
— Люблю. Но и Менке я тоже люблю. Интересы живых превыше интересов мёртвых, Дея. Но тебе этого не понять, потому что ты не человек. А я поняла. Он останется здесь, со мной. Завтра ничего не случится.