Пять минут до понимания
Шрифт:
– А что было до Каменца?
– спросил Антошин и закашлялся. Сильно, надрывно, пришлось даже затормозить.
– Вам бы к врачу, - совет вырвался помимо воли, - Не дай Бог, воспаление. Надо бы провериться.
– Пройдет, - отмахнулся шеф. И повторил: - Так что было до...
Начался новый приступ, сильнее прежнего. Придя в себя, шеф вытер пот со лба, выдохнул под нос:
– Блин...- и, неуемный, вернулся к расспросам. Правда, тему сменил.
– Стало быть, ты попала в другую реальность и влюбилась в Митю?
– Нет, - исправила
– Все было не так.
– А как?
– Вы мне не поверите.
– Вот, заладила. Почему я тебе должен не верить?
– Потому что так не бывает.
– Тоже мне эксперт. В жизни возможно все. Выкладывай.
– Раньше, до поездки Митя казался мне просто хорошим парнем. Мне было с ним легко, весело, приятно. Но это был чужой человек. Помните, вы рассказывали про опознавательную систему для противовоздушной обороны? Так вот Митя был не свой, а чужой. Он мне нравился, но все же, как бы представлял потенциальную опасность. А в Каменце с первого мгновения я почувствовала: Митя мой и все сразу изменилось.
– Давай конкретнее, - задумчиво протянул Антошин, - а то, мой, свой, чужой - какая-то путаная классификация.
– На самом деле все очень просто. Вот вы для меня свой. Свой - значит, можно ничего не изображать, быть самой собой, довериться, пойти в разведку. Но при этом мне нисколько не мешает Марго. А рядом с моим Митей не может быть другой женщины. Априори не может.
– Начинаю понимать...
– Когда возникает ощущение "мой" все становится пофиб, нет преград, нет страха. Тогда любишь так, будто никогда не было больно.
– С Митей и мной разобрались. А Марго для тебя, интересно, кто?
– Почти своя.
– Почему почти?
– Откуда я знаю? Так моя противоздушная оборона идентифицирует объект.
– Марина?
– Марина Ивановна тоже почти своя, только в меньшей степени.
– Кстати, речь идет о будущей свекрови, подумай об этом на досуге.
– Ладно.
– Ну, а твоя великолепная Лопухина?
Ольга поморщилась.
– Вера Ивановна чужая.
– Хм...еще недавно психологиня была своя в доску.
– Нет. Никогда. Вера Ивановна - исключительная женщина, умная харизматичная. Она мне глубоко симпатична, особенно после того, как рассказала свою историю. Но она будто из другого мира, в который я не имею доступа. И не стремлюсь.
– А подробнее?
Ответить не удалось. Шефа снова стал душить кашель.
– Я вас сама отведу к врачу.
– Не обращай внимания, - Антошин перевел дух.
– Никакого воспаления у меня нет. Это нервное. Скоро пройдет. Надо только в руки себя взять.
– Так возьмите, в чем дело!
– Сейчас, только еще один вопрос задам.
– Слушаю.
– Павел Рубан...кхе...кхе...кхе...для тебя кто: свой...кхе...или...кхе...чужой?
Слова вперемешку с кашлем звучали неуверенно и невнятно.
– Чужой. Совершенно чужой.
– Вот и хорошо, - обрадовался шеф. И мгновенно, потеряв интерес к прежней теме, переключился на офисные
*
Два дня без Мити ушли на наведение порядка. Самая простая задача - убрать в квартире - решилась в первый же вечер. Во второй после работы Ольга позвонила маме. Скайп работал отлично, родное лицо было видно до мельчайших черточек.
– Мамочка, я тебя люблю...
Признания в любви были для обеих редкостью. А жаль...
– Я тебя тоже очень-очень люблю...
– Ты меня прости.
– За что?
– За все. Мало ли я глупостей совершила и еще сделаю.
– Господи, что случилось?
Ольга вздохнула. Хотелось так много сказать, а получилось, будто она как маленькая шкодница подлизывается к маме из страха перед наказанием.
– Мамочка, не волнуйся и, пожалуйста, выслушай. Я тебя очень люблю. И мне безумно стыдно за некоторые поступки. А особенно мысли. Я была равнодушной, не интересовалась твоими суждениями, планами, успехами, даже болью. Я была высокомерной, считала тебя простоватой, а себя умной, изысканной. Я вечно выставляла тебе иски: не научила, не дала, не поддержала. И только поняв, что все, чем я горжусь: умение идти до конца, подниматься после падения, искать выход из тупиков, никогда не сдаваться - это от тебя - я смогла отказаться от обвинений. По всем пунктам, кроме одного. Я хотела быть для тебя главной. Хотела, чтобы ты любила меня больше, чем папу. Чтобы в моей войне с ним, ты заняла мою сторону. Тогда бы я не чувствовала себя в родном доме в таком одиночестве...
– Оля, почему ты молчишь? Не пугай меня!
К счастью, обвинительный монолог прозвучал мыслях. Упреки не попали в цель, мама не испытала боль, не почувствовала себя виноватой или обиженной. И хорошо. И правильно. "Если у вас в пять лет не было велосипеда, а в двадцать пять появился Мерс, все равно в пять у вас не было велосипеда". Прошлое не изменить. Мама любила, как умела. Как не оценивай ее отношение и поступки, все равно это - максимум. Большего она дать не могла. Большего у нее не было. Значит, ни каких претензий?!
А кого же тогда обвинять в проблемах? Мать должна сделать так, чтобы ее дитя, повзрослев, соответствовало стандартам первого сорта! Отпустила в мир вторым или третьим - стало быть, на дыбы родительницу, к высшей мере, без права на обжалование и помилование. Иначе не будет стрелочника. Иначе придется принимать ответственность на себя.
"Интересно, чтобы сказала Вера Ивановна? Посоветовала бы вывалить на маму обвинения или объяснила, почему лучше промолчать?" - быстротечные мысли вихрем сменяли одна другую. Хотелось, ох, как хотелось, расставить свои точки над чужими "" и переложить груз на плечи мамы. Пусть поймет, как мучился ее ребенок, в каком отчаянии пребывал.