Пятая авеню, дом один
Шрифт:
Летом в комнатах с низкими потолками было жарко, зимой холодно. В самой большой комнате этого лабиринта, назначенной хозяевами гостиной, был неглубокий камин. Минди считала, что когда-то здесь жил мажордом, заманивавший к себе молоденьких горничных и развращавший их. А может, он предпочитал юношей, кто знает. Теперь, восемьдесят лет спустя, здесь вынуждены ютиться они с Джеймсом, думала Минди с горьким ощущением исторической несправедливости. После стольких лет погони за американской мечтой, наполеоновских планов и честолюбивых замыслов, учебы в университете и упорного труда жить в каморках для прислуги и слышать, что им еще повезло, тогда как наверху пустует одна из лучших на Манхэттене квартир в ожидании какого-нибудь обладателя «нового» капитала –
В крошечной комнатке в глубине квартиры Джеймс Гуч, довольно приятный человек со светлыми волосами, зачесанными на обширную лысину, дятлом стучал по клавиатуре компьютера. Взъерошенный, расстроенный, он был заранее уверен в провале новой книги. В его эмоциях привычно доминировал страх неудачи, подавив все остальные чувства, заглушив и вытолкав их на край сознания, где они пылились, как старые чемоданы в углу. Возможно, в этих чемоданах хранились хорошие, нужные вещи, но у Джеймса никогда не было времени их распаковывать.
Он услышал гулкий звук закрывшейся двери, означавший возвращение жены, а может, просто почувствовал ее присутствие. Он прожил с Минди так долго, что научился улавливать вибрацию воздуха, источником которой была его супруга. Эти флюиды не были особенно приятными, но Гуч к ним привык.
Минди вошла в кабинет мужа, помолчала, собираясь с мыслями, и присела в старое кожаное клубное кресло, купленное на первой распродаже в «Плазе», когда респектабельный отель разделили на кондоминиумы и продали толстосумам.
– Джеймс... – начала она.
– Да? – отозвался муж, не отрывая глаза от монитора.
– Миссис Хотон умерла.
Джеймс покосился на жену и молча пожал плечами.
– Ты что, знаешь об этом?
– На всех сайтах с самого утра сообщения.
– Почему ты мне ничего не сказал?
– Думал, ты в курсе.
– Я председатель домового комитета, а ты мне не сказал? – начала закипать Минди. – Только что встретила на улице Билли Личфилда и от него узнала! Получилось очень неловко!
– Тебе больше не о чем волноваться? – осведомился муж.
– Разумеется, есть. Например, об освободившейся квартире. Кто в нее вселится, что это будут за люди? Почему бы нам самим не переехать в триплекс?
– Потому что он стоит двадцать миллионов, а у нас они отчего-то не завалялись в тумбочке, – ответил Джеймс.
– И кто в этом виноват? – поинтересовалась жена.
– Слушай, Минди, прекращай. – Джеймс поскреб лысину. – Мы это тысячу раз обсуждали. Нормальная у нас квартира, ясно?
На тринадцатом этаже, как раз под роскошными трехуровневыми апартаментами покойной миссис Хотон, Инид Мерль стояла на террасе, думая о Луизе. Дом номер один был построен ярусами, наподобие свадебного торта, поэтому верхние террасы были отлично видны снизу. Уму непостижимо – три дня назад Инид стояла на этом самом месте и разговаривала с Луизой, снизу вверх глядя ей в лицо, прикрытое полями соломенной шляпы, которую старушка не снимала. Луиза тщательно берегла кожу от солнечных лучей и старалась не менять выражения лица, считая эмоциональные гримасы причиной мимических морщин. Она делала подтяжку по меньшей мере два раза, но тем не менее Инид помнила, какой поразительно гладкой была кожа старой леди даже в день грозы. У самой Инид дела обстояли совсем иначе: с ранней юности она ненавидела любые женские ухищрения и чрезмерное внимание к внешности, однако, будучи человеком публичным, все же решилась на подтяжку у знаменитого доктора Бейкера, чьи пациентки называли себя «девочками Бейкера», и в свои восемьдесят два могла похвастаться благообразным лицом шестидесятипятилетней, хотя ее тело не только сморщилось и одрябло, но и покрылось пигментными пятнами а-ля курица-пеструшка.
Для всех, кто был в курсе истории дома и его обитателей, Инид Мерль являлась не только
Вспомнив о незаконченном некрологе, Инид вздрогнула, ощутив острую боль потери. Луиза Хотон прожила интересную, блестящую жизнь, достойную зависти и восхищения, и умерла, не приобретя ни единого врага, за исключением взбалмошной Флосси Дэвис, мачехи Инид. Флосси обитала через улицу, переехав из дома номер один в начале шестидесятых, соблазнившись удобствами новой высотки. Но Флосси все считали чокнутой, причем с ранней молодости. Инид подумала о том, что боль утраты сопровождает ее всю жизнь в виде мечты о недостижимом, которое манит, но в последний момент ускользает из рук. Возможности человека, считала Инид, ограниченны. Не все в этой жизни можно изменить, остается только смириться.
Обычно подобные мысли не угнетали, а даже веселили Инид. По опыту она знала, что многим так и не удается повзрослеть – внешне они старятся, но разум нередко остается в блаженной неприкосновенности. Дни, когда Инид расстраивалась из-за несправедливости жизни, ненадежности и слабоволия окружающих, давно миновали. Дожив до преклонных лет, она считала, что ей крупно повезло. При наличии денег и прекрасного для ее возраста здоровья, живя в окружении своих ровесников в доме, где постоянно происходит что-нибудь интересное, вполне реально обнаружить, что старость – это не так уж плохо. Никто от тебя ничего не ждет – просто живи себе. Тебе аплодируют уже за то, что утром ты встал с кровати.
Заметив внизу группку папарацци, Инид решила сказать Филиппу о смерти миссис Хотон. Филипп никогда не был ранней пташкой, но Инид рассудила – новость достаточно важная, чтобы разбудить племянника. Она постучала в дверь – через минуту послышался недовольный голос сонного Окленда:
– Кто там?
– Это я, – ответила Инид.
Филипп открыл дверь, стоя в голубых трусах-боксерах.
– Можно войти? – спросила Инид. – Или у тебя там юная леди?
– Доброе утро, Нини, – сказал Филипп, придерживая для тетки дверь, – так он произносил имя Инид, едва выучившись говорить. Застряв в образе не по летам способного ребенка, Филипп прожил сорок пять лет, но это уже не только его вина, считала Инид. – И не зови их молодыми леди, – прибавил он. – В них нет ничего изысканного.
– Но они молоды. Даже слишком молоды, – не удержалась Инид, направляясь за Филиппом в кухню. – Вчера ночью умерла Луиза Хотон, я решила зайти сказать.
– Бедная Луиза, – сокрушенно сказал Филипп. – Старый моряк вернулся в море. Кофе?
– Пожалуй, – согласилась Инид. – Мне интересно, что станется с ее квартирой. Может, ее поделят и оборудуют четырнадцатый этаж? У тебя денег много...
– Ну еще бы, – буркнул Филипп.
– Если купишь четырнадцатый этаж, сможешь жениться. Готовая детская, много места...