Пятая авеню, дом один
Шрифт:
– Я тебя, конечно, люблю, Нини, – усмехнулся Филипп, – но не настолько.
Инид улыбнулась – она находила чувство юмора племянника прелестным. К тому же Филипп, полный подкупающего мальчишеского очарования, был очень хорош собой, и она никогда не могла по-настоящему на него рассердиться. Он носил стрижку каре – темные волосы одной длины закрывали уши и падали на воротник кудрявыми, как у спаниеля, прядями. Когда Инид смотрела на Филиппа, перед ее глазами появлялся пятилетний мальчик, который приходил к ней после детского сада в синей школьной форме и кепке, – даже тогда он был паинькой. «Мама спит, я не хочу ее будить. Она опять устала. Можно, я у тебя посижу, тетя Нини?» – спрашивал
– Роберто рассказывал, одна из родственниц Луизы приходила ночью и пыталась подняться в квартиру, но он ее не впустил.
– Да, сейчас начнутся безобразные сцены, – вздохнул Филипп. – Там же масса всяких антикварных штучек...
– Их продадут на «Сотбис», – сказала Инид, – и все закончится. Конец эпохи.
Филипп вручил ей большую чашку кофе.
– В этом доме чуть не каждый месяц похороны, – посетовал он.
– Миссис Хотон была глубокой старухой... – начала Инид, но спохватилась и сменила тему: – Что ты собираешься сегодня делать?
– Я назначил несколько собеседований кандидатам на должность моего референта, – отозвался Филипп.
«Все бы тебе отвлекаться», – подумала Инид, но решила не развивать тему. По всему было видно, что сценарий движется трудно. Филипп летал как на крыльях, когда писалось хорошо, и заметно мрачнел, когда что-то не ладилось.
Инид вернулась к себе и села за некролог о миссис Хотон, но мысли о Филиппе не давали ей покоя – какой все-таки у племянника сложный характер! Строго говоря, Филипп приходился ей не племянником, а кем-то вроде троюродного брата. Его бабушка, Флосси Дэвис, была мачехой Инид. Рано овдовев, во время деловой поездки в Нью-Йорк за кулисами мюзик-холла «Радио-Сити» отец встретил Флосси, танцовщицу из «Рокетс» [5] . Свадьбу сыграли незамедлительно, после чего Флосси попробовала мирно и спокойно жить в Техасе с мужем и падчерицей. Она выдержала шесть месяцев, после чего отец перевез всю семью в Нью-Йорк. Когда Инид было уже двадцать лет, у Флосси родилась дочь Анна, будущая мать Филиппа. Подобно Флосси, Анна была очень красива, но, как говорили, одержима демонами. Когда Филиппу было девятнадцать, она покончила с собой ужасным, безобразным способом – выбросилась с верхнего этажа дома номер один по Пятой авеню.
5
Имеется в виду знаменитый кордебалет, куда отбирают высоких длинноногих красивых танцовщиц.
Подобные трагедии люди клянутся никогда не забывать, но мозг, защищаясь, стирает из памяти наиболее жуткие детали. Инид уже не помнила точных обстоятельств дня, когда умерла Анна, не могла бы она дать отчет и о том, что случилось с Филиппом после смерти матери. Сохранились лишь общие воспоминания – пристрастился к наркотикам, был арестован, провел две недели в тюрьме и несколько месяцев в реабилитационной клинике. Пережитое Филипп описал в романе «Летнее утро», получившем Пулитцеровскую премию, но вместо того, чтобы серьезно заняться литературой, он переметнулся в Голливуд, попавшись на гламурно-денежный крючок.
Сейчас Филипп тоже сел за работу с твердым намерением добить сцену нового сценария «Подружки невесты встречаются вновь», но, напечатав две строчки, раздраженно закрыл ноутбук и пошел в душ, в который раз думая, что разучился писать.
Десять лет назад, в тридцать пять, у него было все, чего может желать человек: Пулитцеровская премия, «Оскар» за лучший сценарий, деньги и безупречная репутация. Но постепенно великолепное здание его триумфа покрылось сеткой мелких
Через несколько минут Филипп вошел в лифт, приглаживая влажные волосы. Занятый своими мыслями, он невольно вздрогнул, когда на девятом этаже двери открылись и послышался до боли знакомый серебристый голос.
– Филипп! – В лифт вошла Шиффер Даймонд и, словно они расстались вчера, продолжила: – Глазам не верю! Мальчик, ты по-прежнему живешь в этом паршивом доме?
Филипп фыркнул.
– Инид говорила, что ты вернулась. – Он легко подхватил их прежний непринужденный тон. – Вот и встретились.
– Говорила? – переспросила Шиффер. – Да она накатала об этом целую колонку – «Возвращение Шиффер Даймонд»! Сделала из меня постаревшую гангстершу!
– Ты никогда не постареешь, – заверил ее Филипп.
– Постарею, я уже начала, – ответила Шиффер. Замолчав на секунду, она осмотрела Филиппа с головы до ног. – Все еще женат?
– Уже семь лет как разведен, – ответил Филипп чуть ли не с гордостью.
– Ну, для тебя это прямо рекорд, – похвалила Шиффер. – Мне казалось, твой предельный срок без окольцовывания – четыре года.
– Два развода меня многому научили, – сказал Филипп. – Например, больше не жениться. А ты? Где твой второй муж?
– О, я с ним тоже развелась. Или он со мной, не помню. – Шиффер подарила Филиппу особенную улыбку, заставившую его забыть обо всем на свете. Какое-то время он, словно зачарованный, не мог отвести взгляд, но, к счастью, вспомнил, что Шиффер Даймонд так улыбалась слишком многим.
Двери лифта открылись на первом этаже. Филипп покосился на два десятка папарацци у подъезда.
– Это по твою душу? – спросил он почти обвиняюще.
– Нет, дурачок, они тут из-за миссис Хотон. Я не настолько знаменита, – сказала Шиффер. Быстро пройдя через вестибюль, она пробежала под фейерверком фотовспышек и нырнула в белый таункар.
Еще как знаменита, ревниво подумал Филипп. Настолько и даже больше. До сих пор. Пробившись сквозь толпу фотографов, он пересек Пятую авеню и пошел по Десятой улице к маленькой библиотеке на Шестой авеню, где иногда работал. «Для чего она вернулась?» – с неожиданной злостью подумал он. Она снова измучает его и уедет. Нельзя предугадать, что может выкинуть эта женщина. Двадцать лет назад, например, Шиффер купила квартиру в этом доме, чтобы, по ее словам, всегда быть рядом с ним. Она актриса и сумасбродка. Они все до единой сумасбродки, и, когда Шиффер в очередной раз сбежала и вышла замуж за этого чертова князя, Филипп поклялся завязать с актрисами до конца жизни.
Войдя в прохладный читальный зал, он уселся в потертое кресло, открыл черновик «Подружек невесты», но, прочитав несколько страниц, с отвращением отложил текст. Как мог Филипп Окленд, лауреат Пулитцеровской премии, унизиться до подобной макулатуры? Он представил реакцию Шиффер Даймонд: «Почему бы тебе не заняться делом, Окленд? Чем-то, что тебя действительно интересует», – и свои аргументы: «Так ведь поэтому и говорят „шоу-бизнес“, а не „шоу-искусство“!» «Чепуха! – парировала бы Даймонд. – Тебе просто слабо!»