Пятая авеню, дом один
Шрифт:
Назавтра матери стало хуже: она подхватила инфекцию. Так она могла остаться в больнице на неделю, а то и дольше. Тогда кончится вся ее страховка, и ей придется перейти на систему «Медикэйд», а это значит перевод в другую больницу, подешевле, в центре Спрингфилда.
– Мне так жаль, Билли! – повторяла она, стискивая ему руку. Она чувствовала слабость, глаза были наполнены страхом. – Кто бы подумал, что в нашей жизни произойдет такое! – прошептала она.
Когда она уснула, Билли вышел подышать воздухом, купил в газетном киоске сигареты, хотя бросил курить уже много лет назад, когда заказчицы
В следующие дни, пока мать лежала в больнице, Билли опять заделался курильщиком – это помогало снимать стресс. За сигаретой он вел с самим собой один и тот же разговор. Что бы он ни предпринял, он разорен. Если он не продаст крест, если продаже помешают его моральные принципы, то он обречет мать на бессмысленные мучения, а то и на смерть. А если продаст, то его самого замучает совесть. Даже если его не сцапают, он будет чувствовать себя преступником в том утонченном обществе, в котором вращается. Он убеждал себя, что такая мораль давно вышла из моды, что никто ее не придерживается, всем все равно.
На третий день медсестра, проходя мимо него, сказала:
– С Рождеством вас!
– И вас с Рождеством! – отозвался он, только теперь вспомнив, что наступило рождественское утро. Он затушил сигарету. Нет, крест придется продать, другого выхода нет. Если удастся найти хорошего покупателя, то все может получиться.
Минди любила праздничные дни в Нью-Йорке. Каждый год она покупала в магазине деликатесов за углом елку – до чего же удобно жить на Манхэттене! – приносила из местного магазинчика подарков новые украшения, укутывала основание зеленого деревца старой белой простыней, устраивала ясли в складках простыни. Там сидели Мария и Иосиф, стояли пять овечек, лежал младенец Иисус, к ним приходили три волхва, а над всей этой сценой, на нижней ветке елки, неизменно висела Звезда Давида. Год за годом Джеймс, рассматривая эти ясли, качал головой.
А традиционные семейные прогулки! Катание на катке «Уолмен» («Сейчас я тебя поймаю, Сэмми!» – заученно кричала Минди, гоняясь за сыном на коньках и заставляя его краснеть; Джеймс наблюдал за ними, стоя в сторонке), посещение «Щелкунчика» в «Нью-Йорк-Сити балет». Сэм уже три года пытался уклоняться от этих увеселений под тем предлогом, что уже вырос, но Минди ничего не желала слушать. Когда на сцене вырастало дерево, возникала фантастическая лесная поляна, вся в снегу, она даже пускала слезу. Сэм сползал в кресле, но был бессилен что-то изменить. После спектакля они ездили в Чайнатаун, где Минди настаивала на туристическом поведении: требовала, чтобы семья восторгалась вместе с ней золотым драконом из папье-маше длиной шестьдесят футов, привезенным в разобранном виде на Манхэттен в конце семидесятых годов. Она каждый раз заказывала там блюдо под названием «Муравьи ползут по дереву» (это была всего-навсего говядина с брокколи) и всегда с удовольствием объясняла Джеймсу и Сэму, что не может устоять перед
В этом году все было как обычно, за исключением одного маленького отличия: у Сэма появился секрет.
Перед самым Рождеством случайная реплика швейцара Роберто подсказала Минди, что Сэм побывал в квартире Райсов наверху, помогал Аннализе чинить компьютер. Обычно Сэм обсуждал с ней такие события, но вот наступило Рождество, а Сэм так и не раскололся. Это было очень странно, Минди даже поделилась своим недоумением с Джеймсом.
– Почему он врет? – удивлялась она.
– Какое же это вранье? Он не сказал тебе, вот и все. Это разные вещи, – невозмутимо сказал Джеймс.
За обедом в Чайнатауне, в ресторане «Шун Ли-Вест», Минди решила, что с нее довольно.
– Ты ничего не хочешь мне рассказать, Сэм? – спросила она.
Сэм вздрогнул, но сразу взял себя в руки. Он догадался, что она имеет в виду. Надо было попросить Роберто помалкивать! В их доме все ужасные болтуны! Лучше бы занимались своими делами и не лезли в чужие.
– Ничего, – ответил Сэм, спешно набивая рот креветочными клецками.
– Роберто обмолвился, что перед Рождеством ты поднимался к Райсам.
– Вот ты о чем! Ну да! Эта леди, как ее там, никак не могла запустить компьютер.
– Пожалуйста, не называй женщин «эти леди». Всегда говори о женщинах «женщины».
– Хорошо, – согласился Сэм. – У этой женщины возникли проблемы с подключением к Интернету.
Минди пропустила сарказм мимо ушей.
– И все?
– Все! – заверил ее Сэм. – Клянусь!
– Я хочу услышать все подробности, – не унималась Минди. – Мне надо знать, нет ли в этой квартире чего-то нового, каких-нибудь изменений.
– Все как обычно, квартира как квартира, – заверил ее Сэм, пожимая плечами.
Сэм не рассказал Минди о том случае по одной простой причине: он еще не научился убедительно врать матери. Рано или поздно она бы у него выведала, что Аннализа Райс оставила ему ключи, а затем настояла бы, чтобы он отдал их ей, – и непременно наведалась бы в квартиру.
Именно к этому все теперь и шло.
– Сэм, – обратилась Минди к сыну лукавым тоном, когда они вернулись домой, – что ты от меня скрываешь?
– Ничего, – не сдавался Сэм.
– Почему ты так странно себя ведешь? Ты что-то видел. Аннализа Райс предупредила тебя, чтобы ты мне об этом не рассказывал. О чем?
– Ни о чем. Она просто дала мне ключи от двери, вот и все! – выпалил он.
– Отдай их мне! – потребовала Минди.
– Не отдам, – попробовал упереться Сэм. – Она оставила ключи мне, а не тебе. Если бы она хотела, чтобы ключи были у тебя, то тебе и отдала бы.
Минди оставила вопрос открытым до утра, когда снова принялась за сына:
– Я глава домового комитета, моя обязанность – следить, чтобы в этой квартире не происходило ничего дурного.
– Дурного? – переспросил Джеймс, отрываясь от тарелки с хлопьями. – В нашем доме всего дурного – одна ты.
– К тому же у них есть прислуга, вдруг она в квартире? – нашелся Сэм.
– Нет, она уехала на праздники к себе в Ирландию, – сообщила Минди. – Мне сказал об этом Роберто.
– Хорошо, что Роберто не работает на службу национальной безопасности, – бросил Джеймс.