Пятая труба; Тень власти
Шрифт:
— Как! Вы мне ничего не сказали об этом, дон Хаим? И она бросилась ко мне и поцеловала меня.
Эти поцелуи были хуже всего.
Вав дер Веерен смотрел на нас с улыбкой.
— Как вы устроили это? — спросил он меня. — Ван Даален, помнится, говорил мне, что он не расстанется с ними и за целое состояние. За ними ухаживала его недавно умершая жена, и потому эти цветы были ему особенно дорога.
Я этого не знал. Знай я это, я, может быть, не попросил бы эти цветы у него. И это было бы лучше. Но человек не может Знать всего.
— Хотел бы я знать, как вам это удалось,
Я хотел было сказать, что это секрет, но передумал и ответил:
— Нет, это не секрет. Я не глупец, ибо не истратил на эти цветы ни копейки. Ван Дазлен был мне очень обязан. Когда я пожелал иметь эти цветы, он поспешил прислать мне их и, конечно, не принял за них никакой платы.
Мои собеседники сделались серьёзны. Ван дер Веерен, без сомнения, понял, чем мне был обязан ван Даален. Не могу сказать, что думала в эту минуту его дочь.
Ван дер Веерен очнулся первым. Он опять стал весел и напустил на себя беззаботный вид.
— Видишь, Изабелла, — вскричал он, — что значит быть замужем за человеком, который имеет власть. Всё моё богатство было бессильно, а дон Хаим написал строчку — и готово дело. Надеюсь, ты поймёшь, как судьба благоволит к тебе.
— О, вполне, — отвечала она с улыбкой, от которой меня бросило в холод.
Она поставила цветы на прежнее место, как будто они жгли ей пальцы.
Через секунду её обращение со мной стало опять нежным, как всегда в присутствии её отца. Сегодня оно было ещё нежнее, чем когда-либо, как будто она испугалась того, что на минуту сбросила с себя маску.
Были подарки и для меня: драгоценное кольцо от ван дер Веерена и кошелёк для золота, связанный моей женой.
— У меня нет теперь своих денег, — очень мило говорила она, — и тебе придётся довольствоваться моим рукоделием.
Хотел бы я знать, о чём она думала, когда вязала этот кошелёк.
Я поблагодарил её и поцеловал ей руку: недаром я родом из Испании — страны этикета. Поцеловать её в губы я не мог, если б и хотел.
Когда вечером все ушли, я под каким-то предлогом прошёл через комнату, где стояли цветы. Навстречу мне пахнуло холодом. Рядом со столом, на котором стояли эти тропические растения, было настежь открыто окно, в которое врывался холод декабрьского вечера. Неужели его открыли слуги? Но ведь я предупреждал их о растениях. Окно оставалось открытым до моего прихода, не долее, и это было сделано, очевидно, для того, чтобы показать, что всё это устроено умышленно.
К утру цветы ещё не завяли, ибо комнате было всё-таки довольно тепло, но они уже никогда не поправятся от холодной струи, так предательски обдавшей их в течение нескольких часов. Они расцвели под тропиками, и воздух голландской зимы им не под силу!
Первым моим движением было закрыть окно и спасти цветы. Не их вина, что ван Даален оказался еретиком и что я не повесил его в то время, когда мог. Не их вина, что отношения между мной и донной Изабеллой были таковы, как я их описывал.
Я подошёл к окну, хотел было закрыть его, но в последнюю минуту раздумал. Я подарил цветы ей, они принадлежали ей, и она осудила их на смерть. Пусть совершится
Я открыл окно настежь. Если они должны умереть, пусть умрут скорее.
Не знаю, что подумала донна Изабелла, войдя в эту комнату на следующее утро. Меня там не было. Но, вероятно, она поняла меня, ибо никто из нас ни разу не упомянул больше о цветах.
1 января 1573 года.
Новый год принёс с собой новые вести, и не только вести. Сегодня утром, сидя за письменным столом, я услышал, как по площади скакала кавалерия. Я поднялся с досадой. Я не делал такого распоряжения и подошёл к окну.
По площади от Брюссельских ворот двигался довольно сильный отряд. Я не мог определить хоть приблизительно его состав, ибо передо мной был только авангард, остальная часть была скрыта за поворотом. Среди офицеров ехал монах. Скоро увидим, что всё это значит.
Глядя на них, я грустно улыбнулся: ничего хорошего это не предвещало. С другой стороны, меня должны были бы уведомить письменно о прибытии этого отряда.
Пока этот отряд не был ещё хозяином города.
Войска остановились у ворот дворца. Из ворот быстро выбежал дежурный офицер и со всей покорностью, которую инквизиция сумела внушить заурядному испанцу, приветствовал священнослужителя. Он о чём-то поговорил с ним и вернулся в дом. Через несколько секунд в мою дверь кто-то постучал.
— Войдите! — крикнул я.
Дежурный офицер быстро вошёл в комнату и сказал:
— Сеньор, прибыл с письмом от его светлости герцога достопочтенный отец дон Педро де Тарсилла. Он привёл с собой полк Альвара де Лема.
— Отлично. Проведите его в галерею. Когда я освобожусь, я приму его в большой зале. Есть ещё что-нибудь? — спросил я, видя, что тот, сделав поклон, мнётся на месте.
— Прошу извинения, сеньор. Но если я верно понял его преподобие, он ожидает, что вы сойдёте вниз и встретите его.
— Нет. Вы, очевидно, ошиблись. Я губернатор Гертруденберга, а не он. Потрудитесь это запомнить и исполняйте только те распоряжения, которые даются вам в установленном порядке. Теперь исполните то, что я вам сказал. А потом пришлите ко мне дона Рюнца и барона Виллингера.
Я не торопился и не спеша закончил свои дела. Выйдя из своей комнаты, я встретил дона Рюнца.
— Вы посылали за мной, дон Хаим? — спросил он.
— Да. Нам нужно принять гостей.
— Я видел их. Вы напрасно не предупредили меня о том, что они прибудут.
— Но я сам этого не знал.
— Вы не знали!
— Нет. Дон Педро де Тарсилла — приходилось вам когда-нибудь слышать о нам? — явился сюда в качестве уполномоченного инквизиции по делам веры с более или менее широкими полномочиями. Он ждёт меня в галерее.
Дон Рюнц пристально взглянул на меня и спросил:
— Вы хотите быть с ним высокомерным?
— Да. Я нисколько не боюсь его.
— Вы слишком самонадеянны.
— Это правда. Но он гораздо меньше может повредить мне, чем воображает.