Пятая труба; Тень власти

Бертрам Поль

— Сеньор! — пробормотал он.

— Ты забыл, как поплатился капитан Родригец? Я запретил всякие насилия такого рода. Разве здесь не найдётся податливых женщин в достаточном количестве?

— Сеньор, простите… я с ума сошёл… И он пал передо мной на колени.

Я обернулся к своим спутницам.

— Что я должен с ним делать? — спросил я.

— Расстрелять, — быстро ответила донна Изабелла.

— Нет, нет. Лучше сделайте ему внушение, — сказала Марион.

— Боюсь, что я не в состоянии сделать ни того, ни другого. Если я расстреляю его за такой проступок, то мне придётся сделать то же самое с другими. Никто

из них не безгрешен. Я приказал, чтобы не было эксцессов, но нельзя рассчитывать, что они будут буквально исполнять мои приказания. Не помогут и внушения, ибо в следующий раз его горячая натура, ещё более разгорячённая битвой или штурмом, возьмёт своё. В вас, донна Изабелла, сейчас сказалась испанская кровь, хотя вы и не любите, чтобы вам о ней напоминали.

Она нахмурила брови:

— В таком случае, я скажу, как и моя кузина: лучше объясните ему.

— Я боюсь, что едва ли это возможно, хотя попробую.

— Слушай! — сказал я человеку, который едва понимал наши слова. То был чёрный молодец с юга Испании, наполовину мавр. — Слушай! Эти дамы вступились за тебя. По их просьбе я отпускаю тебя, если ты обещаешь не обижать более беззащитных женщин. Вспомни своих сестёр. А теперь благодари этих дам.

Он упал на колени перед ними, целуя край их одежды и рассыпаясь в благодарностях на исковерканном диалекте своей родины, который понимал только я один.

— Теперь ступай, — сказал я, — и помни своё обещание… Боюсь, что он скоро его нарушит, — прибавил я, когда солдат удалился.

— У Бога нет ничего невозможного, — отвечала донна Марион, бессознательно повторяя слова проповедника.

К счастью, в комнате было довольно темно. Иначе они заметили бы, что я вздрогнул.

— Благодарю вас, сеньор, — сказала она кротким тоном, отчего голос её звучал приятно и музыкально.

Её кузина молчала и не нашла для меня слов благодарности. Конечно, я её и не заслуживал, так как едва ли мог поступить как-нибудь иначе. Но сказать два-три слова из вежливости было бы нелишним. Она была высокомерна и относилась ко всему скептически, как и я сам.

Было уже темно, когда мы достигли города. Сквозь городские ворота виднелись фонари. Часовые раскладывали огонь. Эта часть города, прилегающая к реке, не из лучших. В одном из небольших переулков два человека, по-видимому из моей команды, решали свой спор при помощи ножей. Какая-то женщина, высунувшись из окна, смотрела на эту сцену. Слышно было, как галдела публика в ближайшем трактире, а впереди, в нескольких шагах от нас, другая женщина вела домой пьяного мужа. Она дождалась его у двери трактира, и теперь он бил её за это.

Слова проповедника не выходили у меня из головы. Хотел бы я знать, неужели все эти люди также имеют какую-нибудь другую миссию, кроме драк и угнетения своих жён и детей. Хотел бы я знать, неужели они, подобно мне и многим другим, могли быть когда-то совершенно иными в тех обстоятельствах, в которых они выросли. Почему Господь Бог, если для Него нет ничего невозможного, допустил, чтобы эти люди могли так выродиться?

Мужчина бил женщину жестоко. Однако — я был в этом уверен — он принадлежал к новой религии, как большинство простого народа. Он также веровал в свою миссию. И мне захотелось разъяснить ему, что эта миссия не в избиении жены. Я испанский дворянин и не имею обыкновения вмешиваться в уличные скандалы. Но уж очень отвратительно

было это зрелище. К тому же, и женщина была беременна.

Извинившись перед своими спутницами, я подошёл к нему и, когда он поднял руку, остановил его. С ругательством он бросился на меня, стараясь ударить меня. Но удар в грудь заставил его полететь на землю. Встав на ноги, он испустил яростный рёв и, выхватив нож, бросился на меня. На юге Испании умеют обращаться с ножом. В одно мгновение я выхватил кинжал, и его нож со звоном полетел на мостовую. После этого он бросился на меня головой вперёд, как разъярённый бык. Я быстро отошёл в сторону и ударом кулака сбросил его в водосточную канаву. Он растянулся там без чувств, и грязная вода бежала по его лицу.

Мои дамы со страхом смотрели на это зрелище.

— Пусть он полежит здесь. Прохлада ему полезна. Когда он придёт в себя, передайте ему, что если он не будет вести себя как следует, то я прикажу сечь его до тех пор, пока к нему не явится благонравие.

— Кто вы? — спросила женщина, рыдая.

— Я — дон Хаим де Хорквера, новый губернатор этого города. Во всякое время дня и ночи я могу повесить, сжечь его и вообще сделать с ним, что мне заблагорассудится. В настоящем случае я считаю нужным отодрать его хорошенько, и это будет сделано.

Извиняюсь, что заставил вас ждать. Обыкновенно я не вмешиваюсь в семейные дела, но эта сцена была уж слишком отвратительна, — сказал я, присоединившись к дамам.

— Вы скоро преобразите весь наш город, — сказала донна Изабелла с оттенком иронии, как мне показалось.

— По-видимому, в этом нет надобности, — возразил я сердито. — Я хотел бы, чтобы проповедники новой религии, к которой принадлежат все эти люди, учили не только петь псалмы и гимны, но и вести более достойный образ жизни.

Я довёл обеих дам до дому, и этим кончился второй день моего управления городом Гертруденбергом. Начал я с того, что спас от костра благородную даму и подрался с пьяным мужиком. Очевидно, моя миссия — нести справедливость, если она действительно такова, — стала менее благородной. Но малые дела велики в глазах Господа, сказал проповедник. Будем надеяться, что это так.

15 октября.

Из Брюсселя пришёл приказ — сжечь обеих. Я ожидал его, но, прочитав, почувствовал неудовлетворение, в причинах которого сам хорошенько не мог разобраться. Я не жалел старуху Бригитту: она этого заслужила. Но мне было жаль Анну ван Линден: она, очевидно, искренно раскаялась. Мне было приказано также выслать в Брюссель под конвоем отца Балестера, чтобы в настоящем суде разобрать всё это дело. Бумага, полученная мной, была очень коротка, и в ней не было оценки моего поведения.

Впрочем, в Брюсселе приходилось думать не только об этом, но и многом другом. Недавно разграбили город Мехлин, и архиепископ и всё духовенство три дня дрожали от страха. В денежных делах герцог Альба не соблюдает набожности, и грабили всех без разбора, не щадя и монастырей. Я получил письмо от дона Рамона де Осунья, который пишет, что это было самым скверным делом, какое он когда-либо видел. А он не из сентиментальных. Мехлин месяца два тому назад открыл свои ворота принцу Оранскому, хотя, как мне кажется, для него не было иного выбора, — всё равно приходилось ждать наказания. Такова междоусобная война.