Пятьдесят оттенков хаки
Шрифт:
Сделав первую остановку, мотовоз тронулся дальше. Маша с грустью вспомнила, как совсем недавно делала с Тищуком документальный фильм о его пассажирах, и, проходя по вагонам, совершенно не задумывалась о настроении сидящих в них людей. Впрочем, что можно было прочесть в их глазах мимоходом? Кто-то, попав в объектив видеокамеры, тушевался и прятал лицо, кто-то наоборот – рисовался и выпячивал себя. Тогда эта поездка показалась ей познавательной прогулкой. Снимали они всего полчаса – на первой же остановке их ожидал уютная машина шефа, который поддержал идею создания необычного ролика. Сделанный
Слово «мотовоз» только звучало романтично и загадочно. Но каждый из его завсегдатаев доподлинно знал, что это простой рабочий поезд. О нем местные поэты, музыканты и острословы слагали стихи, песни, анекдоты, смешные истории и даже легенды. Мотовоз стал самой колоритной из тем народного творчества. Военные фольклористы коротали на колесах время на службу и обратно. В пути они проводили по два, три и более часа в день. Для большинства из них старенькие вагоны стали привычкой, образом жизни, наконец, вторым домом, где успеваешь поразмыслить в шахматной или шашечной баталии, сразиться за партией преферанса или другой, не менее азартной, но более выразительной игры, написать письма родным или, наконец, просто выспаться. Здесь читали свежие новости и захватывающие романы, играли на гитаре и чинили сломанные вещи, курили, собирались с мыслями и решали многочисленные проблемы. В мотовозе ссорились и мирились, делились секретами и житейской мудростью.
Особой главы в мотовозной эпопее заслуживали женщины. За неимением рабочих мест в городе они были вынуждены часами добираться на службу за десятки километров от дома. В дороге их купе превращались в мини-парикмахерские и мини-кухни, где приводили себя в надлежащий вид и изобретали замысловатые рецепты. Здесь сводились счеты и давались незаменимые советы, обсуждались семейные драмы и разгадывались многоходовые служебные комбинации. В этих купе на свет появлялись произведения рукодельных искусств, кроились сплетни и зрели всевозможные заговоры. Не секрет, что именно по пути на службу рождались шедевры кулинарии и направления текущей моды, обсуждались вопросы государственной и местной политики, приходило вдохновение и плелись интриги.
Таковыми были, да и, чего греха таить, остаются ныне особенности гарнизонной жизни, и никому не под силу изменить хитросплетения многолетних устоев.
Мотовоз дал гудок и притормозил. Пассажиры встали со своих мест. В общем потоке к выходу потянулась и Маша. Когда она спускалась из вагона, Полунин подал ей руку и вежливо поинтересовался, чему будет посвящен новый фильм. «Надеюсь, не только испытателям? Мы ведь тоже не лыком шиты». «Кина» не будет», – усмехнулась Маша и уточнила, как найти командира. Растерявшийся офицер вызвался ее проводить.
В кабинете Семенова царили полумрак и творческий беспорядок. Полковник внимательно посмотрел на Машу и подавил беспокойный вздох. В его взгляде читались сожаление и досада, но в первую очередь – недоверие. Командира терзали сомнения.
– Я не вправе расспрашивать вас об истиной причине приезда – приказы командования не обсуждаются. Работы по вашему профилю,
– Если честно, меньше всего я бы хотела работать на этой ниве. Проверки и придирки моего бывшего шефа замучают ваших подчиненных, что косвенно скажется на отношении ко мне.
Полковник согласно кивнул.
– Тогда штабным писарем. Работа несложная и…
– А нельзя в зал, где ракета?
– А какое у вас образование? Техническое?
– Филологическое, – смутилась Маша.
– Это что за «зверь»? – растерялся командир.
– Русский язык и литература.
– Тогда на ракету не стоит, – отмахнулся он и подошел к Маше вплотную. – Вы, случаем, не засланный казачок? Может, вас направили приглядывать за мной или как? Никак не пойму, зачем вы здесь?
– Да не диверсант я, а жертва обстоятельств! Сослана за острый язык, – честно призналась женщина.
– Такая головная боль, ясен перец, и мне без надобности: расшатаете штабную дисциплину и будете таковы – вы у нас, думаю, не задержитесь. А мне потом каленым железом восстанавливать порядок. Так что ли? – почесал за ухом Семенов. – Нет, от штаба вас следует держать подальше, – он снял телефонную трубку и распорядился: – Гамова ко мне!
Через несколько минут в кабинете появился седовласый подполковник с внушительными залысинами.
– Алексей Ильич, принимай пополнение.
– Не понял, – опешил тот, расплываясь в улыбке. – Неужели и мы удостоены чести стать героями ваших сюжетов?
– Ты, кажется, говорил, что Бубенцова ушла в декрет? – пропустил мимо ушей его замечание Семенов.
– Ушла… – напрягся Гамов в ожидании подвоха.
– Вот ей замена. Знакомьтесь: Марья Андреевна.
– В образ что ли будете вживаться? – растерялся офицер.
– Служить буду, товарищ подполковник!
– Командир, мне нужна бортжурналистка, а не журналистка, – сообразил, наконец, начальник группы. – Я на полном серьезе.
– И мне не до смеха! – повысил голос Семенов. – Какие уж тут могут быть шутки? Принимай пополнение.
Гамов опешил и не нашелся, что ответить. Командир отвернулся, чтобы скрыть улыбку, а Маша покраснела. От этого торга ей стало неловко, но она была вынуждена молчать – возражать на первых минутах службы не следовало.
– Короче, – командир строго посмотрел на подполковника. – Веди женщину на рабочее место, вводи в курс дела, знакомь с коллективом и все прочее, – он извиняюще посмотрел на журналистку и попросил: – Марья Андреевна, не сочтите за труд дождаться Алексея Ильича в коридоре. Мы тут перекинемся парой фраз.
Маша выскочила в коридор и приложила руки к щекам. Они горели, словно предчувствовали кострище армейской инквизиции. Сдерживая слезы, женщина прислонилась к стене. Проходившие мимо мужчины приветливо здоровались, дамы – высокомерно кивали. Маша начинала понимать, что все произошедшее с ней не сюжет новой передачи, а самая что ни есть реальность. Но привыкнуть к ней еще предстояло.
Наконец, появился с трудом скрывающий недовольство Гамов. Мельком взглянув на новую подчиненную, он сухо предложил ей пройти на рабочее место и подвел к уже знакомому капитану Полунину.