Пятнадцать псов
Шрифт:
Во время первого набега в сад смерти Аттикус следовал за Фриком и Фраком, убежденный, что щедрость земли – подарок того, кто пришел к нему во сне. Первое предчувствие смерти появилось, когда он ел кусок курицы: мясо отдавало одной из собачьих игрушек. Еда так пахнуть не должна, но вместе с тем курица на вкус была как курица и довольно неплохая. Вскоре после этого смерть показала свое лицо. Из носа Аттикуса пошла кровь. Он не мог пить. Внутренности горели. Он съел больше остальных, и его симптомы проявились раньше. Только после второго пира в саду смерти Аттикус уже знал наверняка, что что-то пошло не так. Хотя он не понимал, как расправились с его стаей, но ясно видел последствия. Что-то – или кто-то – добралось до них. А он, их вожак, ничего не сделал. Пока остальные возвращались
Последней волей Аттикуса было, чтобы тот, на ком лежит ответственность за гибель стаи, понес наказание. После этого пес испустил дух, преисполненный надежды, что невидимый враг пострадает от рук его бога.
Спасшийся от гнева Мэжнуна, Бенджи не знал, куда идти и что делать. Он уже успел представить себе, как живет с Мигелем, Нирой и Мэжнуном, совершенствуясь в человеческом языке. И хотя бигль знал, что это неправда, но все же убедил себя в том, что Мэжнун отреагировал слишком остро, что его, Бенджи, действия – например, обхаживания Мигеля с целью снискать расположение – были совершенно невинными, ну или, на худой конец, их можно было бы считать экспериментом. Насколько Бенджи мог судить, он не давал Мэжнуну повода на себя напасть. Пудель, несомненно, опомнится и позволит ему вернуться. Бенджи был в этом уверен, но где же ему переждать это время?
На дворе стояла весна, третья неделя апреля. На земле все еще лежал снег, во дворах в тени и в Хай-парке. Не самое худшее время для того, чтобы оказаться на улице. Днем было сухо и тепло. Бенджи, разумеется, хорошо знал местность в окрестностях парка. Останься он в районе Хай-парка или в Паркдейле, ему пришлось бы избегать других собак, но он обычно быстро их замечал, а потому не боялся. (Хуже прочих были белые собаки с черными пятнами. Дело не столько в их агрессии – другие породы были подчас еще злее. Проблема в том, что они, вне всякого сомнения, были самыми глупыми созданиями на земле (и это с учетом существования кошек!). Бесполезно было пытаться что-то им втолковать, на каком угодно языке. Хуже того, невозможно было предсказать, когда они на тебя набросятся. Не в натуре Бенджи ненавидеть других собак, но к далматинцам он питал примерно такую же иррациональную нелюбовь, как иные люди, скажем, к мужчинам по имени Стив или Бифф.)
Бигль замер на углу улиц Ферн и Ронсесвейлз, пытаясь решить, в какую сторону направиться, когда к нему наклонился краснолицый старик и подхватил его на руки со словами:
– Кто это у нас тут такая красивая собачка? Кто хороший мальчик?
Это было ужасно неприятно. Бенджи корчился в объятиях, он будто тонул в пруду из вонючей шерсти. Из кармана пальто старик достал печенье, пахнущее сахаром, рыбой, морковью, бараниной и рисом. Все еще настороженный, но плененный ароматами, Бенджи перестал извиваться. Он вновь обнюхал печенье, разобрав нотки соли, рапсового масла, розмарина, человеческого пота и яблока.
– Что это такое? – спросил Бенджи по-английски.
Словно привыкший к разговорам с псами, старик как ни в чем ни бывало ответил:
– Печенье. Говорят, собаки их любят. Ты не хочешь?
Еще раз принюхавшись, Бенджи решил, что старик не соврал: это была еда. Он взял печенье из рук мужчины, разгрыз его и наконец позволил себе насладиться этим воистину незабываемым лакомством.
– Спасибо, – поблагодарил бигль.
Старик опустил его на землю и рассеянно потрепал по загривку.
– Пожалуйста, – ответил он. – Рад, что тебе понравилось. А сейчас я должен идти, Бенджи. Еще увидимся.
Через мгновение Бенджи понял, что старик использовал его секретное имя. Он что, его знал? Пес посмотрел, куда ушел мужчина, и почти инстинктивно последовал за ним. Это оказалось не так-то просто, как вообще-то должно быть. По опыту Бенджи, двуногие, которые пахли так же, как этот старик – то есть, шерстью, сладковатой мочой, потом и каким-то неподдающимся описанию разложением, – двигались медленнее, чем остальные. Но не этот мужчина. Этот шагал быстро. К тому же на Ронсесвейлз было оживленно. Бенджи подстерегало множество препятствий: женщины с колясками, другие собаки, и – хуже всего – праздные зеваки, которых всегда лучше
Старик – Зевс в смертном обличье – прошел на юг до конца Ронсесвейлз, пересек улицу по диагонали и сел в подошедший трамвай. Забыв осторожность, Бенджи последовал за ним и запрыгнул в трамвай в тот момент, когда двери уже закрывались. Он легко нашел старика – тот сидел в самом конце – пес привстал на задние лапы, положив передние мужчине на колено. Тот, нимало не удивившись, помог биглю взобраться на сиденье у окна.
Бенджи одолевали смешанные чувства. Он не привык к трамваям, их движение и шум приводили его в замешательство. (Последний раз он ездил на трамвае много лет назад со своей хозяйкой, и та поездка ему совсем не понравилась.) Но сейчас рядом с ним был старик: необычное соседство, но вроде бы весьма доброжелательное, а если Бенджи что и знал, так это то, что на доброте можно сыграть. К тому же окно чуть-чуть, но все же отвлекало его от тревожных мыслей. Оно было приоткрыто так, что он мог высунуть морду и вобрать в себя разнообразные запахи Квин-стрит: от затхлости Паркдейла – мимо моста, воняющего так, словно он был сделан из голубиного дерьма, мимо травы и пропитанных мочой столбов, мимо бутиков, пахнущих пылью, духами, новыми тканями, – обратно в старые кварталы, к сумахам и кленам, к вечно манящему озеру с ароматами земли и рыбы. Все это опьяняло настолько, что очнулся Бенджи только в Лесливилле и понял: старика рядом больше нет, он исчез бог знает когда.
Хотя трамвай не был забит битком, кто-то, должно быть, пожаловался на присутствие Бенджи, потому что на Вудбайне, сразу за местом, пропахшим человеческим дерьмом (интересный, сложный запах, но с примесью чего-то, что напомнило биглю о саде смерти), к нему подошел водитель трамвая.
– Чья это собака? – спросил он у пассажиров.
Тон его дружелюбным не был.
Бенджи спрыгнул с сиденья прежде, чем водитель успел его схватить. Он ринулся к распахнутым дверям и скатился по ступенькам вниз прямо в новую, по сути, страну: неизвестную, немного пугающую. Миновав заправку, он двинулся на юг, инстинктивно направляясь к озеру.
Вскоре он дошел до пляжа. Деревья все еще стояли голые, но на них уже показались готовые проклюнуться лимонно-зеленые почки. В это время года особенно ни одна собака не могла с собой совладать: очень хотелось кусаться. Как будто у зубов существовали собственные желания. Подобрав гибкую, крепкую ветку, Бенджи бесцельно потрусил вдоль берега по холодному и жесткому песку.
Из пятнадцати псов, в чьи судьбы вмешался Аполлон, Бенджи лучше всех адаптировался к новому образу мышления. От природы эгоистичный, он использовал интеллект почти исключительно для удовлетворения своих желаний, потребностей и прихотей. Его нечасто беспокоили бессмысленные рассуждения. Но порой его разум словно обретал самостоятельность. Теперь, например, глядя на простирающуюся водную гладь, Бенджи недоумевал: зачем она здесь? Почему эта голубоватая не-земля должна тут быть? И где она заканчивается?
Эти мысли напомнили ему об исчезнувшем псе:
Шуршит листва, как будто мыши,
И птицы роются в земле.
Гниение деревьев – верный признак:
Зима, кстати, уже не за горами.
Но очень скоро Бенджи переключился на другие, более важные мысли. Что он будет есть и где будет ночевать? Если люди здесь (рядом с этой полосой бесконечной воды) хоть сколько-нибудь были похожи на живущих около Хай-парка, он бы обязательно нашел кого-нибудь, кто позаботится о нем. Закусив ветку покрепче, бигль продолжил путь вдоль пляжа, направляясь на восток.