Пятый арлекин
Шрифт:
— Великое крысиное племя, — начал Онур, — все в мире имеет свои судьбы, даже опавшие, переболевшие желтухой, осенние листья. Все они должны своим гниением удобрить землю, дав этим необходимую жизнь следующим поколениям, которые выталкивает из себя ветка, исходя по весне соками любви и жизни.
Но отдельные листья, избранные судьбой, навечно попадают в камень и застывают в бессмертии. Судьба сделала их своими избранниками из миллиардов и миллиардов тех, что не пережили отведенного им природой одного сезона. Мы — также избранники судьбы. Крысиный род пережил великих мамонтов, динозавров, летающих ящеров.
Мы вгрызаемся в дерево, мы проходим сквозь камни мостовых, мы просачиваемся в водоотводные системы и нет для нас преград, естественных или созданных человеком. Мы вечны: мы были, мы есть, мы будем.
Онур умолк и подданные в знак восторга заколотили хвостами по асфальту.
— Онур велик! — взвизгнула старая облезлая крыса. — Я слыхала Онуров: пятнадцатого, четырнадцатого, тринадцатого. Я пережила трех императоров, но не было среди них равного по мудрости Онуру Шестнадцатому!
Старая крыса обнажила в улыбке острые, стершиеся клыки и оглянулась по сторонам, надеясь увидеть поддержку своим чувствам. Океан восторга исторгали крысы всех возрастов от мала до велика.
— У меня дурные вести, — продолжал Онур, — нам предстоит переселение. Вы знаете, что в двадцати километрах отсюда построен новый порт, но там для нас не найдется места. Все пакгаузы и подземные сооружения, каждая щель в новом порту обработаны ядами, от которых погибнут наши дети и вымрет наш род. Но вы знаете, что старый порт, столица нашей империи, будет днями предан огню и уничтожен. У нас осталась последняя возможность сегодня же отплыть с последними пароходами в те части света, куда еще не проникла цивилизация в ее разрушительной для нас стадии. Все не поместятся на одном пароходе, и поэтому нас разорвут расстояния. Но мы дадим знать о себе друг другу и соберемся в конце концов вместе. Не предавайтесь отчаянию. Помните, что мы вечны, и что сыровары Голландии производят знаменитые сыры в первую очередь для нас, мы же первые потребители и ценители изделий мюнхенских колбасников и пекарни Парижа недаром раскладывают на полу хлеба разной выпечки, и тот хлеб, который первым надкусит крыса, идет высшим сортом.
Мы переносим жару тропиков и холода северных широт, мы стойки перед эпидемиями, вечность поселилась в нас и мы растворились в вечности.
Не занимайте пароходов с техникой и горючим, они нам бесполезны. Я отсюда вижу пароход, загруженный восточными сладостями: на нем поплывут семьи с маленькими детьми. Детям необходимы сладости. Далее я вижу пароход, забитый доверху кожами и шкурами, окороками и колбасами: на нем поплывут старики, мясо сбережет их силы. С этим пароходом поплыву и я. Молодежь и холостяки займут пароход, стоящий у левого пирса. На нем поплывут туристы, они обеспечены разнообразной едой и там много музыки. Я любил музыку, когда был молодым. И мы простимся сегодня с Испанией до лучших времен.
Онур умолк, собираясь с новой мыслью и ожидая восторгов, услаждающих слух любого монарха. Неожиданно нос его задвигался с необычайной быстротой, глаза стеклянно вздулись и в них, как в теодолите, перевернуто отразились служители порта в синих халатах с огнеметами в руках. Они загородили сетками единственный проход в доки
— Не поддавайтесь панике, соблюдайте порядок, — хотел крикнуть или выкрикнул Онур эти уже бесполезные слова, но было поздно. Глаза огнеметов смотрели неумолимо, как глаза судьбы.
Первый огнемет выбросил гудящее пламя и выжег в крысином скопище пятидесятиметровый коридор. Это был сигнал к крысиному Вавилону. За первым огнеметом вступили другие, и, сквозь беспощадный, всепожирающий огонь, бешено метался, ослепленный ужасом и болью, миллионный крысиный народ. Писк сотен тысяч слился в один смертельный голос, крысы карабкались друг на друга прыгающими горящими факелами, дымились, скрюченные, с лопнувшими от жара зрачками, замирали грудами обугленных, искореженных тел, с нелепо разбухшими, вздутыми хвостами. Вскоре все было кончено: весь двор был покрыт мертвым ковром и пеплом. Кое-где сочились дымом, догорая, последние крысы, с обнаженными зубами, не поддавшимися огню. Миллион оскаленных друг на друга мертвых зубов.
Служители собрали орудия уничтожения и ушли, окончив свое дело. Вслед за ними придут санитары и вывезут убогие останки на поля.
Из небесной дыры стекала неестественная тишина, но вот в углу двора в крысиных трупах почудилось шевеление и на поверхность вылез Великий Крыс Онур Шестнадцатый. Он обгорел и был черен, как уголь. Он тяжело полз по трупам, и на голове его торчала корона из слоновой кости с обгоревшей позолотой работы Годфри и Смайлса, а одной лапкой он придерживал камертон парижского мастера Мориса Лажье.
Онур долго кружил по трупам, шевеля носом с обгоревшими усами, пока не почувствовал биение жизни глубоко под пепельным покровом. Онур неуверенно стал разгребать этот мертвый покров и откопал двух молодых крысят разного пола. Они также чудом остались живы, и в их глазах навечно впечатался ужас пережитого.
И опалившееся сердце Онура дало первый живительный толчок. Он прижал к своему угольному телу двух спасенных крысят и пополз на пароход, загруженный сладостями: детям они нужны в первую очередь.
— Все в мире имеют свои судьбы, — подумал Онур, — даже листья, опавшие с деревьев. Я возрожу свой погибший народ из этих двух перепуганных детей, и мы обретем прежнюю силу. Глаза его были сухи, потому что огонь выжег в них все слезы, обычно живущие там в ожидании подходящего случая радости или печали, но была в его глазах такая сила жизни самой природы, которую нельзя уничтожить в любом ее проявлении, даже если она не отвечает традиционным понятиям о совершенстве…»
Дочитав до конца, Альберт еще раз усмехнулся и, швырнув книжку под массивную кровать с золочеными спинками, прикрыл глаза.
— Черт с вами, с вашими Онурами и идеями. Я никогда не занимался политикой и не влезал в авантюры такого рода. Надеюсь, что вы, господа, со своим национал-социалистическим бредом, обойдетесь без меня…
5. Снова Макс
Многие люди на земле свои воспоминания начинают словами, что война нарушила их планы или же вообще изломала всю жизнь. Если бы Максу пришлось писать о своей жизни, то написал бы, что его планы нарушил мир и капитуляция фашистской Германии.