Пятый угол
Шрифт:
— Позволите ли вы мне кое-что заметить по этому поводу? — осведомился небритый художник с набитым ртом.
Томас произнес сердито:
— Проглотите, прежде чем говорить. И не перебивайте все время. Лучше постарайтесь немного протрезветь, — и, обращаясь к красивой кошечке: — Для кого же вам нужно семь паспортов, Шанталь?
— Для двух немцев, двух французов и трех венгров.
— У вас, как вижу, широкий международный круг знакомых.
Шанталь рассмеялась:
— Ничего удивительного при моей профессии переводчицы
— И куда же вы сопровождаете своих иностранцев?
— Из Франции через Испанию в Португалию. Очень прибыльное занятие.
— И как часто вы путешествуете?
— Раз в месяц. Всегда с большой компанией. С поддельными паспортами. Или вообще без паспортов, когда как…
— Поскольку мы заговорили о паспортах, — начал было снова художник, однако Томас сделал ему знак помолчать.
Шанталь рассказывала:
— Я имею дело только с состоятельными людьми. Я дорого стою. Но со мной еще никто не погорел. Мне знаком каждый сантиметр границы! Я знаю каждого пограничника! Ну а с последней группой я доставила семерых, которым нужны новые паспорта, — она толкнула художника. — Можешь озолотиться, старина.
— Мне тоже нужен паспорт, — сказал Томас.
— О. Пресвятая Дева, — сказал бородач. — И это когда у меня нет ни одного.
Томас возмущенно произнес:
— Из сорока семи старых паспортов, которые я вам принес, — ни одного…
— Когда это было? Шесть недель назад! Вы что, не знаете, как у меня обстояли дела? Через четырнадцать дней все разошлись! Мне, право, очень жаль, но у меня ни одного не осталось! Ни одного-единственного! Это я вам и пытался втолковать все это время!
11
Ларго Чиадо, эта сонная площадь с ее вековыми деревьями, была окружена множеством дамских кафе «Пастелер Маркес», известных своими сластями. В одной из ниш кондитерской «Каравелла» вечером 16 ноября 1940 года сидели двое мужчин. Один пил виски, другой ел мороженое со взбитыми сливками. Любителем виски был британский агент Питер Лавджой, любителя мороженого, толстого, добродушного великана с живыми свинячьими глазками и розовым младенческим лицом, звали Луис Гузмао. Они были знакомы уже два года и несколько раз не без успеха сотрудничали.
— Итак, время пришло, — сказал Лавджой. — Я получил известие, что он бежал сегодня из тюрьмы.
— Тогда надо поторопиться, чтобы успеть прихватить его в Лиссабоне, — ответил Гузмао. Он отправлял в рот ложку за ложкой и причмокивал. Он любил мороженое со взбитыми сливками. И никогда им не наедался.
— Именно, — понизив голос, сказал Лавджой. — Как вы собираетесь провернуть дело?
— Думаю, пистолет с глушителем. А что с деньгами? Принесли?
— Да. Вы получите пять тысяч эскудо сейчас и еще столько же, если… ну, словом, после того.
Лавджой сделал большой глоток виски и раздраженно подумал: он мне дал 5 тысяч эскудо, этот чистоплюй майор
— А теперь послушайте, Гузмао: Леблан сбежал в обличье и под маской некоего Лазаря Алькобы. Этот Алькоба горбат, маленького роста, почти лысый. — Лавджой описал Алькобу в точности так, как ему сообщил его осведомитель в тюрьме, добавив: — Леблан знает, что его ищут и англичане, и немцы. Наверняка он будет где-то скрываться.
— Где?
— Есть тут у него один друг в старой части города, спившийся художник. Держу пари, к нему он сейчас и побежит. Он или будет продолжать изображать горбуна — из страха перед нами, или же снова примет обличье Жана Леблана — из страха перед полицией.
— Как выглядит этот Жан Леблан?
Лавджой в точности описал Томаса Ливена.
— А настоящий горбун?
— Не беспокойтесь, тот еще сидит! Если вы увидите на Руа до Поко дес Негрос, 16, горбуна, практически безволосого, который откликается на имя Леблан, то вопросов больше нет…
В начале девятого утра 17 ноября 1940 года к директору тюрьмы «Альджубе» привели Лазаря Алькобу с одиннадцатью судимостями за плечами, холостого, родившегося в Лиссабоне 12 апреля 1905 года. Директор, высокий худой мужчина, сказал ему:
— Мне сообщили, что вчера вечером вы выкрикивали какие-то нелепые угрозы, Алькоба.
— Господин директор, — рот маленького горбуна не переставал дергаться и когда он говорил, — я только защищал себя, когда мне сказали, что меня нельзя освободить, потому что будто я имею какое-то отношение к побегу этого Жана Леблана.
— Я уверен, что вы имеете к этому отношение, Алькоба. Говорят, вы грозили обратиться к господину старшему прокурору.
— Господин директор, разумеется, я обращусь к господину старшему прокурору только в том случае, если меня немедленно не освободят. В конце концов, при чем тут я, если Леблан сбежал под моим именем!
— Слушайте, Алькоба, мы освободим вас сегодня…
— Ну то-то же, — Алькоба расплылся в улыбке.
— …но не потому, что испугались вас, а только потому, что действительно есть приказ. Вы будете ежедневно отмечаться в своем полицейском участке. И не покинете Лиссабона.
— Разумеется, господин директор.
— И не ухмыляйтесь так по-идиотски, Алькоба! Вы человек конченый. Уверен, скоро вы снова окажетесь у нас. Лучше всего вам было бы остаться здесь. Тюрьма для людей вашего склада — самое надежное пристанище.
12
В маленьких кривых переулках старого города, с их обветшалыми особняками в стиле рококо и облицованными пестрой плиткой домами простых обывателей, царила тишина послеобеденной сиесты.