Пылающая комната
Шрифт:
— Что они тебе дались, какая тебе разница, — он удивленно поднял брови и стукнул кулаком по столу, — ну да, я понял, ты хочешь получить побольше, да, Тэн, тебе денег захотелось сорвать, да?
— Нет, не в том дело, я просто считаю, что нужно сотрудничать с JT и больше не с кем.
— Хоть разъясни почему, а то я что-то не улавливаю. Чем они тебе так понравились?
— Я считаю, что так должно быть и не буду писать, если вы не передумаете.
— Вот, черт, — Харди задумчиво покрутил в руках стакан, — ну, я поговорю с ребятами, вообще-то они тоже сначала за JT были.
— Поговори, — посоветовал я.
Крис пожал плечами и направился в ванную.
Я взял принесенную из салона распечатку и лег на кровать в спальне, был уже вечер, я включил свет над изголовьем и стал перебирать листы. Я знал, что буду делать дальше, но не знал, чем это может закончиться. Крис пришел и лег рядом со мной. Он был явно настроен весьма решительно, немедленно начав меня раздевать. И тут заметил груду бумаги.
— Что это такое? — поинтересовался он, взяв первый попавшийся сверху лист.
— Дневник, — ответил я, — очень интересный, я тебе его почитаю.
— Да это бред какой-то, курсы валют, брокеры, сводки какие-то, ты что этим интересуешься?
— Тебя это тоже заинтересует, здесь, конечно, много неясного, но кое-то разобрать можно. Будешь слушать?
Крис вздохнул. По его лицу было заметно, что он предпочел бы с большим удовольствием провести время.
— Буду, но когда надоест, ты заткнешься, и я буду делать все, что захочу.
— Согласен, — ответил я, и приступил к чтению.
Конрад — темная лошадка. Не понимаю, собирается он взять меня на работу или нет. Месяц назад он заявил, что его моя кандидатура не устраивает. У меня нет опыта работы с ценными бумагами. Его действительно нет. Я закончил факультет журналистики. Но мне нужны деньги. Нужны до конца лета. Нортон меня убьет, или попытается убить, если я не верну долг. А машину пришлось продать, за бесценок, сильно повреждена дверь.
Конрад позвонил. Велел приехать в его офис к восьми. Я так и сделал. Хорошее место, тихое и работа хорошо организована. Я ему завидую. Он богат, наследство отца обеспечивает ему карьерный рост, связи защиту. Я совсем другое дело. Плохо, если он узнает, что на мне висит долг, может пойти на попятный. Нет, на него не похоже, он цепкий тип, если решит, то уж намертво. А ведь он старше меня всего на пять лет. И смотрит на меня так, словно с кучей дерьма разговаривает.
Приступил к работе. Отдельный кабинет пока не дали, но обещали. Я кое-что почитал про ценные бумаги. Пока затруднений нет, может, дальше разберусь, и проблем не возникнет. Сотрудников четверо, и все ходят по струнке перед боссом.
Нортон напомнил о долге. Я рассчитываю на аванс. Конрад сказал, что выдаст его, когда закончится испытательный срок. Надеюсь, Нортон меня не успеет прирезать. Этот Конрад много о себе думает. Чуть что сразу выказывает мне свое презрение. Конечно, я не специалист, финансирование бирж не изучал. Но у меня еще все впереди. Слава Богу, мне 22 года. Слышал, как он с менеджером своим разговаривает, со мной такие шутки не пройдут.
Делать нечего было, пришлось зайти к Конраду, сказать, что нужны деньги. Нортон ждет. Я вошел и сел перед ним. Вивиан ему кофе подавала. Я не очень хотел первым лезть. Он спросил, что мне нужно. Я сказал: «Могу я аванс получить немного раньше?».
Он усмехнулся. У него взгляд, как у удава. Достал какую-то бумагу и говорит мне: «Ты факс подписывал?». С какой стати он так ко мне обращается. Я сказал, что я. Он бросил мне бумагу и ткнул пальцем в мою подпись: «Что Гор Хауэр за меня подписываться начал?». Я уже и не помнил, как это случилось. Я у Вивиан спросил, когда он будет, она ничего определенного не ответила. А дело было спешное. «Я пожалуй тебя уволю,» — сообщил он мне. «Увольте», — согласился я. Мне было интересно, что он на это скажет, он думал, я у него в ногах валяться буду. Не уволил. Но про аванс я больше не заикался.
Как обещал Нортон со мной рассчитался. Лежу в больнице. Ничего не помню. Надо позвонить в офис, если я там еще работаю. Рука болит, в полицию заявлять бесполезно. Надо отдавать три тысячи. Жаль Стивен уехал в Англию. Он бы деньги дал. Пробовал ему писать два раза, но он не отвечает.
Вивиан приехала в больницу. Ко мне. Привезла деньги, я даже удивился. Она сказала Конрад ее прислал и передала записку. «Когда выздоровеешь, я тебя жду. А с акциями HUNI разберемся поподробнее. Мел Конрад». Вроде все в порядке. Заплатил даже больше, чем я рассчитывал. Я позвонил Нортону, он прислал своего братца косоглазого и тот сгреб все подчистую. На что жить буду, не знаю. Черт с ним.
Вышел сегодня в офис. Конрад меня вызвал после обеда. Он как-то переменился не брезговал лишними словами. Спросил, что у меня за история. Я не стал разъяснять. Не его это ума дело. Почему он костюм не носит, если такой крутой, сидит в рубашке и джинсах. Куплю костюм, как у Дона. Конрад дотошный, ничего не пропускает. Я на его придирки внимания не обращаю. Конечно, если не по справедливости. Пока что серьезных ляпов у меня не было.
Задержался в офисе. Опоздал на встречу с Агнес. Теперь будет злиться на меня всю неделю. Все, Конрад скотина. Нет, я сам скотина, надо было не дрейфить при нем, позвонить Агнес. А я сидел как баран, слушал его наставления. И добро бы что-нибудь существенное. Ему просто потрепаться вздумалось на ночь глядя.
Опоздал на работу. Вчера лег в пять утра, изучал «Валютные банковские операции». В приемной Вивиан слышу голос Конрада: «Явился Хауэр? Ко мне пусть зайдет». Я зашел. Он опять чем-то недоволен. Отчет не подготовлен. Оказывается он ему еще вчера нужен был. Яснее надо было говорить. Я отчет подготовил, я положил ему на стол. А он его даже смотреть не стал. Психопат.
Привел Агнес в офис вечером, думал, все ушли. Не к себе же ее вести было в эту конюшню. Как назло, Дон притащился и сразу на второй этаж. Увидел, что свет горит. Заглянул и извинился. Донесет, наверное. Конрад меня скорее всего уволит, ну и черт с ним. Я и сам от него уйти собирался.
Ничего не было. Ни словом не заикнулся. Или только вид делает. Претензий к работе никаких. Может, оставит меня в покое. Агнес вечно всем недовольна. Я не могу жениться, мне еще долго пахать придется до приличных денег. Она из приличной семьи, ей нужно все сразу и без проволочек. Не хочу ее терять. День и ночь сижу за изучением тактик, пока ничего не понимаю. Продерусь как-нибудь.
Поздно вышел из офиса. Конрад в свою машину садился. Я сделал вид, что не замечаю его. Но он меня окликнул. Пришлось подойти. Он меня предложил подбросить. Спросил, где я живу. Я соврал, сказал в Т***. Он меня довез, я рад был от него отделаться, а он мне предложил с ним поужинать в А***. У меня денег и за половину такого ужина заплатить не будет. Я отказался.
Агнес собирается в Канаду ехать. Чтоб ей провалиться, этой Канаде. Зачем я здесь парюсь, если она ехать собирается. На работе ошибку сделал. Конрад опять меня доставал. И в конце заявил: «Я в твою жизнь не лезу, это дело личное, но чтоб твоих баб здесь ноги не было». Значит Дон донес, все-таки. Это значения не имеет.
Агнес уехала. Уволюсь из офиса. Опыт у меня теперь есть. Найду что-нибудь.
Конрад не отпускает меня. Требует, чтобы я согласно контракту еще две недели отработал. Придется отрабатывать, иначе не отделаешься. Что он за человек. Вроде не сволочь. Как-то сказал мне: «Жизнь — это биржа», а потом добавил: — «Черная».
Что он там решил, не важно. Держать меня дольше, чем положено по контракту он не может. У Вивиан был вчера день рождения. Пришлось поприсутсвовать на чаепитии. Конрад тоже был, принес ей огромный букет роз, она его любовница. Я раньше просто этого не заметил. Так и должно быть. Секретарша всегда — любовница. Только что-то он ей позволяет с Доном флиртовать? Дон редкая мразь, прав был Артур. Артур уходить собирается. У него контракт на полгода, все спрашивает, как Конрад меня отпускает или нет. Еще бы он меня не отпустил.
От Агнес писем нет. Сижу на работе целыми днями. Артур уволился. Предлагает мне тоже к нему переходить. Конрад не возражает, я думаю.
Взяли на мое место другого сотрудника. Артур сожалеет. Видно придется ждать пока еще что-нибудь подвернется. Вивиан дерганая, что ее Конрад не устраивает что ли? Или он ей замену готовит.
Конрад меня пригласил и сообщил, что поручит мне дело важное и серьезное. С хорошей прибылью. И изучал, как на меня известие о прибыли подействует. Я не жаден. Деньги мне, конечно не помешают, но когти рвать не буду. В его махинациях слишком легко запутаться, я это уже давно понял, не я это был виноват, это он себя прикрывал и от меня того же требовал. Я предложение принял и решил поподробнее дело изучить. Он меня не подсадит на мелочи, это явно не в его духе. Но по крупному может, это и является
Ненависть к боссу чревата. Не удается мне ее скрывать. Вчера чуть не послал его к чертям собачьим. Сидели до полуночи, все требовал анализа ситуации на бирже, я ничего путного сказать не могу, биржу шатает, какие прогнозы можно делать? Напрасно я за это темное дельце взялся. Пусть себе математика наймет. Точнее будут предсказания.
Получил письмо от Агнес. Прохладное, светское. Отвечать не стал. Да и нет смысла. Она бы рада от меня отделаться, но воспитание не позволяет. Конрад злой, как собака, не дает ни одного дня отпуска. Чтоб мне провалиться, если я еще хоть один контракт здесь подпишу. Вместо прибыли одно дерьмо.
Вивиан выходит замуж. Не за босса. Мне было интересно, как он на это отреагирует. Оказалось никак. Видно, я ошибся, никакая она не его любовница. Ему все безразлично. Здоров и бодр, подписал ей расторжение контракта без неустойки и взысканий. Похоже, он просто решил от нее отделаться и пользуется удобным случаем.
Новой секретарши не взял. Так вообще-то спокойнее. Дон и я работаем с утра до ночи. Конрад нас вызывает к семи вечера и расходимся мы только в три ночи. Пару раз он меня подвозил, опять по ложному маршруту.
Неприятная случилась история. Конрад предложил подвезти. Я сказал в Т***. А он мне: «Долго еще врать будешь?» Пришлось сознаться, где я живу. Довез меня до моего дома. Я от стыда на него даже не посмотрел. А он вылез из машины и потащился за мной и говорит: «Кофе мне сваришь, голова болит». Наглый тип. Я его впустил. Квартира омерзительна, ну, да так ему и надо. Провел его на кухню и стал кофе варить. А он меня спросил, чего я не съеду, не найду место поприличнее. Мне так и захотелось ему сказать: «Потому что ты скотина мне гроши платишь». Но промолчал. Он как будто догадался, о чем, я думал и говорит: «Будут деньги от нашей последней аферы (так и выразился — аферы) купишь квартиру, недорогую». Хорошо, еще быстро убрался.
Дон прокололся на собственном вранье. Решил левые операции прокручивать, это он от Конрада собирался скрывать. Вот, не повезло парню. Теперь сотрет его в порошок. Я не злопамятен. Заложил он меня с Агнес и Бог с ним. Думаю, как ему помочь. С удовольствием встану на его сторону против босса. Конрад и не подозревает, как я этого часа ждал.
Ничего не вышло. Дона Конрад уволил. Правда, деньги трогать не стал. Я наивно полагал, что Дон один мошенничал, а сейчас уверен, в этом и Конрад участвовал, решил избавиться от свидетеля. Время пришло. Хитрая бестия. Он мне напоминает кровожадного тигра, никогда не поймешь, когда он, насытившись, играет, а когда собирается тебе глотку разорвать.
С утра пришел в пустой офис. Распоряжений со вчерашнего вечера никаких не поступало. В кабинете Дона все по-прежнему, все двери открыты. Кроме кабинета за черной дверью, самого хозяина. Я прислушался, никого. Пошел на второй этаж, проверить почту. Секретарские обязанности легли теперь на меня. Хотелось бы все же избавиться от этого ангелоподобного дьявола. В нем есть что-то дьявольское. То ли взгляд синих глаз, они дают какое-то излучение, то ли в очертаниях рта, понятно, почему Вивиан говорила, что боится его. Я его не боюсь. Не такое видел.
Я думал, почему он штат новый не набирает. Работать-то надо. Или он собирается дело прикрыть? Не похоже, он азартный игрок, а мы только начали играть по крупному. Я подозреваю, что он всех уволил, чтобы от свидетелей лишних отделаться, все на меня повесить. Я, конечно, справлюсь, если он меня сам не подставит.
Как я не услышал, пока почту разбирал, как он вошел? Потом я понял, что он ночевал в офисе, был в кабинете и слушал, как я брожу вокруг. Я обернулся на его голос: «Брось этот мусор, мне нужно срочно с тобой один вопрос обсудить». Я ему в ответ: «Я слушаю». Конрад никогда не улыбался, а тут вдруг улыбнулся, и заявил: «Мы теперь партнеры, Гор, вдвоем будем работать, так что в наших интересах не обманывать друг друга. Тебе ведь деньги нужны, я тебе их дам заработать». Мне захотелось сказать, что не нужны мне его деньги, моя жизнь мне дороже, если узнают, что он задумал, упекут, конечно, не его, а меня, а он будет свой кофе потягивать каждый день, как раньше. Но промолчал. Деньги мне нужны. Не могу больше жить в рабочих кварталах.
Я и забыл, что у меня день рождения сегодня. Если бы не Конрад, так бы и не вспомнил. Он с утра в своем кабинете сидел. Я зашел с дурными известиями — понижение идет не в нашу пользу. Я его об этом предупредил, а мне в ответ: «Поздравляю с днем рожденья, Гор» и кладет на стол бархатный футляр. Я спрашивая на всякий случай: «Это мне?». Он рассмеялся и ответил, что, кроме меня, никого нет, а он это уже видел. Я открыл и увидел Орден Почетного Легиона. Конрад забавлялся моим недоумением. «На счастье, как говорится», — пояснил он. Орден был хорош, мне было неловко принимать от него этот подарок. Я ему об этом сказал. Конрад вышел из себя, как бывало в спорах с Артуром, встал и говорит: «Подарки принимают, как лекарство, понятно?». Необычная формулировка. Но Орден хорош, откуда он его взял?
Получили хорошую прибыль от сделки с В***. Конрад был удовлетворен результатами. Предложил мне поехать поужинать. Я уже прикинул, что покупать квартиру не стану, я сниму дом в хорошем чистом районе, поближе к библиотеке. Я сто лет там не был. Может, встречу кого-нибудь из университета.
Конрад возмутился, что я не пью. Не удобно ужинать с боссом, особенно, когда ты единственный сотрудник. Надо было отказаться. Он мне предложил свои сигары. Я попробовал, он за мной следил, и вдруг заметил: «Не доверяю не курящим, когда брал тебя на работу, узнал, что не куришь, и отказал». Я удивился: «Какое это имеет значение?». «Объясню когда-нибудь», — ответил он.
Снял квартиру, дом оказался не по карману. Удобная, проснулся утром в воскресенье, собирался отдохнуть. Не знаю, правда, как. Фауст предлагал отправиться в С***. Я не люблю клубы, отказался. В результате просидел полдня дома, за чтением и разбором аналитики. Скучноватое занятие. И зачем Конрад в это полез и меня втянул. Рано или поздно просчитаемся. Я пессимист, Агнес была права.
Вечером позвонил Конрад. Я думал, потребует, чтобы я ехал в офис, что-то случилось. Ничего, все было в порядке. Пригласил на ужин к своей двоюродной сестре и ее мужу. Он адвокат, человек разумный и куда более обходительный, чем его шурин. Конрад рассказал, как взял меня на работу. Его зять за меня порадовался, сказал, что мне повезло. Он полагает, что Конраду нужен только хороший старт и надежный партнер, чтобы развернуться, как следует.
Вечером босс меня отвез домой. Узнав, что я переехал сказал, что он этого давно ждал. Почему он этого ждал, не понимаю.
Встретились в офисе. Конрад и думать забыл о вчерашнем ужине. Смотрит на меня с презрением и дает тем самым понять, что мне не следует слишком много о себе мнить. Я и так не считал, что мы на равных. Зачем это подчеркивать? Я сознался себе, что мне это было неприятно. Хотя какое мне до него дело?
Конрад сообщил, что срочно едет в Швейцарию. Объяснений не давал. Когда вернется неизвестно. Что-то там неладно, но он скрывает, а может быть это дело приватное. Велел мне следить за всем и информировать его ежедневно, и после полудня я остался один. Поработал еще немного, пока не стемнело. Потом сходил поесть в соседнее кафе и решил собираться домой. Сигнализацию включил и проверил, Конрад не хочет даже охранника нанять. Прошел по комнатам. Кабинет был закрыт. Впервые в жизни я подумал, что неплохо бы узнать о моем шефе кое-что поинтереснее, чем то, что уже известно. Конрад у меня доверия не вызывает. А уж его резкие перемены настроения тем более. Рано или поздно он меня подставит, я это подозревал. Надо было найти ключ.
Ключ нашелся, запасной. Я знал о его существовании. Вошел в кабинет, включил свет, все ящики заперты, стеллажи тоже. Я умел открывать и без ключей — профессия журналиста. Не нашел ничего ценного. Все очень солидно. Только по работе и только в рамках закона. Я и сам не знал, что хотел обнаружить, документы у него все в сейфе, а здесь так, хлам не нужный. В самом нижнем ящике валялась папка, красная и пыльная с надписью «СA». Я решил, что обычные бумаги, может, корреспонденция. Ничего интересного.
Конрад вернулся, позвонил. Предложил отметить Новый год. Я не стал отказываться. Однако не легко смотреть человеку в глаза после того, как ты рылся в его кабинете. Кажется, он заметил мою неловкость. Ну, он не ясновидящий, не догадается, у меня просто нет причин это делать. Пусть докажет обратное.
В офисе сложная ситуация. Пришлось признаться, что заходил в его кабинет. Откуда только он узнал. Не спросил, зачем, наоборот, сказал, что все знает. Он у меня начинает вызывать чувство глубокой неприязни, если бы я так не запутался вместе с ним в работе, послал бы его ко всем чертям.
Наводил справки, все не могу отделаться от «CA». По сокращение подходит минимум двенадцать финансовых организаций. С тремя из них он точно имеет сношения. С остальными выяснить сложнее.
В темное дело влип. Конрад настаивает. Обещает слишком много, чтобы отказаться. На его счетах и так не мало. Алчный безумец. Расчетливый и хладнокровный. Один из нас погубит другого. Он насчитывает, что жертвой буду я. Но я найду его уязвимое место. Осталось кое-что выяснить.
Конрад у меня на столе обнаружил листок с «инициалами» «СА». Я объяснил, что это моя бывшая невеста Агнеса Крейн. Он, не поверил. Хотя про Агнесу я не соврал. И он это знал. Я ему уже не только не доверяю, больше того, я его подозреваю.
Деньги получили весьма приличные. Успех его замыслов у меня вызывает тревогу. Может я в его руках только марионетка?
Состоялось финальное объяснение. Конрад пригласил меня в кабинет и спросил знаю ли я какое полагается наказание за нарушение права неприкосновенности частной собственности. Я примерно знал, ответил ему. Он спросил не позвонить ли ему в полицию. Я сказал, что у него нет доказательств. Спор затягивался. Он постепенно впадал в ярость, и я тоже. Долгое время сдерживаемое напряжение наконец закончилось скандалом. Он швырнул на стол красную папку и спросил, что мне в ней понадобилось. Я прямо ответил ему, что считаю его мошенником, и не позволю ему меня использовать. Он расхохотался. Потом добавил, «СА — не имеет к делу отношения, здесь все чисто». Мы закурили по сигаре. Он сказал мне, что не доверяет некурящим, потому что они не дают противнику времени на размышления. Я согласился, что курение, это бесспорно шанс выиграть время. Потом разговор вернулся к СА. Он спросил меня слыхал ли я когда-нибудь про отдел тайных расследований 17 века во Франции. Я о нем понятия не имел. Конрад пустился в пространные объяснения, чем занимались его сотрудники. Оказывается, он историей увлекается. Я удивился поблагодарил его за лекцию. Вот это было интересно. Конрад с удовольствием описывал, что у них там происходило, с таким, с каким обычные обыватели любят повествовать о своих семейных корнях и традициях. Странный он человек, что ему до этой СА.
Пока что дела идут хорошо. С боссом стали почти друзьями. Ведем занимательные беседы, он расспрашивает меня о подробностях работы в прессе. Опыт у меня невелик, но чем могу делюсь. Конрад человек жадный до всего, не только до денег, но и до полезной информации и чужих переживаний. Когда разговор зашел о моем несостоявшемся браке, он даже оживился больше, чем обычно. Сам-то он был женат и разведен. Не постеснялся спросить, каково мне теперь. Я не знаю, ни каково. Агнес я любил, или думал, что любил, но она не захотела подождать полгода и в результате ничего не вышло. Конрад очень интересовался, что я собираюсь делать дальше, не планирую ли жениться. Я ответил, что нет. Потерял всякий вкус к этому делу.
На моем счету шестьсот тысяч. Не плохо для такого стремительного восхождения. Хоть сейчас же брось все и уходи заниматься журналистикой. Мне этого уже не хочется. Биржевые спекуляции затягивают, как наркотик. Я полюбил свою работу, больше, чем мог предположить. Но и с Конрадом не хотелось бы расставаться. Он тяжелый партнер и капризный начальник, но мне он стал нравиться все больше и больше. Не знаю, сколько времени мы еще сможем сотрудничать.
Всякая дружба грозит перейти в привязанность и стать личной. Я привык контролировать такие моменты и по возможно пресекать. Друзей у меня не много. Сейчас вообще не осталось. Причина одна — работа. Конрад единственный человек, которого я вижу по десять часов в сутки. Иногда мы просто беседуем, иногда спорим до сжатых кулаков. Я ловил себя на мысли, что мне хочется дать ему в морду. Редко, но такое бывает. Но он умеет задеть меня так, что все остальные обиды перед новым оскорблением меркнут.
Бесконечная зима, похожая на проклятие. Я перенес простуду, не стал отказываться от работы. Пришел еле на ногах стоял. Конрад меня отчитал за глупость. Сказал, чтобы я немедленно убирался и вызвался такси. Я сказал, что не поеду, буду работать. У него глаза вспыхнули от ярости, я подумал, что он не сдержится скажет какую-нибудь очередную колкость. Но он этого не сделал. Приготовил мне чай и велел пить. Потом высыпал из ящика таблетки, это было уже чересчур, не принимать таблетки — мой принцип. Опять загорелась ссора. Наконец он проводил меня вниз и посадил в такси. Странный он человек. Поначалу мне казалось, он просто кровожадное животное, умное и жестокое, а теперь я вижу совсем другое, он не лишен вполне достойных и благородных человеческих чувств.
Долго провалялся из-за своей болезни. Каждый день звонил в офис и извинялся. Конрад с редким терпением отнесся ко всему.
Приступил к работе. Проблем множество, боюсь не упали бы наши шансы на прибыль в одном грандиозном проекте. Конрад самоуверен и весел. Солнечный свет действует на всех положительно. Я стараюсь поскорее войти в курс всех событий и ничего не потерять из виду. Конрад доволен.
Видно, это правда, когда у человека решается проблема с деньгами, ее место обычно занимает другая проблема, более серьезная. Вот у меня теперь столько денег, что я снял дом. Купил машину. Обедаю в закрытых ресторанах. А проблем меньше не стало. Никогда еще я не спал по ночам так плохо. После каждой беседы с Конрадом мне приходиться отходить по полдня.
Проект провалился. Конрад обвинил меня в нерасторопности. Я был не согласен. Обстоятельства изменились неожиданно. Он настаивал на своей версии неудачи. Я сказал, что отказываюсь продолжать дальше на него работать. Такое внезапное решение его немного урезонило. Но я ошибся, в следующую минуту он на меня накинулся с еще большим ожесточением. Когда он заявил, что «вытащил меня из дерьма». Я поставил крест на этом разговоре и ушел.
Не выходил на работу. Конрад не звонил. Надо полагать это конец. Разрыв состоялся. Почему-то я чувствую облегчение. Этот человек перевернул с ног на голову всю мою жизнь. Правда, я заработал немалые деньги. Это позволит мне протянуть, пока я не открою собственное дело. В конце концов наберу обороты и стану его конкурентом. Тогда посмотрим, кто из нас более удачлив.
Продолжал хранить молчание. Лег спать в одиннадцать. В дверь позвонили. Я решил не вставать, смотрел телевизор, назавтра узнал бы, кто приходил. Но звонили с настойчивостью полиции. Я подумал, что у соседей проблема или что-то действительно серьезное. Оделся, вышел, открыл дверь и обомлел. Это Конрад явился. Он стоял при свете фонаря. В темном пальто, светлые волосы, мокрые от дождя, прилипли ко лбу, глаза с очень странным выражением злобы и страдания. Я сразу подумал, что он проигрался в доску. Все рухнуло. Он прошел молча, не спрашивая разрешения. Я спросил, что стряслось. Он не ответил повесил пальто и пошел наверх. Он никогда не был у меня в новом доме, откуда он знал, что гостиная наверху? Я пошел за ним. Конрад был явно чем-то сломлен. Я торжествовал, пытаясь скрыть свое злорадство. Мы посмотрели друг на друга и тут я понял, что совсем не рад его поражению. Я напротив не желал ему зла, мне было непереносимо знать, что сейчас он ненавидит самого себя за эту слабость.
«Мел, я сожалею», сказал я, — «полный провал?». Он не ответил. Я принес ему выпить. Он выпил полбокала и сказал: «Полная победа, Гор». Это было неожиданностью. «Так в чем же дело?» — я охладел к происходящему. Не понятно, зачем он явился, чтобы сообщить мне это. Я не собирался с ним больше иметь дело. «Ты будешь продолжать со мной работать». Он утверждал это с уверенностью, вызывавшей у меня бешенство. «Нет», отрезал я и намекнул ему, что разговор окончен. Он спустился по лестнице захватил пальто и ушел, хлопнув дверью, так что чуть стекла не высыпались. Я был доволен собственной стойкостью. Напрасно он полагал, что он управляет мною. Это было заблуждение манипулятора.
Конфликт усугубляется. Конрад вызвал меня в офис, требуя, чтобы я немедленно приступил к выполнению своих обязанностей. Я повторил, что больше на него не работаю. Он пригрозил мне неустойкой, согласно контракту. Я знал, что он, конечно, может дать ход делу. Но это заставит его отвлечься от его основного занятия — игры, а он на это не пойдет. Впрочем он отделается адвокатом. Деньги я потерял бы немалые. Пришлось согласиться поучаствовать в последнем рискованном предприятии.
Конрад мне ненавистнее всех на свете. Бог послал мне этого человека, чтобы он превратил мою жизнь в ад и я никогда не смог бы от него отделаться. Но я это сделаю. Есть универсальное средство. Вряд ли он о нем догадывается.
Пришел как ни в чем ни бывало. Главное, себя не выдать. Я уже купил билет. Все рассчитано. Ему недолго осталось меня шантажировать. Конечно меня начнут искать. На меня сразу падет подозрение, но я надеюсь улететь я успею. А там все будет проще. Никогда еще ни один человек на земле не мечтал совершить преступление с таким подлинным сладострастием, как то случилось со мной. Мне вспомнилось изречение: «Вот ты жил и не знал, какого зверя ты в себе носил». Этого зверя вскормил, ты, Конрад.
Я продумал все до мелочей. В ответ на выстрел, могла сработать сигнализация. Но я об этом позаботился. Пистолет у меня был с глушителем. Я принес его с собой и положил в ящик стола с утра. Сел заниматься делами. Самолет в семь утра. Раньше его не начнут разыскивать. Весь багаж был у меня в машине. Никаких неожиданностей быть не могло. Конрад не заходил ко мне. Около шести вечера я решил пойти поесть. Вряд ли мне удалось бы что-нибудь перекусить до отлета. Я вышел на улицу. Ящик стола был заперт, ключ у меня в кармане. Вечером он спросит меня как идут дела, должен спросить.
Я дал себе слово молчать, что ж и буду держать его. Сколько смогу, попытаюсь забыть, избавиться ото всего. Выбросить из головы. Ведь бывают в жизни и более страшные происшествия.
Надо было доверять первому впечатлению. Не все на свете можно проверить логически. Некоторые открытия даются иррациональным путем. Против него возмущается мой разум, но не моя природа.
Что же теперь сделаешь. Если ничего сделать не удалось.
Я отлично поужинал и достал Орден. Мне хотелось понять, зачем он мне его подарил. На несколько минут я засомневался в своей правоте. Даже захотел отказаться от задуманного. Но, когда вспомнил наши стычки и его угрозы, сказал себе, что это единственный выход, мой единственный выход.
Я вернулся в офис, в его кабинете горел свет. Прошел к себе и открыл ящик стола. Он был пуст. Я просмотрел все ящики. Пистолет исчез. Я подумал, что забыл его, последнее время я ходил как во сне. В самоконтроле мог произойти сбой. Он даже вполне возможен. Я вышел и проверил в машине. Его не было. Значит на сегодня все откладывалось. Все, включая и мой отъезд. Следовало больше туда не возвращаться, я это сразу понял. Но что-то меня потянуло назад. Любопытно было увидеть его лицо. «Возможно, — подумал я, — он и взял его, я скажу, что храню его для самообороны, на всякий случай».
Конрад сидел за столом и курил. Вид у него был довольный. Он поднялся мне навстречу. Я сообщил ему о делах. Мы сели выпить. Он разлил коньяк. Пока все было в порядке. Я решил, что он ничего не брал. Я просто забыл пистолет дома. Такое тоже было возможно. Я еще раз завел разговор о том, что хочу выйти из игры и согласно нашему договору это последнее дело в котором я участвую. Конрад заверил меня, что у него нет ко мне никаких претензий. Мы еще немного поговорили о возможных сдвигах на бирже и их последствиях. Он был явно в отличном расположении духа.
Потом он поднялся подошел к столу, открыл ящик и достал мой пистолет. Я молча следил за ним. Все сразу стало ясно. Это была его обычная тактика, внезапной атаки. Я уже с ней успел познакомиться за девять месяцев нашей работы.
«Ты никак пристрелить меня собираешься, Гор» — он задал вопрос с отчетливо издевательской нотой в голосе.
Я не ответил. Он положил пистолет на стол, он держал его салфеткой, а не руками.
«Придется позвонить в полицию», — добавил он, с сочувствием, явно направленным на то, чтобы меня окончательно уничтожить. — «Твои прошлые грешки плюс покушение на убийство». Он задумался о сроке, который мне был гарантирован.
«Не хорошо». Конрад ждал, как я отреагирую, я молчал.
«Может договоримся, Брут?» — он улыбнулся так, что мне стало не по себе. Я не очень представлял, что он сейчас от меня потребует. Он опять встал, открыл ящик стола и достал наручники. Это уже было не смешно.
«Давай руки, Гор», — предложил он так словно собирался обручаться со мной в храме.
«Нет,» — возразил я, — «звони в полицию».
В его глазах загорелся настоящий огонь ярости. Главное было выдержать его взгляд. Мы стояли друг напротив друга. По тогда еще неизвестным мне причинам он не хотел вызывать полицию. Меня это обнадежило.
«Ты не можешь предъявить мне обвинения», — сказал я уже чувствуя себя более уверенно. «Никто не докажет, что я готовил убийство, я просто хранил у себя оружие. И потом я расскажу, все что ты делаешь, все до единого слова. Я веду дневник, там все записано. Я его отдам в полицию».
Тогда он размахнулся и со всей силы ударил меня по лицу. Я набросился на него, мне было уже все равно, чем это кончится, или он или я, кто-то из нас должен был убить другого. Завязалась драка, ни я, ни он больше не собирались притворяться. Мы катались по полу, и самое важное было не дать ему схватить меня за горло. Он был силен, как дьявол, но и я был в бешенстве и уже не разбирал, что делаю. Я попытался схватить пистолет со стола, стол опрокинулся на нас, мой противник взревел от боли и вцепился мне горло, другой рукой он тянулся к пистолету, отлетевшему под шкаф. Я не сомневался, что он меня убьет, это было очевидно, как и то, что его звали Мел Конрад. Ему удалось подобрать пистолет. Это был конец.
«Ты проиграл, Гор», он направил пистолет мне в лоб.
Я понял, что не хочу умирать. Сейчас не хочу. Тем более, как скотина, которая сама идет на убой.
«Это была самооборона», — продолжал он теоретизировать, «вынужденные меры, пожалуй, я тебя все-таки сдам».
Он вздохнул и улыбнулся:
«У тебя еще есть выбор». Он протянул руку и взял наручники.
Я не понимал его. И ненавидел себя за свою слепоту.
«Так что? Как насчет того, чтобы начать слушаться?»
«Звони в полицию», — ответил я.
«Ну, ладно, ладно, как скажешь» он подошел и нажал кнопку сигнализации. «Скоро все кончится для тебя».
Он сел в кресло и закурил сигару, продолжая держать меня под прицелом.
Это было дьявольски досадно. Сесть в тюрьму из-за собственной глупости. А ведь все началось с взятых взаймы денег. Послышался рев полицейской сирены. Конрад потушил сигару и посмотрел на меня, выжидая последние минуты.
«Ты не сдашь меня, Мел, так просто, мы работали вместе, ты не можешь это сделать».
«Могу, но не хочу», — он возразил мне почти равнодушно, — «Я и не сделаю, одно твое слово, Да или Нет?»
Я колебался.
«Поторопись», — полицейские уже ломились в двери.
«Да».
Конрад вышел, я продолжал сидеть на полу. Не знаю, что он им сказал, но осматривать офис они не стали. Он вернулся в кабинет. Пистолет все еще был у него в руке, в другой он держал наручники.
«Давай руки».
Я подчинился, и он надел на меня наручники.
Я должен про это написать, иначе я свихнусь. Может хоть это поможет мне отогнать дьявола. Прав был Фрейд, которого я всегда презирал и считал узколобым немцем, помешанным на сексе. И я сделаю так, как он считал правильным. Мне не кому об этом рассказать. Я расскажу это здесь. Все, что произошло, все, что я ощущал до сих пор стоит передо мной как некая адская гравюра, врезанная в мой мозг. Я должен перенести ее на бумагу, может хоть тогда у меня есть микроскопический шанс от нее избавиться.
Я все так же сидел на полу, когда он подошел ко мне, нагнулся, и я услышал короткий тусклый щелчок. Этот звук словно отсек от нас весь мир. До меня доносились шаги уходящей полиции, сирена на улице, гудки машин, но все это происходило на другой планете. Я не видел ничего, кроме его полыхавших собственным синим светом глаз и слышал только его хрипловатый голос, когда он сказал:
— Ну что, Гор, вот мы и одни.
Он взял меня за подбородок, явно наслаждаясь моим смятением и растерянностью, и несколько мгновений пристально смотрел мне в глаза.
— Я долго этого ждал, — сообщил он задумчиво. — С той самой минуты, как увидел тебя.
Я уже все понимал, понимал, чего он от меня хочет. Но все еще страстно надеялся, что мне удастся как-то этого избежать. Не вышло. Я сидел, опираясь спиной на стену, он стоял надо мной. Я увидел его улыбку, яростную и торжествующую. Я смотрел на него и не мог пошевелиться. Он медленно расстегнул молнию на джинсах и достал свой уже напряженный член. Я знал, что у него стояло уже в момент нашей драки, но какой-то мощный инстинкт самосохранения избавил мой мозг от этого знания.
— Давай, — сказал он, — открой рот.
Я понимал, что он хочет просто меня унизить. Доказать, что он здесь хозяин, то, что он пытался доказать с момента нашей первой встречи. И, да, конечно, я прекрасно помнил все эти гордые высказывания в романах о тюремной жизни «Как только он окажется у меня во рту, я откушу его и выплюну». Пожалуй, у меня достало бы сил произнести что-то подобное, но загвоздка была вовсе не в страхе и не в гордости. Дело было в том, что я этого хотел. Больше, чем чего бы то ни было в моей жизни. Я так желал его, что у меня начинались судороги в паху и в бедрах, а мой собственный член грозил порвать брюки, и он это видел.
— Давай, парень, — подбодрил он меня и подошел совсем близко. Я закрыл глаза, встал на колени и сделал, что он просил.
Я готов поклясться всем святым, что у меня никогда не было подобного опыта. Но я знал, откуда-то знал, что я должен делать, чтобы ему было хорошо. И я старался на совесть. Никогда в жизни я не испытывал такого безумного, острого, безнадежного, неразрешимого наслаждения, чем когда я стоял перед ним на коленях со скованными руками и делал ему минет. Он стонал, и я видел, как выражение какого-то ужасного, запредельного блаженства разливается по его красивому лицу. Он кончил. Я продолжал стоять перед ним, тяжело дыша, и мне не было никакого дела до того, что теперь, когда его желание удовлетворено, он просто вышвырнет меня отсюда, как шлюху, ублаготворившую клиента, что, возможно, больше я его никогда не увижу, что только что меня унизили так, как никто и никогда не унижал. Я думал только об одном, о том, что я не знаю, что мне делать со своим телом, распаленным до такого состояния, что мир уплывал куда-то вбок, в голове стучали горячие молоточки, а сердце грозило лопнуть от возбуждения. Мне уже было все равно, а он стоял передо мной и чего-то ждал.
И я взмолился:
— Мел, я умоляю тебя, пожалуйста, — мой голос так сел, что я сам с трудом себя слышал.
Он усмехнулся. И я с невероятным облегчением увидел в этой усмешке, что его желание не удовлетворенно даже наполовину. Он рывком поднял меня с пола и почти прижал к себе, я смотрел ему в глаза с отчаяньем утопающего. Мой разум приказывал мне прекратить это немедленно, перестать, уйти отсюда, покончить с этим раз и навсегда, даже если мне придется для этого броситься с моста в зеленую воду А***, мое тело жаждало его с той страстью, которая бывает лишь один раз в жизни, потому что только раз человеческое существо может выдержать это. Он нагнулся ко мне, пытаясь поцеловать, я отвернул голову, но он почти с рычанием повернул меня к себе и впился в мои губы. Этот кусок просто вывалился из моего сознания, кажется, ему пришлось поддержать меня, чтобы я опять не рухнул на колени, когда наши губы слились, что-то начало высвобождаться во мне, корежа и ломая все, что я считал своей исконной природой. Этот процесс трансформации был настолько сильным, что я просто отключился на несколько минут, а когда снова стал воспринимать действительность, то уже лежал на диване, в соседней с кабинетом комнатке, где обычно отдыхал Мел, а он навалился на меня и смотрел мне в лицо. Его глаза, синие, яркие и совершенно безумные, были самым страшным, что я видел в своей жизни. Я понимал только одно — то, что происходило сейчас, не имело никакого отношения к сексу, похоти, вожделению, это было что-то чудовищное, то, после чего я уже никогда не мог бы стать прежним. Он рванул на мне рубашку, наручники здорово мешали нам, и тогда Мел одним коротким движением порвал цепочку, как будто это была гнилая бечевка. Я знал, что он очень силен, но до этого момента даже не представлял, насколько. В минуту он сорвал все, что было надето на нас, и опрокинул меня лицом в диван. Он целовал меня в затылок, в шею, и я уже не помнил ни о чем, кроме того, что сейчас я смогу удовлетворить, наконец, свое желание, становившееся все более невыносимым. Боль была адской. Да он и не церемонился со мной. Но и это было мне совершенно безразлично. Я хотел этой боли, жаждал ее всем телом, словно это была некая жертва, принося которую, я оказывался не просто равным ему, а мы оба — и палач, и казнимый, оказывались вознесенными на некую запредельную высоту. Меня снова тянет на какие-то философствования, словно я пытаюсь всем этим бредом оправдать ту злосчастную страсть, которую я питаю к этому человеку, оправдать тот ужасный факт, что я очевидно глубоко извращен и был таким всегда. Я знаю только одно, что пока он трахал меня, я кончил под ним и не один раз, я даже не знал, что такое бывает. Второй оргазм я получил тогда, когда в меня хлынуло его горячее семя, и он был таким мучительным, что у меня потемнело в глазах. Пока он делал это, я все время слышал его хрипловатый голос, он спрашивал меня, нравится ли мне то, что со мной делают, хотел ли я этого, и на все я отвечал только «Да, да, да», потому что это было правдой, самой ужасной истиной, которую только человек может себе открыть. Я этого хотел с той минуты, когда увидел его. Когда я очухался, настолько, что мог шевелиться и говорить, то увидел, что Мел стоит рядом со мной на полу на коленях и на лице его какое-то странное выражение: глубокое блаженство, смешанное с ужасом. Он смотрел на меня так, как будто я был каким-то драгоценным призом, лучшим, что он имел в жизни, и за этот взгляд я готов был в ту минуту простить ему все унижения и муки.
— Поцелуй меня, — попросил он хрипло, я придвинулся к нему, невольно сморщившись от боли во всем теле, обвил его шею руками и поцеловал. Мои пальцы скользнули в его густые светлые волосы, которых мне так давно хотелось коснуться, и он чуть слышно застонал. Я чувствовал себя так, как будто завтра должен был умереть, я знал лишь одно, я не уйду отсюда, пока он хочет, чтобы я был здесь.
Я не могу продолжать. Все, что последовало дальше, было самым лучшим кошмаром в моей жизни, если мне простят подобное высказывание. Самым странным было то, что мне казалось, я знаю это тело под моими руками до последней клетки, я не чувствовал никакой неловкости, никакого отторжения. Все это ужасно, позорно и мучительно. Я бы отдал двадцать лет жизни, чтобы вернуть все назад. И сорок, чтобы повторить эту ночь.
Заказал себе ужин и четыре бутылки коньяка покрепче и снова отключил телефон. Четыре дня не выходил из дома. Не могу выйти на улицу, даже думать об этом нет смысла. Я пожалел, что не забрал с собой пистолет. Придется искать другое средство. Жить больше я не собираюсь. Это лишено всякого смысла. Я не могу к нему вернуться, но без него существование невозможно. Я задумал убийство, лишь потому, что это было моим единственным выходом, я сделал последнюю неудачную попытку защититься от самого себя.
Он приехал. Вчера в одиннадцать ночи. Я был пьян вдрызг, две бутылки я уже выпил. Когда я услышал звонок, я был уверен, что это галлюцинация. Но пошел проверить. Я открыл ему дверь. Конрад, прищурившись, смотрел на меня. Он видел, что я пьян и еле стою на ногах. Нам нечего было сказать друг другу. Он вошел и закрыл дверь.
— Нажираешься? — спросил он с такой скрытой яростью, что я прислонился к стене, чтобы не отступить перед ним. — Тебе это не поможет.
— Помогает, — ответил я ему, и ощутил непреодолимый позыв рвоты. Он понял, что происходит и, схватив меня за плечо, поволок в туалет. Втолкнул меня и закрыл за мной дверь. Меня выворачивало наизнанку и при мысли, что он стоит за дверью голова горела как в огне. Нужно было выходить, но я бы предпочел закрыться и ждать, пока он высадит дверь. И все же я вышел. Его не было. Я прошел в гостиную. Конрад сидел и пил из моего бокала, покуривая сигару. Я смотрел на его ослепительно белую рубашку и черные брюки, на его руки, которыми он без особых усилий мог бы переломить мне хребет, на его четко вырезанные черты лица, в которых всегда сохранялось какое-то беспредельное напряжение и мне казалось, что вот наступил тот самый судный день, о котором принято думать как о чем-то далеком и нереальном. На деле же он рано или поздно приходит в жизни каждого и никто не готов достойно его встретить.
— Сядь, — велел он. Я сел в кресло. Я хотел закурить, но он посмотрел на меня так, что я остался сидеть неподвижно.
— Не можешь пережить унижение, Гор? — он спросил меня прямо и холодно и в этой холодности было еще большее унижение, чем во всем, что случилось до этого, — До твоих тупых мозгов так ничего и не дошло.
— А что должно было дойти? — спросил я, посмотрев с отвращением на остатки своего ужина.
— Что я не собирался измываться над тобой, — ответил он, — ты должен быть моим партнером, а не рабом.
Я подумал, что он слишком много хочет от меня, я не слишком годился для этой роли, особенно если учитывать его несколько нетрадиционное понимание партнерских отношений.
— И что особенного случилось, ты этого хотел, мы оба получаем удовольствие, — он сказал это, так как будто речь действительно шла о совершенно нормальных вещах, узаконенных и благопристойных, а то и того более, сродственных обыденным бытовым проблемам вроде замены колеса или покупки нового оборудования.
— Ты не очень-то интересовался, что я хотел, а чего нет.
— А мне и не надо было, я и так видел, — возразил он спокойно подливая себе еще коньяк. — Ты не баба, чтобы я еще у тебя позволения просил, что сделано, то сделано, оставь свои идиотские представления о том, что можно, а чего нельзя, можно все, что ты хочешь, и что я хочу. — в абсолютной императивности его слов было что-то инфернальное.
— А убивать, если я хочу убивать, можно? — вдруг спросил я, принимая откровенно-циничный фон нашей беседы как данность.
— Можно, если это необходимо, — твердо ответил Конрад.
— Значит я правильно хотел тебя убить? — продолжал я задавать вопросы, которые меня всерьез интересовали.
— Ты идиот, ты хотел меня пристрелить, потому, что на деле хотел убедиться, что не можешь этого сделать.
— Я бы это сделал, клянусь, — с горячей уверенностью, возразил я.
Он посмотрел на меня высокомерно и усмехнулся. Видимо, он считал каждое мое слово ложью и ничем больше.
— Я знал, что ты сопляк и трус, захотел бы — убил, но ты хотел, чтобы тебя трахнули, а когда я это сделал, забился в нору и не знаешь, что тебе с этим делать.
Я молчал. Он докурил сигару, налил еще коньяк и выпил залпом. Он не пьянел, его глаза смотрели на меня, как обычно, холодно и рассудочно. Он меня презирал, и было за что.
— Пошли, — он встал и, взяв меня за плечо, повел за собой. Я уже не собирался ни оправдываться, ни спорить, ни объяснять, почему я не мог его видеть и насколько он был не прав, называя меня трусом.
Он привел меня в спальню, я еще раз отметил, насколько он безошибочно ориентируется в этом доме. Он не искал комнату, но шел так, как будто отлично знал ее расположение.
Я не ложился последние два дня. Он повернулся ко мне и спросил:
— Для чего тебе постель, Гор?
— Чтобы спать, — ответил я мрачно.
Он с любопытством, граничившим со сладострастной жесткостью изучал мое лицо.
— Может, тебе не хватает его, — он взял мою руку и прижал ее к себе пониже живота. Моя эрекция была мгновенным ответом на то, что я почувствовал. Я отдернул руку и отвернулся. Мое сознание не желало мириться с тем, что происходило, оно металось как загнанный зверь, силясь найти хоть какой-нибудь выход. Этот человек стремился разрушить саму основу моей жизни, мое понимание самого себя, разрушить до основания не ради каких-то абстрактных целей, а просто потому что его собственная животная сила, слитая с его беспощадным рассудком требовала этой жертвы неотступно и незамедлительно. Он шел напролом.
— Ложись, — сказал он и вышел. Я не сомневался, что он ушел принять душ, а мне было все равно, даже если бы от него несло, как от последнего бродяги в этом городе, я бы только еще сильнее хотел его. Я разделся и лег, закрыв глаза. Комната, все окружающее пространство вращалось против часовой стрелки, вызывая у меня омерзительно тошнотворное состояние. Конрад лег рядом, притянув меня к себе. Я вспомнил, как он сжимал мое горло, во время нашей драки в офисе. Но теперь вместо звериной ярости на его лице было выражение удовлетворения. Ему должно быть нравилось сгибать меня, но, сделав это и поняв, что я сам не мог желать ничего иного, он наконец успокоился.
— Видишь, Гор, — сказал он, — никуда не деться от самого себя, так что лучше стань таким, каков ты есть, а ты знаешь, что это значит.
Я задумался над его словами. Каким же я должен был стать, чего он хотел от меня, чтобы я преклонялся перед ним или доверял ему, если ему вообще можно было доверять.
— Я пытаюсь, — ответил я, — если бы ты не ломал меня, все было бы проще.
Он усмехнулся.
— Тебе это не повредит, и чем скорее ты это поймешь, тем скорее избавишься от своей дури. А теперь давай, встань на колени.
Мне стало страшно от той готовности, с какой я способен был выполнить его требование, словно я был девкой, которую он снял, чтобы он дала ему делать с ней все, что ему вздумается. Я встал на колени, опираясь на постель всем телом. Что-то немыслимо унизительное было в ожидании того момента, когда он наконец изволит начать совокупление. Но еще более унизительным было мое собственное вожделение, желание ощутить внутри его член. Он встал сзади между моих ног на колени и стиснул мои плечи. Я так жаждал дать ему подтверждение того, что его власть надо мной неоспорима и я признаю ее, вопреки самому себе, своей природе и гордости, которую еще никто не попирал так бесцеремонно и сладострастно как он, что сам раздвинул свои ягодицы. Он уперся лбом в мою спину и вошел стремительно, настолько, что я кончил, испытывая вместе с мучительным удовольствием болезненное чувство стыда за него. Он не обратил на это никакого внимания, он двигался, оттягивая меня за плечи на себя. Когда он кончил, внутренности у меня сжались в комок, я почувствовал, как сокращаются его мышцы отдавая все, что больше не могла удерживать его плоть. К чему было лгать себе, что я уступал из-за невозможности противостоять ему, я уступал ради наслаждения, мне нравилось все, что он делал, все, что говорил, все, что он требовал от меня.
— Передохни, — сказал он мне, отпустив меня наконец. Я лег, не ощущая собственного тела.
— Почему ты не приехал ко мне? — Конрад лег рядом, накинув на нас обоих одеяло. — Стыдно было или испугался?
— И то и другое.
— Забудь об этом, я бы тебя все равно из под земли достал.
Он повернулся ко мне и, обняв меня одной рукой, закрыл глаза. Он заснул, и я подумал, что я все же не совсем ясно представляю себе, что он такое. Я и представить не мог, когда пришел наниматься на работу, что этот здоровый, надменный и жестокий человек, привыкший брать все, что пожелает с имперской уверенностью в своей правоте и вседозволенности, осторожный и опасный, как хищник, опирающийся на свои безотказные инстинкты, будет спать в моей постели, как в своей собственной, и уж меньше всего я готов был тогда поверить, что я сам способен будут заснуть в его присутствии так крепко, что две бессонные ночи отчаяния будут забыты мною навсегда».
Я замолчал и повернулся к Крису. Он лежал, закинув руку за голову, и сосредоточенно курил. Мне хотелось немедленно услышать его мнение о прочитанном.
— Что скажешь? — спросил я, опустив рукопись на пол. — Хорош был Конрад?
Крис молчал, видимо впечатление от дневника было слишком сильным, чтобы он мог выразить его сразу.
— Что ты сам думаешь? — спросил он, нахмурившись.
— О Конраде? Или о его приятеле?
— О них обоих, — уточнил Харди.
— Серьезные ребята, нечего сказать, — я вкладывал в свои слова и иронию и всю серьезность, с которой действительно относился к этой истории.
— А может это подделка, — высказал предположение Харди.
— Не похоже, да и кому это нужно?
— Ну, они, наверное, популярны, я про них даже фильм недавно видел, отрывок по телевизору.
Он рассказал мне эпизод какого-то фильма. Мне захотелось посмотреть его и я предложил Крису заказать его немедленно. Он позвонил Марте и попросил ее разыскать фильм про Конрада и Хауэра. Марта была озадачена этой просьбой, так словно от нее требовалось немедленно доставить сюда жирафа-альбиноса. Но согласилась помочь. Мы ждали с нетерпением. Через полтора часа раздался звонок. Оказалось, что такого фильма нет, или, по крайней мере, без названия его отыскать невозможно. Ничего нельзя было поделать.
— Почитай, что дальше там было, — потребовал Харди, и мы опять улеглись на постель, и я начал читать.
После ночи с Мелом наступает день в аду. Биржевые маклеры гнуснейший народ. Живем в отеле недалеко от офиса. Конрад оставил свой дом, собирается его продавать.
Крупный выигрыш обещает большие неприятности. В случае необходимости можно будет обратиться за помощью к зятю Конрада. Он ничего не знает о нашей связи. С его сестрой дело обстоит куда хуже.
Никогда не смогу привыкнуть к вспышкам его ярости. Беспричинной и неукротимой, он все еще видит во мне нерадивого сотрудника, и пытается тыкать меня носом в мои ошибки.
Эмилия устроила Мелу скандал. Ей не нравится, что он слишком много работает. Она подозревает, что дело нечисто и его возрастающее благосостояние только укрепляет ее в этих подозрениях. Она недалека от истины. Во всех смыслах дело нечисто. Но с Конрадом не могло быть иначе. Это партнер, которого я искал всю жизнь, и, найдя, стал опасаться самого себя.
Отдыхали в Швейцарии. Я и не думал, что когда-нибудь буду в состоянии позволить себе такие поездки. Отель в горах, на двенадцать мест. Хозяин не разглядывал нас как диких зверей в клетке. Постояльцы заняты своими интересами. Мы часами бродили по окрестностям, как-то набрели на небольшую пещеру, грот, заросший темно-красными цветами. Вошли в него и развели костер. Это не запрещается, а если и запрещается, то вряд ли, кто узнал бы. Конрад как всегда поначалу был холоден, как лед, его страсть всегда прорывается внезапно, с силой атомного взрыва. Как-то он заметил, что никак не может овладеть мною до конца. Возможно, я продолжаю сопротивляться, но, скорее, не я, а мой разум».
Дальше шли целые страницы анализа ситуации на финансовых рынках Европы, рассуждения о философии биржевой игры, интуиции и расчете. Я не стал зачитывать их Харди и отложив рукопись, снова поинтересовался, что он думает по этому поводу. Я имел ввиду совершенно конкретный момент дневника Хауэра — его упоминание о замечании Конрада.
— Возможно это и была пылающая комната. — предположил я.
— Да, они тоже ее искали, это ясно, — согласился Крис. — и что она им далась. Кстати, неизвестно живы они или нет. В газетах писали, что они просто исчезли. Ну, там скандал начался, сестра Конрада то ли с собой покончила, то ли отравилась. Громкое дело было, потом ее мужа в убийстве обвинили. А про этих ребят чего только не гнали. В одном журнале писали, что они сатанистами были оба.
— Ну, это вряд ли, — возразил я, — это развлечение для слабоумных, а они вроде не дураки были.
— А Замок Ангелов, — продолжал Харди, протягивая мне сигарету, — таких денег стоил, что никто покупать не стал, и потом боялись, так и заглохло дело.
Позднее ночью, когда Крис уже спал, я дочитал последние части дневника, точнее те куски из него, которые показались мне наиболее знаменательными, среди них я к своему глубочайшему ужасу обнаружил и тот, который в точности совпадал с эпизодом неизвестного фильма, пересказанным Харди. И лишь тогда вполне смог представить себе,
По возвращении из Швейцарии, произошло то, что ни в какое сравнение не идет со всем моим предыдущим опытом. Вот, когда Мел действительно обнаружил свое истинное лицо. Мы сняли номер в отеле и начали заниматься делами. Первые несколько дней все шло нормально. Хотя постепенно я все больше его ненавидел. Он, кажется, считал в порядке вещей, что я ложусь под него без всяких возражений. Когда же однажды я сказал ему, что мне это надоело, он даже не принял это всерьез. Была ночь, Конрад не слушал моих доводов, он собирался проделать со мной по своему обыкновению все, что я всегда позволял ему. Я отстранил его и сообщил ему, что здесь я намерен поставить точку. Он усмехнулся и ответил:
— Ты устал, Гор.
— Нет, — возразил я, уже решив идти до конца, — я не устал, я хочу, чтобы ты понял, что тебе пора пересмотреть свои представления о справедливом партнерстве.
— Что ты хочешь, выкладывай, только быстрее, — он уже снял с себя рубашку и стоял передо мной голый до пояса, зевая и всем своим видом выказывая мне свое пренебрежение.
— Ты больше не будешь меня трахать, если я все еще не имею права трахать тебя, — я сказал, то, о чем думал уже давно, и на что у меня не хватало смелости вплоть до этого самого момента.
В его глазах вспыхнул огонь негодования, он сжал кулаки:
— Даже не заикайся об этом.
— Хорошо, но и ты тоже.
Он рванул меня к себе.
— Я буду тебя трахать столько, сколько хочу, и ты будешь делать то, что я тебе скажу.
Он был уже достаточно выведен из равновесия, чтобы наша ссора перешла в драку. И я был к этому готов, оттолкнув его руки, я размахнулся и дал ему пощечину с такой силой, на какую хватило моего оскорбленного самолюбия, а ее было немало. Конрад пошатнулся, на его лице появилась усмешка, издевательская и самодовольная, он не собирался отвечать мне тем же, потому что считал недостойным пачкать о меня руки, я был для него дешевой шлюхой, которой вдруг вздумалось выказывать свое недовольство. Мне ничего не оставалось, кроме как повернуться и уйти. Я ушел из отеля, сел в машину и поехал, не разбирая дороги, наугад, подальше оттуда. Я выехал за город и остановился у обочины дороги. Вышел из машины. Шел мелкий дождь. Досада была так сильна, что я бросил машину и пошел дальше пешком. Я шел, проклиная себя и Конрада, посылая его ко всем чертям и призывая на его голову гнев Божий в отместку за его презрение и все те унижения, которые мне довелось от него вытерпеть. В конце концов, меня остановила полиция. Спросив, не требуется ли мне помощь и не подвезти ли меня до города, они оглянули меня с таким подозрением, что я понял, когда они обнаружат мою машину, то вернутся назад, разыскивать меня.
— Там на дороге моя машина, — пояснил я офицеру.
— Что-то случилось? — поинтересовался он.
— Нет, я решил пройтись пешком.
— Отогнать ее? — предложил его напарник.
— Да, если это вас не затруднит, пригоните ее на B*** 12, к отелю.
— А ключи?
— Они на месте.
— Вы уверены, что вам не нужна помощь? — снова повторил он свой вопрос.
— Да, все в порядке, — мое лицо свидетельствовало обратное.
— Ну, желаю удачи.
— Спасибо.
Я побрел дальше. Уже светало, когда я дошел до пригородной гостиницы и снял номер, под именем Эрика Уайта. Почему именно оно пришло мне в голову, не знаю. Я повалился на кровать прямо в мокрой одежде и заснул. К счастью, и телефон и все документы остались в машине, но денег у меня с собой было достаточно, от Мела я хорошо усвоил одно золотое правило — никогда и нигде не забывать прихватить с собой наличность. Днем я пообедал в кафе неподалеку от гостиницы. Драма прошлой ночи уже не казалась мне такой уж непоправимой. Я решил подождать еще день, а затем вернуться, собрать все вещи и больше не встречаться с Конрадом никогда.
Два дня прошло в постоянных раздумьях о том, что же за изъян, что за червоточина была во мне, если я позволил ему превратить меня в такое дерьмо, и даже ни разу не попытался послать его к чертовой матери. На самом же деле самолюбие причиняло мне гораздо меньше страданий, чем сознание того, что я хотел его, я тоже хотел сделать с ним то же, что он проделывал со мной, чтобы заставить его почувствовать и понять то, наслаждение, которое испытывал я, и познать все, что испытывал он. Я действительно жаждал равенства, но не ради успокоения гордости, а ради полноты обладания и удовольствия. Его отказ дал мне понять, что его комплексы сильнее даже его страстей необузданных и безумных, и это он тщательно скрывал от самого себя. Я его ненавидел за то, что его властолюбие стояло между нами, как стена, через которую у меня не было никаких средств пробиться без поддержки и согласия с его стороны. Он требовал от меня, чтобы я был его партнером, а на деле видел во мне раба, вдруг переставшего подчиняться.
Мне опостылело сидеть в номере, я вышел погулять, пошел, куда глаза глядят, и натолкнулся на кинотеатр. Делать было нечего, и я купил билет и просидел в темном зале, так и не потрудившись вникнуть в происходившее на экране. Поужинать решил в гостинице. Но когда подходил к воротам, увидел знакомую фигуру в черном плаще. Мел двинулся ко мне. Я встал и продолжал стоять, пока он не подошел совсем близко.
— Поехали, — он кивнул в сторону, где оставил машину.
— Нет, — ответил я.
— Не упрямься, Гор, — приказал он.
— Я не поеду.
Я прошел мимо него в гостиницу, зашел в номер и заперся. Он поднялся за мной и начал долбить в дверь. Я не отзывался.
— Открывай, — услышал я его голос за дверью, — или я ее выломаю.
— Попробуй, — ответил я.
Я услышал выстрелы, замок ломался под напором, выдавливаемый снаружи, это был скандал и скандал серьезный, на шум, видимо, уже сбежались постояльцы из соседних комнат, портье и обслуга. Он начал выбивать дверь. Кто-то просил его остановиться. Через минуту дверь распахнулась, и он ввалился в номер. Он был не просто в ярости, но в том состоянии, которое внушало настоящий ужас, хорошо подавленном и готовом разразиться чем угодно, мне показалось, что он раздумывал над перспективой пристрелить меня тут же на месте.
— Идем, — сказал он таким тоном, что я понял, что спорить с ним сейчас уже верх бессмыслицы.
Я вышел из номера под любопытными взглядами кучки народа и пошел за ним. Внизу нас остановила полиция. Конрад объяснил им, что мне стало плохо и ему пришлось выбить дверь, чтобы оказать мне помощь, объяснение сочли достаточным и нас пропустили.
Я сел в машину. Полдороги до города он молчал, стиснув зубы и не глядя на меня. Я глядел вперед, в освещенную резким светом фар темноту и каждый раз при появлении встречных огней я ожидал столкновения, так небрежно он вел машину, не сворачивая и не уступая никому. Внезапно он затормозил. Взял меня за плечо и посмотрел мне в глаза:
— Здесь и сейчас, — сказал он.
Я понял, о чем он. Мы вышли из машины и направились в лес. В полной темноте он расстегнул и спустил брюки и прислонился к дереву. Я входил в него и отлично знал, какой силы боль он испытывал из-за своего чрезмерного напряжения, когда он саданул кулаком по стволу. Было ясно, что я первый и единственный, кому он позволил это. И я больше всего на свете хотел доставить ему удовольствие, сдерживая свое собственное возбуждение, я делал это так, что заставлял его, несмотря на его дьявольскую гордыню, стонать и хрипеть от каждого моего движения, и я поддался слишком сильному искушению и вышел, когда, я знал, он меньше всего хотел этого.
— Нет, Гор, нет, — сейчас он не требовал, он умолял, и я был без ума от его голоса, я выполнил его просьбу. Как только я водворил член обратно, мы оба кончили. Он развернулся и стиснул меня в объятиях. Я целовал его, но в глаза не смотрел, мне было не по себе от произошедшего, и одновременно я был безгранично счастлив. Счастлив не тем, что сломил его сопротивление, а тем, что он хотел этого и больше не считал нужным скрывать это от меня
— Больше не беги от меня, или я убью тебя, — предупредил он, прижимая мою голову к своей груди. Я прислушивался к его ровно, но с тяжелым стуком бьющему сердцу. Можно было не сомневаться, что со всей свойственной ему холодной страстью он, при моей очередной попытке избавиться от него, сделает, то, что обещает.
На подъезде к городу, я спросил его пригнали ли мою машину. Конрад посмотрел на меня насмешливо и ответил:
— Нет больше твоей машины.
Я не понял, серьезно ли он говорит, и что произошло.
— Какого черта, Мел, что случилось с машиной?
— Пожар был в отеле, — небрежно ответил он, — сгорело пять этажей и стоянка.
Это был явно недобрый знак. Мне не нравился тон, которым он сообщил эту новость.
— Ты это… — я не мог продолжить, чтобы не содрогнуться, — ты…
Он внезапно затормозил, выпустил руль и, схватив мою голову руками, так сжал, что я был уверен, что треснет череп, глаза ослепительно синие, полные безумия, ледяного и испепеляющего одновременно, уставились на меня:
— Я, — ответил он сквозь зубы, — Гор, я.
Он отпустил меня и отвернулся. Мне даже не нужно было расспрашивать его, как это ему удалось. Я мысленно поблагодарил небо за то, что хотя бы город уцелел.
— Куда же теперь? — спросил я.
— В «Аркадию».
Самый дорогой отель в городе, Мел не пожалел денег и заказал огромный двухместный номер. Войдя, он запер дверь на ключ. После всего, что я узнал, я был готов к чему угодно. Он налил выпить нам обоим. От спиртного стало немного легче. Я бы предпочел держаться от него подальше, если бы это было возможно, но теперь уже об этом не могло быть и речи. Я так и сидел, не снимая плаща, взяв у него сигару и следя за каждой переменой в его лице. Это было похоже на совместное заключение в камере с буйно помешанным. Он понял, что внушает мне страх, и ему это не нравилось.
— Перестань, — сказал он несвойственно мягким тоном, — давно пора было оставить эти выходки.
Это говорил мне он, называя мой побег выходкой, что же мне следовало сказать о том, что натворил он сам.
— Ты виноват, — продолжал он, опираясь на спинку кресла и наклоняясь надо мной, — ты это знаешь. Я тоже ублюдок, Гор, надо было уступить. Я ведь хотел тебя, что говорить, — он провел рукой по моей щеке, — когда ты ушел, я только об огне и подумал.
Его необычный тон и слова, которых я никак от него не ожидал услышать, ввергли меня в какое-то оцепенение. Он поднял меня с кресла, голова у меня шла кругом и было с чего. Но когда я увидел, с каким мучительным желанием он смотрит на меня, я обхватил его шею руками, чтобы удержаться на ногах. Я стоял, не шевелясь, пока он стягивал с меня джинсы, но когда он опустился на колени, и его язык прикоснулся к моему члену, я отступил назад, с этим было невозможно смириться, можно было перенести все, что угодно, его бешеную ярость, боль, любые пытки, но только не это, я не мог видеть, как он ломает себя, ради того, чтобы убедить меня в том, в чем я и так готов был не сомневаться ни на минуту.
— Ты не должен, не делай это, — я попытался поднять его, но он обхватил мои колени и привлек меня к себе.
— Не надо, — сказал он, — я хочу и ты хочешь.
Я закричал от отчаяния, от невозможности принять все это, чувствуя, что теряю рассудок, все, что я считал пределом и даже переходом за грань, после которого все-таки можно еще было оставаться самим собой, или хотя бы уверять себя, что это так, было только началом. Он прижимал губами конец, проводил языком по уздечке, заглатывал его под корень, настоящим адом было испытывать наслаждение, держа в руках его белокурую голову, и исступленно бороться с сознанием своего собственного ничтожества, я не стоил такой жертвы, и такого желания, его желания. Кончая, я чувствовал каждый его судорожный глоток, он не отпускал меня, пока все не прекратилось.
Он встал и, притянув меня к себе, поцеловал в губы. Я ощутил вкус своей спермы впервые в жизни, ни с одной женщиной в мире я не допустил бы этого опыта. Я вспомнил, с каким отвращением я удерживал Агнес от попыток сделать мне минет. Что же происходило со мной теперь, почему я готов был умереть ради того, чтобы этот человек всегда смотрел на меня так же, как сейчас. Его лицо, умиротворенное со спокойной улыбкой и излучавшими мягкое сияние глазами, было для меня всем и лучшим, о чем я мог только мечтать здесь
Я был уверен, что все испытания, позади и теперь какими бы отвратительными и противоестественными не казались наши отношения со стороны, они будут приносить нам обоим больше удовольствия, чем мучений. Мы уехали из Аркадии, остановились в «К***». Комфортно, но без вызова. Сейчас опасно привлекать к себе внимание, слишком хорошо идут дела. Мел не срывался долго. Я даже оценил насколько действительно полной становиться жизнь при условии, что ты делишь свое время между работой и близостью с человеком, который становиться для тебя таким же значимым, как и ты сам. Я и сейчас до конца убежден, что я не гомосексуалист. Я думал об этом день и ночь в первые недели после нашего столь близкого «знакомства». Я не могу припомнить ни одного эпизода своей биографии, ни одного момента своей жизни, когда я с вожделением посмотрел бы на мужчину. Более того, мне и в голову не приходила мысль об этом. Она даже мне была омерзительна. Как-то мы сидели в кафе университета с Андре, он был моим лучшим приятелем, и обещал стать настоящим профессионалом, в отличие от меня, всегда тяготившегося выбранной дорогой, как досадной ошибкой. Он сказал мне тогда, что ему заказали серию статей о гей-культуре, и что за заказ предложили деньги, о которых и он, и я и мечтать тогда не могли. Я спросил его, что он собирается делать. И он ответил что, наверное, возьмется за выполнение заказа. Я посмотрел на него так, что он начал немедленно оправдываться, уверяя меня, что делает это исключительно ради денег и что смысл работы журналиста и заключается в том, чтобы на все смотреть извне, не позволяя вовлечь себя в происходящее, будь то секс, политика или криминальные хроники. Я не согласился с ним и заметил, что с его талантом не следует опускаться до такой дряни, и говорил я совершенно искренне. Я спал тогда с Анджелой, и все было у нас в порядке, хотя я узнал впоследствии, что те ночи, которые я проводил один, она проводила в компании своего второго любовника. Не могу сказать, что я отнесся к этому спокойно, я выставил ее вон, когда ей пришлось в этом сознаться, и до сих пор считаю, что это в порядке вещей. То, что я снимал время от времени девочек в S*** вместе с Андре не значило в моем представлении, что я изменял ей. Я работал ради нее, я готов был пожертвовать ради нее образованием и карьерой, и это и была подлинная верность. Сейчас это, конечно, не имеет значения.
Андре написал свои статьи и получил гонорар. Они были блестящи, как и все, что он делал. У меня тогда не было и гроша. Я целыми днями сидел в редакции, выслушивая идиотские наставления Ханта, и переделывая по несколько раз один и тот же текст, пока он не превращался в наилучший образец околобульварной заметки. Тогда он отправлялся на верстку и я получал полдня свободного времени. Если и есть какой-либо вид самого чудовищного насилия, то это насилие интеллектуальное. Являясь домой, я не мог думать ни о чем, кроме того, что я сижу в дерьме и у меня нет никакой возможности из него выбраться, подняться хотя бы на ступень выше.
Андре пригласил меня в ресторан, и я отказался, но он настаивал. В конце концов он спросил меня, не считаю ли я для себя унизительным поужинать с ним на деньги заработанные таким образом. Мы разговорились о его статьях, и я понял, что за время работы над заказом его отношение к проблеме сильно переменилось, оно стало более либеральным и терпимым, он признался, что даже завел друзей в этой среде. Я слушал его и не понимал, что общего может быть у него с этими «друзьями».
Я придирчиво припоминал каждый более или менее значимый отрезок собственного существования, перемены в своем мировоззрении, вкусах, характере, насколько я способен был его оценить и не находил ничего, что хоть как-то предвещало бы то, что со мной случилось впоследствии. Я и сейчас ни за что не прикоснулся бы к мужчине. Что же сделал со мной Мел? Это было похоже на повесть Гимара «Авария», мне казалось, что через меня насквозь проходит железо, рассекая живую ткань и сдавливая и ломая кости.
И в конце концов я смирился, я принял это, как неотвратимое и правильное, и стал жить так, как этого хотел он, я стал его сообщником и спутником, разделяющим с ним все его заботы и согласным удовлетворять все его желания. И это больше напоминает преданность двух убийц друг другу, нежели известные мне и признанные обществом отношения между людьми.
Я сделаю над собой усилие, чтобы еще раз припомнить все, что произошло со мной за последние два месяца. В моем состоянии лучше было бы не возвращаться к прошлому, но я дал себе слово записывать все, что сочту важным.
Он пришел после встречи с С. Сделка не состоялась. Обычно он тут же начинал обсуждать со мной иные возможности достижения целей, и мы успешно приходили к какому-нибудь решению и, как правило, оно приносило удачу. Теперь же вероятность, что мы понесем убытки становиться реальностью. Конрад никогда не мирится с подобными вещами, хотя и знает, что они неизбежны в нашем деле. Он был угнетен случившимся, но не подавал вида. Еще больше он не мог мне простить того, что я сославшись на неотложные проблемы с акциями Redjio corporation не поехал с ним.
Он ушел ужинать без меня, хотя я и собирался присоединиться к нему, когда же он вернулся, то не сказал мне ни слова. Я понял, что надо следовать единственно верной тактике — вывести его из себя.
— Мел, я бы хотел, — начал я, — что-нибудь услышать, что именно он тебе сказал?
— Не имеет значения, — отрезал он.
— Я могу чем-нибудь помочь?
— Ничем.
Он сидел, а я стоял перед ним, не зная, что еще сказать, чтобы заставить его продолжить разговор. Он смотрел прямо перед собой, размышляя то ли над неудачной сделкой, то ли над моим предательством. Внезапно он встал и бросил на стол свой дипломат. Открыв его и, выбросив все бумаги, он нажал замок, и стенка раскрылась, я увидел, потайное отделение. Конрад был достаточно скрытен, я имел случай не раз в этом убедиться, но это обстоятельство меня озадачило. Он вынул футляр, небольшую коробку, и, достав из нее что-то, протянул мне на ладони. Я увидел гладкое кольцо из белого металла, с красными отблесками. Мне никогда не доводилось видеть подобные вещи, но я сразу понял его назначение.
— Зачем это? — спросил я его.
— Специальный сплав. Усиливает кровоснабжение. — он смотрел на меня внимательно и с некоторым беспокойством.
Я подумал, что это шутка, экстравагантная выходка, он был склонен к некоторым странностям, хотя я и не считал их чем-то из ряда вон выходящим. Но от этого уже веяло нездоровой потребностью в экспериментах. Я сказал ему об этом прямо и грубо, я не собирался позволять ему развлекаться со мной подобным образом.
— Это необходимо, Гор, — сказал он тоном врача, настаивающего на операции по жизненным показаниям.
Я тогда подумал, что он сумасшедший, маньяк и садист. Я требовал объяснить, зачем ему это понадобилось, но он покачал головой и, усмехнувшись сказал, чтобы я разделся и лег, ни о чем не спрашивая. Он снял с себя все, и надел кольцо на свой и без того уже стоявший член до самого основания. Я смотрел, на то как он продолжает увеличиваться в объеме и вытягивается, распрямляясь все больше и больше, казалось от приливающей крови он приобретал все более и более красный цвет, это было зрелище не для слабонервных. Кольцо действительно давало тот эффект, о котором он говорил. У меня голова закружилась от возбуждения и страха при взгляде на его лицо с едва заметной улыбкой, кривившей его жестко очерченный красивый рот.
— Нельзя терять времени, ложись, — велел он.
Меня раздирали самые противоречивые желания, но самым сильным из них было взять его в рот, я опустился на колени, придвинувшись к нему вплотную, но он схватил меня за плечи и, подняв на ноги, с перекошенным от ярости лицом толкнул на кровать, и, навалившись, на меня сжал мое горло:
— Раздевайся, я сказал, — прохрипел он, стискивая мое горло, так что я начал задыхаться. В эту минуту я подумал, что лучше бы мне дать ему сломать мне шею, чем вытерпеть все, что он мог сделать дальше. Он не дожидаясь больше, сам раздел меня и перевернув на живот, придавил к постели, я отчаянно сопротивлялся, но вырваться не мог, мне пришло в голову, что пора звать на помощь, но ужас, того, что меня застанут в таком положении, и все это станет достоянием чьих глаз, сдерживало меня так же крепко, как и его руки. Он лег сверху, и меня захлестнуло безумное желание принять его, я хотел его, я готов был терпеть. Он просунул мне руку и произнес:
— Грызи, но чтоб ни звука.
Я оцепенел от страха, это был не обычный страх боли, который у меня был редкостью, это был страх перед неизвестностью, я не понимал, зачем он делает это, и осознавал, что это не похоже на извращенную прихоть, слишком серьезно он требовал, не считаясь ни с чем. Когда он начал вгонять мне его, я испытал такую невыносимую боль, как будто это делалось раскаленным острием штыка, я вцепился зубами в его руку, мне показалось, что хрустнули суставы его пальцев, во рту появился солоноватый вкус, но боль продолжалась, и я продолжал раздирать ее. Что-то звериное безумное проснулось во мне, я бы убил его, если бы смог освободиться. Я кончал, не разбирая от наслаждения или от боли, как это порою случалось с подвергаемыми особенно изощренным пыткам. Красная пелена заволокла глаза, это было похоже на пламя, обступавшее, меня, вливавшееся в меня, но не сжигающее. Боли я больше не чувствовал, не думаю, что я терял сознание хотя бы на минуту, но я отчетливо слышал, то, что слышал:
— Зря, конечно, он обычно слишком спешит.
— Это не опасно, у нас всегда есть запасной выход — холокост.
— На крайний случай, только на крайний случай, не надо чрезмерно усердствовать, выполняйте свои прямые обязанности.
Я открыл глаза и увидел, что Мел сидит на краю постели, а я лежу на спине, не известно как я успел перевернуться. Он погладил меня по плечу:
— Интересно было?
Я решил, что он издевается надо мной, и меня охватила досада, зло. Я готов был подчиниться любой его просьбе, выполнить все, что он захочет, но он хотел только одного — превратить меня в послушный объект для своих извращенных опытов. Он позвонил и заказал ужин в номер на двоих.
— Зачем ты это делаешь? — я не выдержал и не скрывал своего раздражения, — тебе что мало того, что я и так с тобой, живу в одном номере, сплю, ем, даю трахать себя, занимаюсь твоими делами, или ты думаешь, что я сам дерьмо, извращенец, которому это нравится. Я только для тебя на это пошел.
— Заткнись, хватит ныть, — ответил он, спокойно одеваясь и держа в зубах сигару. По его виду было заметно, что он и знать ничего не желает больше.
Доставили ужин, и он сел есть с полным равнодушием. Я тоже встал и сел напротив него, как был голый, мне было все равно. Он ел с отменным аппетитом, а мне кусок в горло не лез. Он взглянул на меня и усмехнулся. Его ничем невозможно было смутить.
— Ешь, — коротко вел он.
Я взял руками кусок мяса и налил себе вина. Видимо, я уже опустился достаточно, чтобы не соблюдать уже никаких норм. Мел не реагировал. Иногда он впадал в ярость мгновенно, но временами его невозможно было задеть ничем. Я начал разрывать мясо зубами и тут посмотрел на его левую руку, которую он держал ее под столом.
— Дай руку, — попросил я его. Он посмотрел на меня мрачно, но руку протянул. Кисть была довольно сильно изуродована. Мне сделалось чудовищно стыдно.
— Ничего, заживет, — ответил он, заметив мой взгляд.
— Надо промыть, — предложил я.
— К черту, не лезь.
Он продолжил свой ужин, пока не доел все, что было, и не допил бутылку. Затем он запер дверь на ключ и стал разбирать бумаги, выброшенные из дипломата. Я ушел в смежную комнату, мне невыносимо было смотреть, как он спокойно размышляет над проблемами, никак не связанными с нами обоими. А он отсекал в своем сознании все, когда начинал работать. Что-то надломилось во мне, не стремительно, причиняя разрушения, а медленно рассыпалось в прах, растаяло, и мне не на что было больше опереться. Я ушел в смежную комнату и лег на пол, мне хотелось рыдать, но я не знал как, не умел этого делать. Вместо этого я бессмысленно смотрел в потолок. Не знаю, сколько времени прошло, мне было все равно, я не думал ни о чем, ни о Конраде, ни о моей жизни, ни о том, что буду делать дальше. У меня не было никакого желания шевелиться. Он вошел и наклонился ко мне.
— Пошли спать, завтра в десять встреча с Милфордом, — сказал он.
Я ничего не ответил.
— Хватит, Гор, ломать комедию, — настаивал он, но я не ломал комедию, я не хотел подниматься, не мог, я хотел, чтобы он оставил меня в покое. Он попробовал меня поднять, я отстранил его руки и попросил его уйти.
Он вышел и вернулся, положив мне подушку под голову и накинув на меня одеяло. Я пролежал всю ночь, не заснув ни на минуту, меня ничего не тревожило, мне все было безразлично, я сам не понимал, что происходит. Утром он вошел и сказал, чтобы я собирался. Я не пошевелился. Мел опустился на пол рядом и посмотрел мне в лицо.
— Будешь хандрить, Гор? Что за бабские капризы у тебя начались, я не собираюсь с тобой возиться, не хочешь работать убирайся к чертовой матери, — он поднялся и ушел. Вероятно, он уехал. Милфорда он пропустить не мог, он был слишком алчен до возможности сорвать банк. Я пролежал весь день, я не мог заставить себя встать, горничная, пришедшая убирать номер и обнаружившая меня, извинилась и тут же удалилась. Но меня это не трогало. Я вспомнил об отце, я не звонил ему две недели. А он не желая надоедать мне никогда не пытался звонить в офис. Прошел целый день, Мел вернулся и, увидев всю ту же картину, усмехнулся, я даже не пробовал объяснять ему, что ничего не соображаю, когда он начал мне азартно излагать, как ему удалось обставить Милфорда, он надеялся заработать очередную круглую сумму и полагал, что меня это не могло не интересовать. Но мне было все равно, я слушал его голос, как сквозь сон, ничего не понимая.
— Да, что с тобой, черт подери, — он сел рядом на пол, и обнял меня за плечи, — заболел ты, что ли?
Я не знал, заболел я или нет, я просто ничего не хотел больше ни слышать, ни делать. Вообще ничего. Я не чувствовал потребности ни в еде, ни в присутствии рядом кого бы то ни было, это была не усталость и не истощение, мне было плевать на все.
— Ну, давай, говори, что стряслось, ты что-то скрываешь, что с отцом что-нибудь? — он требовал, чтобы я нашел ему хоть какую-нибудь разумную причину моего состояния, но ее не было. — Ты ничего не ел, вставай поедем ужинать, это не дело.
Он попытался заставить меня встать. Но я не испытывал ни малейшей потребности в движении, я хотел только лежать и больше ничего.
— Тьфу, черт, — он выругался со свойственной ему откровенностью и поднял меня на руки. Отнес меня на кровать и положил.
— Выпить хочешь? — он налил вина и поднес мне, — да, что ты, как баран, на меня уставился. — его глаза, в которые я теперь смотрел совершенно равнодушно, потемнели. — Понимаю, это ты после вчерашнего так одурел. Ну, я погорячился, но по-другому ничего не вышло бы. Ты должен был это понять.
Я молчал. Мне хотелось, чтобы он замолчал, заткнулся и перестал терзать мой мозг.
Это длилось месяц. Каждый день был похож на предыдущий и последующий. Мел поначалу все пытался меня расшевелить, но когда убедился, что я действительно ничего не соображаю, отвез меня в клинику в W***. Я плохо помню, что происходило там, врач, задавший мне только один вопрос, как я себя чувствую, не вызывал у меня никакого раздражения. Я слушал, как он говорил Мелу о депрессии и опасности суицида, и уверял его, что меня нужно оставить в клинике. Конрад был сам не свой, требовал, чтобы мне назначили лечение, какое угодно, только бы вывели меня из этого оцепенения. Я был безразличен ко всему. Ему пришлось меня оставить. Но он являлся каждый вечер и пробовал беседовать со мной. Я полагал, что, в конце концов, он меня оставит, я его не мог осудить за это, и мне самому этого хотелось, у него не было времени возиться со мной, да он и не принадлежал к тому типу людей, которые испытывают положительные эмоции при общении с больными. Как-то раз он не приехал. Мне сказали, что он просил мне передать, что он обязательно навестит меня завтра. Я подумал: «Наконец-то, больше его нет».
Но он появился вечером следующего дня. Повел меня на прогулку, постоянно курил и рассказывал мне о делах, при этом он все время говорил «мы теперь и мы будем». Я молча шел рядом и кивал. Затем он сказал мне, что встречался с моим отцом. Что с ним все в порядке, и он сказал ему, что я сейчас работаю в Бристоле по контракту. Он ждал, что я отреагирую хотя бы на эту новость, но мне было все равно, если бы он сообщил мне, что отец умер, я бы так же не испытал ничего. Мы шли по аллее, была жара, Мел был в черной рубашке и черных брюках, я старался не смотреть на него, чтобы не чувствовать, как я проваливаюсь все глубже в небытие, в то, что я как потом узнал, являлось синдромом абсанса, последней стадией заболевания, когда наступает вытормаживание основных функций мозга. Помню, что он свернул в тенистую часть парка, и я пошел за ним, и вдруг, внезапно развернувшись ко мне, сжал меня в объятиях. Я смотрел в его голубые глаза и не понимал, что ему еще нужно, я не испытывал ни возбуждения, ни желания, и, что хочет он, мне было безразлично. Он обращался ко мне, что-то просил, умолял, звал меня и тряс за плечи, я силился уловить хотя бы одно слово, но ничего не мог связать между собой, мое сознание отторгало все раздражители.
— Сколько можно, я люблю тебя, Гор, ты слышишь, я люблю, все, что ты захочешь, только оставайся со мной, только со мной, мы поедем, куда захочешь, не работай, не делай ничего, я буду всем заниматься один, от тебя ничего не потребуется, но только не оставляй меня, ты мне дороже всех на свете, я погубил твою жизнь, я заставил тебя страдать, я знаю, я негодяй, но я тебя люблю, я никогда не хотел тебе говорить об этом, ты слышишь, Гор.
Я слышал его, и улыбался, я смотрел на него, и мне было страшно и приятно осознавать, что вот этот человек стал для меня всем, и я стал для него последней чертой, последней и единственной. Он целовал меня с исступлением, прижимая к себе, отчаянно и без всякого стеснения. Доктор Карвер, смотрел на нас, стоя на дороге, и тут же окликнул Мела. Он подошел к нему, и я уловил только одну фразу, сказанную весьма резким тоном:
— Я вынужден буду запретить вам посещения, господин Конрад, вы можете усугубить его состояние…
Конрад слушал молча, но не возражал. После этого я не видел его неделю, только два раза разговаривал по телефону. Мне становилось лучше, я начал постепенно заставлять себя вслушиваться в то, что говорил Карвер, и пытаться читать. Сперва, мне это давалось с трудом, я пытался припомнить все, что было связано с работой, но мысли путались. Но прострация закончилась. Когда мы снова увиделись, я разговаривал с ним, с интересом спрашивая о делах, и попросил еще раз встретиться с отцом и передать ему письмо, в котором объяснял, что из-за работы не имею возможности приехать, и поздравлял его с днем рождения. Через полторы недели я вышел из клиники. Не могу сказать, что я пришел в себя полностью, но голова у меня работала теперь немного получше.
Мы поселились за городом в доме, снятом Конрадом, он уговорил меня съездить пару раз в гости к его шурину. Его сестра смотрела на меня так, словно я был ей омерзителен до глубины души, я боялся, что произойдет стычка между ней и братом. Но все обошлось пока.
Мел спит, хотя время уже близится к часу, а я сижу у стола в его халате и с бессмысленной радостью рассматриваю золотистый и синий день за окном. Я перечитал свой дневник и увидел, что я пишу только о тех ужасах, который мне пришлось пережить, словно вся моя жизнь была одним непрекращающимся кошмаром. Мел бы сказал, что это нечестно. Это нечестно и по отношению к моей жизни и к нему, который выглядит на страницах этой тетради просто свирепым чудовищем, ломающим и калечащим мою душу. Но я знаю, что это неправда. Иногда мне кажется, что я слишком сильно отгораживался от него, был слеп, одинок и эгоистичен, и в тех страданиях, которые я перенес, я повинен не меньше, чем он.
Когда Мел привез меня из больницы, некоторое время я вел почти растительное состояние выздоравливающего. Я ел с огромным удовольствием, как будто только сейчас стал познавать истинный вкус еды, спал по двенадцать часов, гулял в парке, окружающем поместье, читал газеты. Мел гулял со мной, рассказывал мне новости и ужасно меня смешил, в лицах представляя новых сотрудников, которых нанял за этот месяц. Он казался мне совсем иным, я совсем не узнавал в этом открытом человеке моего жестокого Мела Конрада. Мы спали в разных комнатах, он ни разу не сделал попытки прикоснуться ко мне. Через две недели это начало меня беспокоить. Я возвращался к жизни очень быстро, меня уже начинало тяготить и мое безделье, и тот невероятно щадящий режим, который Мел со всей тщательностью поддерживал, жертвуя для этой цели чем угодно. Один раз он даже сорвался с очень важной деловой встречи, решив, что мой голос по телефону звучит как-то не так.
В середине сентября я сказал ему, что хочу выйти на работу. Он ужасно обрадовался, так, что мне даже стало стыдно. Мы поехали в ресторан, выпили за мое выздоровление, и полвечера с увлечением маньяков обсуждали грядущие финансовые перспективы. Когда мы вернулись, я ужасно надеялся на то, что он пойдет ко мне в комнату, но он только пожелал мне спокойной ночи и ушел. Я не понимал, что происходит, мной овладел ужасный страх, что он просто перестал испытывать ко мне желание, что у него кто-то появился за то время, пока меня не было, что какая-то женщина завладела его сердцем, в то время как я сходил с ума от вожделения и страсти. Я пол ночи провалялся без сна, глядя на черное небо за окном, и пытался понять, что же мне все-таки делать. Как мне узнать, что происходит с ним, как мне вернуть его.
На следующий день мы поехали в офис и работы сразу навалилось столько, что в течении нескольких дней я пребывал в блаженной эйфории от того, что моя голова работает даже лучше чем прежде и я сразу стал всем совершенно необходим. Мел был в совершенно лучезарном настроении, мне казалось, что он, как ребенок, хвастается мной и моими уникальными способностями к биржевой игре, которые действительно проявлялись все ярче и ярче. Но по мере того, как я входил в привычную колею, муки мои усиливались. Я помню, как мы сидели в офисе вдвоем, и обсуждали следующий ход, который собирались предпринять, солнце падало из окна за спиной Конрада, лицо его было в тени, волосы казались почти белыми, а в глазах собралась густая синева, я смотрел на него и не мог уже думать ни о чем, ни о каких котировках и акциях, а только о том, что я сейчас подползу к нему на коленях и буду умолять хотя бы об одном коротком миге близости, хотя бы об одном прикосновении его руки. Я смотрел на его чуткие нервные пальцы, которыми он непрестанно что-нибудь теребил, листок ли, ручку, сигарету, в том как он прикасался к любому предмету было так много чувственности, что я умирал от желания прижаться губами к его рукам. И я бы это сделал, если бы не идиот Тони, ввалившийся в кабинет с какими-то бумажками.
Все это становилось все более и более невыносимым, я пытался хоть что-то понять по его глазам, как последний ревнивый кретин следил за теми тремя женщинами, которые были в нашем офисе (одна из них Роза, была очень красивой брюнеткой, холодного восточного типа), пытаясь увидеть, как он на них смотрит, но он смотрел только на меня, и я не мог понять этого взгляда, хотя от него у меня кружилась голова и подкашивались ноги.
Вчера была пятница, и мы с ним уехали с работы раньше обычного. Ужинали дома, вдвоем, он был как-то нервозно весел, рассказывал о последней встрече с Милфордом, и все время подливал себе вина. Я смотрел на него, мучительно раздумывая, как мне сказать о том, что превращало мою, такую счастливую внешне, жизнь в ад. В какой-то момент он встал, чтобы налить мне вина. Он налил почти пол бокала, когда я перехватил его руку и сказал «Хватит». И тут я увидел, что от моего прикосновения его лицо исказилось такой знакомой мне мгновенной судорогой вожделения, глаза вспыхнули, секунду я думал, что он сейчас схватит меня и сделает это прямо на полу, на ковре, даже толком не раздевая. Но он только убрал руку и тут же начал торопливо говорить, рассказывая какую-то ерунду, отошел, сел на свое место, и буквально через несколько минут сказал, что пойдет спать, потому что ужасно устал. Я вернулся в свою комнату. Некоторое время сидел на подоконнике, размышляя о том, что мне делать. Он все еще хотел меня, и я не мог понять, почему он не возьмет то, что хочет, он, который брал все, не раздумывая. Наконец я встал и пошел к нему в комнату.
Я вошел так тихо, что он не услышал. Он сидел на кровати, положив локти на расставленные колени и устало опустив плечи. Горела только одна лампа, стоявшая на тумбочке возле постели, она освещала его лицо, уставшее и потяжелевшее, мне показалось, что вот сейчас я наконец вижу его без той маски, которую он одевал всегда. В его синих глазах было такое ужасное страдание, такая безнадежная мука, что мне захотелось убить себя за свою тупую недогадливость. Он отстранялся от меня, потому что думал, что я этого не хочу. Он боялся причинить мне боль, боялся, что для меня теперь всегда близость с ним будет связана с тем страшным шоком, который я пережил, он чувствовал свою вину так сильно, что сдерживал свое чудовищное желание, этот человек, который потакал любой своей прихоти. Я подумал, что, наверное, он так сидит каждый вечер, пытаясь справиться с собой и завтра вести себя как ни в чем не бывало.
Я подошел к нему и коснулся его плеча. Он посмотрел на меня, попытался улыбнуться, что-то сказать, но, видимо, уже понял, что скрыть ничего не удастся, его губы только дрогнули, как у ребенка, который хочет заплакать, он глядел на меня с надеждой и отчаяньем, словно ждал решения своей участи.
— Я останусь у тебя сегодня, Мел? — спросил я, точно зная, какой ответ последует, его глаза вспыхнули, он торопливо кивнул и, взяв меня за кисть, притянул к себе. Мне казалось, что я сейчас сойду с ума от жара его тела, от запаха его кожи и одеколона, от этих безумных, наполненных вожделением глаз. Я заставил его лечь на кровать и, сев верхом, нагнулся к его губам. Он был в моей власти, полной и неоспоримой, он готов был делать все, что угодно, сдерживаться, как угодно долго, позволяя мне мучить его, как хочется. Я не стал этого делать. Я раздел его, разделся сам и лег под него. Когда он вошел, я услышал его долгий облегченный стон, он целовал мою шею и плечи, он шептал что-то совершенно сумасшедшее, о том, как он любит меня, как сильно хочет, как он тосковал по мне, это шепот заставлял меня стонать и вскрикивать, никогда еще я не чувствовал себя таким счастливым и таким свободным, наверное, это был первый момент в нашей жизни, когда я не чувствовал ни малейшего стыда из-за того, что я хотел и из-за того, что потакал своим желаниям. Он двигался во мне, вопреки обыкновению, почти нежно, но я, сгорая под его тяжелым телом, требовал, чтобы он вошел глубже, делал это сильнее, и в конце концов он потерял голову. Это продолжалось сколько угодно, все слилось для меня в один нескончаемый фейерверк и когда наконец наше объятие разомкнулось, мы еще долго лежали рядом, пытаясь прийти в себя.
Наконец он приподнялся и посмотрел мне в лицо.
— Гор, — сказал он тихо, — я… Прости меня.
— За что? — спросил я, не понимая, за что может просить прощения человек, доставивший мне такое наслаждение.
— Я виноват, Гор, прости…
— Глупости. — я обнял его за шею и прижал его к себе, — это ты прости меня, я просто кретин. Я думал, что ты больше не хочешь, что у тебя есть кто-то еще.
И тут он сказал мне вещь, которая поразила меня больше, чем какие бы то ни было садистские эксперименты, которые проводил надо мною
— Никого. — сказал он мне. — Никого с того самого момента, когда я встретил тебя.
Мы не спали почти всю ночь, мне казалось, что он просто не в состоянии мной насытиться, он позволил мне сделать с ним все, что я хотел, и, мне казалось, что если что-то еще и стояло между нами, то оно рассыпалось в прах.
Мел взялся за строительство этого странного замка, как он его называет. Пока что куплена земля и есть договор с компанией, я изначально был против этой затеи, нет никакой гарантии, что это не привлечет к нам излишнее внимание, масштабы сооружения претендуют на то, чтобы его заметили. Я бы предпочел что-нибудь более скромное и комфортное. На счету у нас шесть миллионов, а Мел собирается ворочать еще большими деньгами. Зачем? Мы могли бы уехать и оставить этот проклятый город вместе со всеми неприятными воспоминаниями.
Мы живем тихо, спокойно, без происшествий и привкуса горечи. Обедаем каждый день в «М***». Раз в два месяца едем отдыхать в горы, и тем не менее у меня никогда не было столь сильного ощущения того, что я живу на вулкане и когда-нибудь он все же взорвется. Я имею ввиду не Мела, а сами обстоятельства. Я смотрю на его лицо и понимаю, что стоило все это пережить, и стоило с этим смириться, ради самой нашей любви, а я не знаю, как иначе назвать то, что мы испытываем друг к другу.
— Будем жить в Замке Ангелов, Гор, его сердцем будет Пылающая комната. — сказал он мне, когда мы ужинали в ресторане отеля «К***».
Я выразил сомнение в том, что это имеет какой-то смысл, он не возражал, но ответил с улыбкой
— Для нас никакого, пока мы вместе.
Он ничего не говорит об Эмилии, но я знаю, что проблема серьезная. Она знает все и требует от него, чтобы он прекратил все отношения со мной, вероятно, она считает меня виновным во всем. Она слишком порядочна и слишком любит брата, чтобы понять, что такие вещи не инициируются кем-то одним. Меня тревожит эта история, не из-за возможного скандала, но из-за Мела, который я знаю, не способен с легким сердцем переступить через это.
Есть те, кто лишен способности любить. Но есть те, кому эта способность дается как испытание и награда, и к последним принадлежим мы оба. Я не жалею ни о чем, ни о потерянном времени, ни о потерянной душе, хотя по-человечески понять это трудно. Раньше он внушал мне страх, я не понимал его, потом я принял все как наказание, но был один единственный момент, ночь, когда я понял, что нас держит вместе не тот далекий день, когда я обнаружил в его столе папку с инициалами СА, а наш собственный выбор.
Я пришел тогда поздно, заехал к отцу, который стал расспрашивать меня о том, как идут дела и напомнил мне, что я должен найти адрес какого-то агентства по приобретению недвижимости, оказалось, он решил продавать квартиру, деньги он собирался завещать мне, я спросил его, зачем он это делает и где собирается жить дальше. Он сказал, что жить он не собирается. Я слишком хорошо его знал, чтобы понять, что это не шутка. Я начал допытываться, ожидая самого худшего, и получил подтверждение своим подозрениям, он был болен. Я начал уговаривать его лечиться. Он возразил, что это совершенно бессмысленно, и ради двух-трех лет мучений он не станет тяготить меня своими проблемами. Вероятно, это страшно, то, что я так просто пишу об этом сейчас спустя два года после его смерти, но что я мог тогда возразить ему, да он и не стал бы меня слушать. Он собирался уехать в Дьепп, там жил его старый друг с семьей, они договорились о том, что он погостит у них месяц после продажи квартиры. Я знал, что он не вернется, он задумал самоубийство, и я знал, что будет дальше. Невозможно описать то, что я пережил тогда, возвращаясь к Мелу пешком по темным улицам, под ледяным ветром, казавшимся мне самим дыханием смерти. Я зашел в церковь, в маленькую церковь Искупления. Была полночь, но двери ее были открыты. Горели несколько свечей, я спросил у мальчика, прибиравшего зал, где священник, он испуганно посмотрел на меня, и я вспомнил о недавней газетной статье, в которой сообщалось об убийстве в церкви, убит был святой отец, случайно зашедшим в храм человеком, он выстрелил в него и спокойно вышел. Дело было громкое, о нем сообщалось как о сигнале чудовищного разгула преступности, ожидали продолжения, но его не последовало. Мальчик отшатнулся от меня с таким ужасом в глазах, что я вынул руки из карманов и, протягивая ему, сказал:
— Не бойся я пришел с миром, я только хочу поговорить.
Вероятно, это было неожиданностью для него или же мое лицо испугало его еще сильнее, он убежал и через минуту вышел священник, мы сели на скамейку и начали разговор, я испытывал безумное желание рассказать ему обо всем, что со мной происходило, о Конраде, о моей жизни, об отце. Он слушал мои чудовищные откровения спокойно, не притворяясь и не успокаивая меня обычными в таких случаях поучениями. Он дослушал до конца, я не чувствовал никакого стыда за свою искренность, наконец он сказал:
— Сын мой, вы много страдали, но главное у вас еще впереди. — Я застыл от ужаса, услыхав его слова.
— Что же мне делать?
— Уповайте на Господа и лишь на него одного, его милосердие безгранично и никто из нас не может осудить другого, ибо никто не знает, чего желает Он от каждого из нас.
— А если я проклят им, отвергнут, как я могу уповать на его милосердие?
— Господь не может отвергнуть созданное им, а вы — создание Господне, не забывайте об этом.
Я поблагодарил его и ушел. Я шел дальше, задыхаясь от ветра и бессмысленно взывая к небу с просьбами совершить чудо, сохранить жизнь моему отцу, я готов был принять и адские муки ради того, чтобы была услышана моя молитва, но она не была услышана или мы действительно слишком ничтожны, чтобы понять и исповедать пути Господни.
Я пришел в номер. Было темно, и я не стал включать свет, Мел спал. Он услышал, как я вошел, и, проснувшись, включил лампу на столе рядом с постелью.
— Что случилось? — спросил он.
Мне не хотелось рассказывать ему об отце. Я разделся и сел в кресло, взяв одну из его сигар. Он продолжал ждать ответа. Затем он встал и, подойдя ко мне, положил руку мне на голову, я закрыл глаза, чтобы забыться хотя бы на мгновение.
— Расскажи мне, Гор, — попросил он так тихо, что я едва слышал его голос.
— Мой отец… — я чувствовал, что голос меня не слушается, я только шевелил губами и смотрел прямо перед собой, видя лицо отца, прощавшегося со мной со своей обычной сдержанностью.
Я встал и лег на постель, зарываясь лицом в подушку, я не мог выносить даже неяркий свет, глаза болели, или это была лишь проекция моей иной боли, долговечной и неизбывной. Он выключил лампу и сел рядом.
— Ты презираешь меня? — спросил я его. — Я слаб, Мел, правда.
— Нет, — ответил он, — не слаб, слишком недальновиден, слишком слеп.
— Я все рассказал священнику, — признался я, — все о тебе, о себе.
— И правильно сделал, это стоило рассказать, — меня удивил его ответ.
— Почему я не могу умереть за него, я хуже в тысячу раз хуже его и моя жизнь настоящее проклятие.
— Каждый умирает за того, за кого должен, это не выбирают.
Я молчал. Меня ужасала тишина, обступавшая нас, непреодолимая, связанная с моим страхом перед тем состоянием, перед депрессией, случившейся впервые и тенью преследовавшей меня с тех пор.
— Пожалуйста, Мел, не молчи, умоляю тебя, я хочу слышать твой голос, хоть что-нибудь, только не молчи, — попросил я.
Он поднял меня за плечи, и медленно раздевая, продолжал говорить, тихо, странно, бесконечно, я слушал его завороженный печальным смыслом его слов и тем, что никогда ни одному человеку в мире не доводилось слышать таких признаний:
— У Гора смуглая кожа и черные глаза, они блестят в темноте, он слишком горд, чтобы говорить правду, но слишком честен, чтобы лгать, он хотел бы, чтобы все случилось иначе, но произошло то, чего не могло быть, он должен был родиться, хотя ему и очень хотелось избежать этого, и не приходить в мир, который казался таким простым и таким бессмысленным, когда выбор пал на него, он задавал слишком много вопросов, он был нетерпелив и не умел ждать. Он родился в семье, которая уже потеряла своего первого ребенка, и вся нежность, уготованная ему за время слишком долгого ожидания превратилась для него в незаслуженно дорогой подарок, пугавший его тем сильнее, чем больше он пытался отвергнуть его. Его мать говорила на неизвестном языке, звучавшем, как язык далекой и недосягаемой земли, где он видел свое отражение в холодной поверхности озер, и не мог отличить горе от радости, лишь потому, что не знал, что существует и то, и другое. Отец жил замкнуто и сторонился сына, которого считал не своим, но ты не знал об этом, и тебя ранило все, что ты принимал в наказание за преступление, в котором не был повинен. У него была подруга, с маленьким серебряным кольцом на пальце, которое он подарил ей, выпросив его у матери незадолго до того, как они расстались навсегда. И тогда наступила ночь, глубокая и темная, темнее, чем его глаза, и он был в ней один, и день не наступал слишком долго, но все менялось, его память причиняла ему больше страданий, чем его собственный отец, избегавший его и никогда не обещавший прощения. У Гора не было друзей, он и сам не хотел быть ничьим другом, стыдясь своего сердца, которое бьется под моей ладонью, время казалось ему той же тьмой, безмолвной и пустой, он и до сих пор испытывает страх перед его способностью отнимать то, чем ему хотелось бы обладать вечно. Его мечтой было покинуть отца, но он не мог себе в этом признаться, и тем мучительней он провел три года своей жизни в доме с большой серой гостиной, где его осыпали заботами и вниманием, но где все были глухи к тому далекому одинокому голосу, который так напоминал ему о его матери. Он хотел ненавидеть отца, и он даже пробовал забыть его, и мечтал о том времени, когда, наконец, он обретет свою свободу, желанную и горькую. Так и случилось, когда я встретил его, и мир стал чистилищем, которое легче делить со спутником, нежели отбывать в одиночестве. Гор был скрытен, но я знал о нем все и даже то, о чем он сам не желал знать. Я был слишком жесток с ним, потому что хотел заставить его любить себя, и я знал, что он захочет убить меня, и сейчас он может сделать это и вернуться к самому себе, забыв об этой ночи и о своих страданиях, но лишь после того, как он исполнит мое последнее желание, в котором не сможет отказать мне…
Он лежал со мной, прижимая меня к себе, и я тогда наконец понял, что вечный страх перед отцом и одиночество, бывшее моей карой за мое незаконное рождение, в объятиях этого человека утрачивали свою остроту, превращались лишь в тягостное воспоминание, не имевшее больше той справедливой силы, которая омрачала всю мою жизнь.
— Откуда, Мел, — спросил я, — ты взял все это?
— Я знал, — ответил он.
— Но как это возможно?
— С годами понимаешь, что нет ничего невозможного».