Пылающие скалы
Шрифт:
— Случай не простой, — уклончиво ответила Анна Спиридоновна. — И пока не прошёл острый период, трудно делать прогноз. На данный момент, говорю со всей ответственностью, непосредственной угрозы не наблюдается, а там посмотрим.
— Сколько он продолжается, острый период? — спросил Кирилл.
— Обычно дней пять… Потом можно будет провести все необходимые анализы и назначить лечение.
— Иные по полгода маются, — заметил Наливайко. — Вот же проклятый крестовичок!
— И часто у вас такое случается? — не отставал от Анны Спиридоновны неугомонный Неймарк.
— В плохие годы — три-четыре случая, а так крайне редко.
— Но намучился он, бедняга, основательно!
— Да, довелось-таки повозиться. В печени возникли длительные и стойкие изменения.
— Ему даже пришлось на материк переселиться. Он, понимаете, водолазом у нас работал, а после такого камуфлета человеку на море делать нечего.
— Почему? — тревожно ловя каждое слово, осведомился Кирилл.
— Яд гонионемы обладает способностью вызывать анафилоксию — повышенную чувствительность — к повторному введению даже очень небольших доз того же токсина, — объяснила главврач. — Почти все смертельные случаи приходятся поэтому именно на повторное поражение. Так что выбирать не приходится. Уж очень велика степень риска.
— Значит, первичные?.. — попытался поставить точку Кирилл, преданно глядя на Анну Спиридоновну.
— С ними, разумеется, проще, — поняла она недосказанное.
— И на том спасибо, — нехотя отступил Неймарк, склонив голову.
— Куда вы теперь? — поинтересовался Наливайко, присев покурить в тени тополей. — Сразу назад или у нас погостите?
— Домой поедем, Петр Фёдорович, забот полон рот.
— Я бы остался, если можно, на несколько дней, — попросил Кирилл, упрямо сдвинув брови. — Здесь есть какая-нибудь гостиница?
— Гостиниц у нас в райцентре пока не построено, мил-человек, — сообщил Наливайко. — Но устроить, конечно, можно. Турбаза сгодится?
— Буду очень благодарен.
— Значит, замётано… А с работы начальство отпустит? Астахов, я знаю, насчёт этого строг.
— Я здесь на отдыхе, товарищ Наливайко, в лагере СКАН живу. Как говорится, сам себе хозяин.
— Тогда дело другое. — Петр Фёдорович посмотрел на часы. — Садитесь ко мне в машину, подброшу… Ну, в таком разе прощай, Матвеевич, — он протянул Неймарку руку. — Звони, если чего понадобится, не стесняйся.
— До скорого, Фёдорович. Можешь не сомневаться, я позвоню.
— Сам из Москвы? — спросил Наливайко, усаживаясь рядом с Кириллом.
— Из Москвы, Петр Фёдорович.
— А по специальности кто?
— Химик, в научно-исследовательском институте работаю.
— Не по нашей, океанической, части?
— Ничего общего, к сожалению, но море люблю.
— Если б не любил, не приехал… Вон оно как обернуться может, море. Жаль Светлану Андреевну, это же надо, чтоб так не повезло человеку?
Кирилл ничего не ответил, глядя в окно, за которым проносились розовые и голубые домики и тополя, тополя.
XXII
Герман Кондратьевич Гончарук вызвал машину и поехал в порт, где у тридцать восьмого причала стоял белоснежный красавец “Борей” с двумя мощными радиотелескопами в шаровых оболочках. Судно три дня как пришло из доков и было поставлено под загрузку. Контейнеры с оборудованием ждали своей очереди, составленные вдоль подъездных путей в замысловатые фигуры.
Машина остановилась возле трапа. Дружески поздоровавшись
Над рубкой лязгала плохо смазанная поворотная стрела, опуская на палубу оранжевую крышку батискафа системы “Пайсис”, намертво закреплённого на корме. Место для второго аппарата, отмеченное откинутыми скобами, было пока свободно. Его обещали подвезти только в начале будущего месяца, что нарушало весь тщательно разработанный график.
Убедившись, что окованные жестяной полосой ящики с новейшими магнитометрами уже опущены в трюм, Гончарук перешагнул через комингс и, грохоча по ступеням, сбежал на ют, где размещались лаборатории. У гидрохимиков и биологов моря ещё конь не валялся. Столы и полки сплошь были заставлены нераспакованной посудой и приборами. В геофизической продвинулись значительно дальше. Бесчисленные, напичканные электроникой блоки были размещены по своим кронштейнам, а всевозможные самописцы надёжно принайтовлены к переборкам. Единственное, что здесь требовалось, это вынести развороченную тару и провести генеральную уборку. Лишь в вычислительном центре, как всегда, царил абсолютный порядок. Судовые отсеки, находившиеся на попечении капитана, Герман Кондратьевич осматривать, конечно, не стал, а сразу поднялся на верхнюю палубу в свои апартаменты научного руководителя с просторной ванной и кабинетом, отделанным под красное дерево.
Взглянув на всепоясной хронометр — до заказанного разговора с Москвой оставалось минут двадцать, — он отомкнул сейф и разложил перед собой списки, испещрённые галочками и прочими таинственными знаками. В целом научный состав был укомплектован. Лишь возле одной фамилии, обведённой красным карандашом, выделялся жирный минус, перечеркнувший едва различимый теперь плюс.
Столь неожиданно и, главное, не вовремя выбыв из строя, Рунова поставила Гончарука перед сложной проблемой. Он, само собой разумеется, сочувствовал Светлане Андреевне, которая была ему не совсем безразлична, и мысленно желал ей всяческих благ. В первую очередь — быстрейшего выздоровления. Но на это как раз, судя по уклончивым ответам врачей, особенно рассчитывать не приходилось. По крайней мере в обозримый период, вернее, в жёстко отмеренные сроки, коими располагал, готовя экспедицию в район Большого барьерного рифа, Герман Кондратьевич.
Превыше всего ставя интересы дела, неразрывно связанные с сугубо личными, Гончарук умел абстрагироваться от всякого рода нюансов, которые собирательно именовал “человеческим фактором”. В сложных распасовках, которые он вёл, комплектуя научный состав, Рунова была лишь единицей, которую требовалось срочно кем-нибудь заменить. Трагический случай, который не мог оставить равнодушным даже совершенно постороннего человека, знания, опыт и, не в последнюю очередь, личное обаяние Светланы Андреевны — всё это как бы осталось вне игры, не терпящей сантиментов. В запечатанных кладовых сердца, говоря иными словами, которых никак не затрагивали неписаные правила делового пасьянса.