Пылающий остров
Шрифт:
— Это был бивень слона.
— Может быть, мамонта? — робко поправил Кленов.
— Нет. Бивень был прямой, а не загнутый. Его принес мне Егор Косых. Он исколесил таежные болота и гривы. И на 65°северной широты, насколько я мог потом определить это по карте, и 104° восточной долготы он открыл «кладбище слонов». Горные кряжи заборами отгородили плоскогорье со всех сторон. Жаркое сибирское солнце растопило слой вечной мерзлоты и оголило кости. Три недели Егор Егорыч не ел ничего, кроме «пучек» — местного растения из семейства зонтичных, весьма пригодного для дудочек и очень мало для гастрономических блюд. Он оставил на кладбище слонов всю провизию, лишь бы принести
— Что же следует из всего этого, если даже, осмелюсь так выразиться, поверить вашему неграмотному таежнику?
— Из этого следует, милейший, что в Сибири до последнего ледникового периода был жаркий африканский климат. Здесь водились тигры, слоны…
— Вы хотите сказать, что и люди, обитавшие здесь…
— Вот именно! И люди, обитавшие здесь, были совсем другие, чернокожие! Не хотите ли еще раз взглянуть на фотографию?
Кленов замахал руками:
— Простите меня, профессор. Я ваш недавний студент. Но я лишь экспериментатор. Я верю только опытам, а не гипотезам.
— Вам не нравится эта гипотеза о затерянном племени чернокожих сибиряков? Хотите, я взволную вас другой?
Кленов, может быть, и не хотел, но Баков обращал на это очень мало внимания:
— Что вы думаете, почтенный мой физик-экспериментатор, о единстве форм жизни во вселенной?
— Откровенно признаюсь, профессор, ничего не думаю. Это так далеко от физики.
— Быть может, и не так далеко… — снова загадочно сказал Баков.
— Во всяком случае, надо думать, что формы эти бесконечно разнообразны, — заметил Кленов.
— Не вполне, — пробурчал Баков. — И у лягушки и у человека по пяти пальцев на конечностях и сердце в левой стороне.
— Совершенно справедливо.
— На голове почти у всех животных по два глаза, по два уха… Словом, похожего много.
— Пожалуй, — согласился Кленов.
— А как вы думаете, по какому пути могла развиваться жизнь на другой планете?
— Простите, профессор, осмелюсь возразить вам. Я считаю саму постановку вопроса… не научной.
Баков громко расхохотался. Олень Кленова, который шел рядом с оленем Бакова, шарахнулся в сторону.
— А между тем это любопытнейший вопрос! Знаете ли вы, Кленов, замечательного мыслителя прошлого века — Фридриха Энгельса?
— Я далек от его понимания классовой борьбы и ее значения. На мой взгляд, вершителем судеб человечества может быть только человеческий Разум и Знание.
— И носителями Разума и Знания вы готовы считать лишь наших с вами почтенных коллег?
— М-да… мне кажется, что только ученые могут принести человечеству счастье. Впрочем, я далек от политики, хотя и готов сопровождать вас в изгнание, быть вашим учеником и помощником.
— Если бы у меня хватило времени, я прежде всего выучил бы вас марксизму. Так вот! Я встречался с Фридрихом Энгельсом, с этим замечательным человеком, когда еще пылким юношей я бывал за границей. Старый философ рассказывал мне, что работает над книгой о природе, применяя для понимания ее законов материалистическое учение и диалектический метод. Он в этой работе затрагивал вопросы закономерности возникновения и развития жизни. Жизнь, первая живая клетка, неизбежно должна была возникнуть, когда условия на какой-нибудь планете оказались благоприятными. Развитие жизни всюду должно было начинаться с одних и тех же азов. Высшие формы жизни, по крайней мере у нас на Земле, связаны с позвоночными, у которых наиболее совершенная нервная система. А высшим среди высших является то позвоночное, в котором природа приходит к познанию
Кленов тяжело вздохнул:
— Я не понимаю, почтенный Михаил Иванович, какое это все имеет отношение к физике или черномазой шаманше?
Баков загадочно усмехнулся:
— Как знать! Вот, например, мертвый стоячий лес, который я сфотографировал среди поваленной тайги. Не кажется ли вам, что взрыв произошел не на земле, а в верстах в пяти над нею? Взрывная волна ударила во все стороны. И там, где фронт ее был перпендикулярен деревьям, они не были повалены, потеряв лишь верхушки и сучья. Но всюду, где удар пришелся под углом, деревья были повалены, а на возвышениях — даже на сотню верст. Видите? — И Баков показал на возвышенность, по склону которой лежали стволы деревьев.
— Что же из этого следует? — недоумевал Кленов.
— То, что метеорит никогда не падал в тайгу, — отрезал Баков.
Они могли ехать рядом лишь по краю болота, где тайга расступается. Болото кончилось, и деревья сомкнулись. Баков, ударяя своего рогатого конька пятками, погнал его вперед за оленем Лючеткана.
Глава III
ТЯЖЕЛЫЙ ПОДАРОК
В стойбище со странным названием «Таимба» русских приняли радушно. Они остановились в чуме старика Хурхангыря, старейшего в роде.
Михаил Иванович всячески допытывался, из какого рода живущая в стойбище шаманша. Но удалось ему установить только то, что до появления ее в роде Хурхангырь о ней никто ничего не знал. Возможно, что языка и памяти она лишилась во время катастрофы, по-видимому окончательно так и не оправившись.
Лючеткан сказал русским, что у шаманши есть свои странные обряды. И он шепнул, что покажет баё камлание. Оказывается, она шаманила ранним утром, когда восходит утренняя звезда.
Лючеткан разбудил Бакова и Кленова до рассвета. Они встали и вышли из чума.
Глядя на рассыпанные в небе звезды, Баков сказал Кленову:
— Джордано Бруно сожгли на Площади Цветов в Риме за то, что он предположил существование жизни и разумных существ, кроме Земли, на многих мирах.
— В наше время вас не сожгут на костре, но я не советовал бы вам, Михаил Иванович, выступать с подобными утверждениями.
Баков усмехнулся.
В тайге нет опушек или полян, в тайге есть только болота. Конический чум шаманши стоял у самой топи. Сплошная стена лиственниц отступала, и были видны низкие звезды.