Шрифт:
— Бернард…
Старое изнуренное тело облачено в грязную одежду, на лице печать смерти, крошечные глазки. Кажется, прошли годы с тех пор, как обаятельный проповедник знакомил последователей Матиса с положением дел в Мюнстере, и с тех пор, как монастырь Убервассер опустел от его слов.
— Михей, Моисей и Самсон.
Царь аплодирует, его примеру моментально следуют все остальные.
— Хорошо, хорошо. А теперь, Дивара, царица моя, сыграй Саломею. Давай, давай, Саломея! Музыку, музыку!
Дивара запрыгивает на стол и начинает вращаться и извиваться под звуки лютни и флейты. Платье соскальзывает с ее плеч, ноги обнажены. Она рассекает воздух волосами и сжимает руки над головой, изогнув спину.
Танец Саломеи, стремящейся заполучить голову Иоанна.
Яна Бокельсона, портняжки и сводника из Лейдена, комедианта, апостола Матиса, мюнстерского пророка и царя.
Яна и всех остальных.
Гора трупов. Она это знает.
Я смотрю на танцующую смерть, выбирающую одного за другим, пока не решаюсь выйти из тени, дав ей возможность заметить и меня.
Она останавливается, совершенно неожиданно, словно первая увидела призрак. Сидящие за столом, окаменевшие и разглядывавшие меня с открытыми ртами, возвращаются
И снова она дарит мне мимолетную улыбку, словно нас лишь двое.
Забери их прочь, их всех.
Око Караффы (1535 год)
Письмо, посланное в Рим из города Мюнстера, адресованное Джампьетро Караффе, датированное 30 июня 1535 года.
Мой достопочтеннейший господин.
К тому времени, когда Вы будете держать в руках страницы этого послания, известие о конце Царства Сиона в городе Мюнстере уже, без сомнения, достигнет ушей Вашей Милости. Ибо величайшее внимание всех стран было приковано к исходу осады, а Вашей Милости — к отдельным деталям, которые Вас особо интересовали. Следовательно, к этому интересу, как и к естественному для культурнейшего и образованнейшего человека любопытству, я апеллирую, а значит, мое письмо может оказаться полезным, если осветит некоторые подробности, показавшиеся мне важными после многих месяцев молчания.
Но вероятно, мне стоит начать рассказ с личного восприятия, что, без сомнения, послужит Вашей Милости для того, чтобы понять в истинном свете мое положение, так как за тридцать шесть лет, отпущенных мне Всевышним, я никогда не переживал столь изматывающих тело и столь угнетающих дух событий. Так что, случись самому трезвому и разумному человеку пережить такое, и он стал бы безумнейшим из безумцев.
В критические дни осады Мюнстера я наблюдал, как запасы продовольствия становились все более ограниченными, а лица жителей — все более изможденными. Я видел, как всего за неделю крысы исчезли с городских улиц, и начал подозревать, что не только из-за явного сумасшествия, но и в силу трезвого расчета Ян Бокельсон стал казнить все больше и больше недовольных: меньше ртов, которые надо кормить, больше мяса, которое можно съесть.
Надо сказать, что, будь фронт анабаптистов более прочным, моя миссия оказалась бы не столь трудной. Я бы с легкостью назвал народ в городе силами Сатаны, а расположившихся снаружи наемников — воинством Божьим. Но в свете развития событий становилось все труднее не видеть в Царе Сиона и его придворных — единственных истинных врагов, а в остальных осажденных — безвинную паству. Абсолютное сумасшествие Бокельсона сделало анабаптистское безумие всех остальных не столь страшным.
Таким образом, не единожды выслушивая, как он обещает людям, что превратит для них камни мостовой в хлеба и фазаньи ножки, я испытывал непреодолимое желание убить его, стереть с лица земли, освободить народ от этого ига, которое он вынужден терпеть лишь из-за внешней опасности.
Тем не менее корреспондент Вашей Милости лично причастен к зародившемуся в городе расколу. После пришествия Яна Матиса я завоевал дружбу главного проповедника общины, Бернарда Ротманна, человека большого ума и высокой культуры, о котором я уже упоминал в письме, написанном больше года тому назад. Как только я увидел, каким образом его вывел из игры новый пророк, Матис, я сразу понял, насколько его ум и опыт могут оказаться полезными для выполнения моих планов. Я мог воспользоваться недовольством бывшего лидера, прекрасного знатока Библии, отодвинутого в сторону простым пекарем и вульгарным сводником. Но Ротманн тяжело заболел, а вместе со здоровьем у него пропало и желание бороться. В конечном итоге он удовлетворился ролью придворного теолога Иоанна Лейденского. И все же ни один просвещенный человек, как бы слаб и изможден он ни был, не смог бы долго выносить спектакля о Сионском царстве.
Не помню, как появилась идея полигамии, возможно, меня вдохновила легенда о том, что анабаптисты помимо вещей обобществляют и женщин. Я долго дискутировал с Бернардом Ротманном по поводу взглядов библейских патриархов на вопросы семьи и брака, пока проповедник не посоветовал Бокельсону принять этот обычай, настолько одиозный, что вызвал враждебность народа. После этого все утонуло в море крови, а сам Ротманн в конце концов взял и себе четырнадцать жен. Но дух осажденного города, который до этого момента единым фронтом противостоял атакам епископа фон Вальдека, был безнадежно сломлен — больше никогда там уже не было единства.
Таким образом, особой нужды в предателе не было, даже если бы осажденные были лучше организованы и меньше боялись поражения. И все же казалось, осада не закончится никогда. Бесспорно, Новый Сион был на грани падения от голода, как бесспорно и то, что железное кольцо, созданное войсками епископа вокруг города, — не прошло и года — стало действительно эффективным, но при длительных кампаниях в наемных армиях начинаются заметное брожение и падение боевого духа, усиливающиеся по мере задержки оплаты.
Я пробрался в лагерь епископа на рассвете 24 мая, несмотря на аркебузы наемников, нацеленные мне в голову, и крики городской стражи, требовавшей, чтобы я вернулся. Недоверие капитана Вириха фон Дауна мне удалось преодолеть, слепив из глины модели укреплений Мюнстера и детально охарактеризовав недостатки городской охраны. Достоверность своих слов мне пришлось подтвердить, вскарабкавшись глухой ночью на городские бастионы и ускользнув из ворот живым и невредимым.
Месяц спустя войска епископа вошли в Мюнстер. О разыгравшейся в городе битве сообщить никаких подробностей не могу, так как не имел возможности там присутствовать. То, что произошло потом, лучше не видеть человеческому глазу и не описывать никаким языком. Обыски, убийства и пытки продолжаются и по сей день. Убивали на месте. Только Иоанн Бокельсон и двое его ближайших людей, Крехтинг и Книппердоллинг, были схвачены для дознания. В роковой час царя анабаптистов не видели среди доблестных защитников города сражающимся на площади, его конечно же нашли в тронном зале, спрятавшимся под столом и умоляющим пощадить ничтожного портняжку и несчастного сводника. Что касается Бернарда Ротманна,
Тела брошены прямо на улицах, и весь город пропитан невыносимой вонью. На центральной площади возвышается бледная гора трупов, раздетых донага и сваленных друг на друга.
Прибытие епископа фон Вальдека не слишком способствовало оздоровлению обстановки в Мюнстере. Улицы города и сейчас пустынны, даже в полдень, а овощные лотки еще не вернулись под крышу ратуши. Много времени пройдет, пока жизнь в Мюнстере вновь войдет в нормальное русло, хотя работы по восстановлению собора уже начались.
Вот таким образом анабаптисты от здешних мест до Нижних Земель утратили свой маяк надежды. Многие сторонники дела Мюнстера, отправленные Бокельсоном для подстрекательства населения Голландии, все еще бродят по тем краям, но дни их сочтены, и остается все меньше и меньше дураков, готовых их слушать. Вот почему я считаю, что на судьбе этой мерзкой ереси поставлен крест и опасность устранена полностью.
По этой же причине полагаю, что выполнил миссию, возложенную на меня Вашей Милостью, миссию, ради которой я пожертвовал всеми своими физическими и духовными силами, будучи вовлеченным в ужасную трагедию, в которой я был и зрителем и участником. В связи с этим моему господину будет нетрудно понять, почему я прошу удалить меня от тошнотворного, смердящего запаха этих земель, чтобы продолжить служить ему, если мои услуги когда-нибудь понадобятся ему вновь в ином месте и в иное время.
Надеясь на благосклонность Вашей Милости, скромно целую Ваши руки.
ГЛАВА 40
Антверпен, 28 мая 1538 года
— Я не стал дожидаться конца. Я покинул Мюнстер в начале сентября. Никогда больше моя нога не ступала на эту землю.
Элои прикуривает для меня сигару от углей в камине. Широкие кольца дыма медленно поднимаются в воздух, в то время как я ощущаю величайшее умиротворение, медленно разливающееся по телу. Уж никак не ожидал встретить здесь этот роскошный индийский товар.
Ласточки, испещренные светом заката, низко летают над крышами — значит, пойдет дождь. Время от времени скрип проезжающих по улице повозок, голоса, лай собак где-то вдали…
Я пробегаю по списку имен, лиц, впечатлений, гнездящихся в изгибах моих шрамов. Что-то исчезло, забыто, похоронено навсегда на дне темного колодца.
Память… Сумка, полная разных пустяков, свернутых случаем и в конце концов поражающих тебя, словно не ты сам собирал их, превращая в величайшие драгоценности…
Я беззвучно смеюсь над временем, над былыми трагедиями, над случайными героями давно ушедших времен. Я смеюсь.
Элои понимает, мне надо дать время, — непросто встретить человека, умеющего слушать историю, которую рассказывают у очага.
Наконец он прерывает обволакивающую нас дымом тишину:
— А потом?
— Провал. Я сорвался. Даже не подумав, даже не задав себе ни единого вопроса. Как и со мной, это произошло и со многими другими, вовремя бежавшими из города, обезумевшими, потерянными, выбившимися из сил. Мы несли в себе обиду и злость на утраченные возможности — вялотекущую гангрену, медленно разъедающую разум. Для нас больше не было места в этом мире.
В Нижних Землях начались волнения, казалось, с минуты на минуту все там должно взорваться. Поэтому мы и собрались там без определенной цели, пытаясь хоть как-то собрать осколки. В Голландии разногласия между участниками движения обострились, как никогда: с одной стороны, там были сторонники мирного пути во главе с Филипсом и Йорисом. С другой — более решительные, упрямцы, желающие взять в руки оружие. Мы встретили их прямо на улице, молодых, готовых на все.
Элои прерывает меня взрывом кашля:
— Ты забываешь про нас. Йорис всегда меня ненавидел, ненавидит до сих пор. Подожди, подожди, как там он меня назвал? «Распутником, любителем разврата и кутежей». Я бы и сам не смог придумать лучше!
Он улыбается: теперь мы можем поговорить о вещах, в которых он прекрасно разбирается.
— Потом в декабре появился ван Гелен, этот великан из Лимбурга — я знал его еще с Мюнстера — туда он забрел в поисках надежды для угнетенных, а нашел лишь старого сумасшедшего Бога, пожирающего людей. Бокельсон поставил перед ним задачу — искать новых прозелитов среди братьев в голландских общинах, но Новому Сиону не суждено было увидеть, как он умирает, как крыса в ловушке, из-за сумасшествия одного комедианта. У него почему-то не возникло никакого желания туда вернуться.
Так я снова вступил в борьбу, больше не умея ничего делать, кроме как сражаться.
Март тридцать пятого мы встретили в Болсварте взятием монастыря Олдеклостера. Мы засели там, забаррикадировавшись на неделю. Ван Гелен считал, что из этого стратегически важного пункта мы сможем контролировать весь залив, одновременно облегчив положение во Фрисландии, где крестьяне уже подняли восстание. Но поддерживать связь оказалось гораздо труднее, чем мы представляли.
В мае мы взяли муниципалитет в Амстердаме. По плану ван Гелена предусматривалось, что простые горожане тоже восстанут и присоединятся к нам. Обязанность повести их за собой была возложена на меня, в то время как он забаррикадировался внутри здания, оттянув на себя муниципальную гвардию.
Это стало подлинной катастрофой, настоящим концом. Никто не поддержал нас. Ван Гелен просчитался: ни у кого не возникло ни малейшего желания рисковать ради нас собственной жизнью, мы зашли слишком далеко, слишком вырвались вперед, опередив свое время, не заметив, насколько черви страха и бедности источили людские души. Захватчики сопротивлялись до последней пули, а потом предприняли отчаянную попытку прорыва с одними мечами. Их вырезали всех до единого.
Нам не оставалось ничего… Ван Гелен — мертв. У меня было всего около тридцати человек, практически невооруженных, и старая рыбачья лодка. В такой ситуации я принял решение распустить отряд: при определенной доле везения кто-то еще мог спастись, всех вместе нас бы скорее обнаружили и схватили. Они все поняли, никто не задавал вопросов. Это был последний приказ Капитана Герта из Колодца.