Рабочий день

Астраханцев Александр

— Но я не могу решать за него. Все, разговор окончен.

— Похоже, здесь заколдованный круг. Вы нашей работой довольны?

— Довольны. Но нельзя же наглеть, пользуясь этим!

— Так! А кто наглеет? Вы срезаете нам наряды и объявляете, что мы же и наглеем? Какое вы имеете право срезать, если утвердили?

— Комиссия разобралась, проверила и нашла лишние объемы. Что прикажете делать? Не буду же я вам из своего кармана платить?

— Ну, хорошо, — сказал Бреус уже мягче, — давайте по-другому рассуждать.

Почему вы платите москвичам больше, своим — еще больше?

— Неправда! Откуда вы взяли?

— А я все просчитал, — Бреус помахал тетрадочкой. — Две ночи не пожалел. Хотите, разберемся? Это без учета того, что вы не тратите на нас отпускных, больничных, затрат на соцмероприятия и прочее.

— Ты меня доведешь, — мотнул головой директор. — Ты берешь одну систему факторов, и у тебя получается одна логика, а я возьму другую, и у меня будет другая логика. Это ваш? — кивнул он на Микутского.

— Да, мой заместитель.

Директор поднял брови и взглянул на Микутского внимательней.

— Так вот, согласно другой логике, — продолжал он, — снова приедет ревизия и скажет: не верим, что человек может заработать в день тридцать пять рублей, и попробуй докажи им, что ты не осел.

— Но мы же не виноваты в том, что делаем в три-четыре раза больше ваших. Вы же понимаете, что мы приехали сюда не с благотворительной целью?

— Но вы же тоже, наверное, понимаете, что у нас не Клондайк, а соцпредприятие?

— Я подсчитал еще один вариант. Поскольку мы работаем по четырнадцать часов и без выходных, я имею право поехать к прокурору и потребовать, чтобы вы оплатили мне согласно закону все сверхурочные в двойном размере.

— А я в таком случае с завтрашнего дня увольняю вас как временных рабочих, которых я не могу больше держать по мотивам исчерпания фонда зарплаты, — директор смотрел на Бреуса внимательно и испытующе. Казалось, он сам не знает, как быть, и ждет, что Бреус подскажет какой-нибудь остроумный выход.

— Но ведь мы обидимся, — сказал Бреус, — и на следующий год не только сами не приедем, но еще и расскажем всем, как вы встречаете честных шабашников.

— Ничего, Союз большой, найдем в другом месте, посговорчивей.

— Нда-а... А что бы вы сказали, если бы мы вам оказали большую услугу?

— Какую? Только быстрей, ребята, у меня — время.

— В Топоркове стоит двухсоткиловаттный агрегат, который никто не может запустить...

— Что значит — никто не может? Если мой главный механик работает спустя рукава, — директор сурово посмотрел на главного механика, — это еще не значит, что никто не может! Так в чем дело?

— Беремся его запустить при условии: вы заплатите нам всю первоначально оговоренную сумму.

— Но ведь... А вы уверены, что запустите?

— Не запустим — не заплатите. Вы ничего не теряете.

— Какая там разница в сумме?

— Четыре

тысячи.

— Не много ли, ребята? Вы ж с нас живых шкуру сдираете. За такие деньги я из Москвы академиков могу пригласить.

— Да, но академики агрегатов не чинят, и потом, скажу вам по секрету, мы сами — будущие академики. У нас пока, по молодости, звания небольшие, но уже кой-какие есть.

Директор побарабанил пальцами по столу, посмотрел в упор на Бреуса, потом на Микутского. Оба, пообносившиеся, грязные, лохматые, бородатые, сидели прямо, поблескивая очками, и глаз не опускали. Директор слегка ухмыльнулся — его, видимо, рассмешил вид «будущих академиков». Перевел взгляд на главного механика.

— Ну, что считаешь?

— Я бы согласился, — ответил тот. — Пилорама там совсем не тянет, хоть поселок отключай. Возня с рекламациями, с бригадами ремонтников — дороже станет. Кроме того, я говорил вам насчет эстакады...

— А вот если бы я высчитал эту сумму из твоей зарплаты, ты бы так быстро согласился? — раздраженно спросил директор. Он нажал кнопку в столешнице — за дверью, в приемной, глухо задребезжал звонок. Однако никто не вошел. Директор беспокойно поерзал на стуле, встал и пошел, ворча: — Куда она пропала? Опять, поди, в магазин французский трикотин завезли?

В приемной он кого-то распек, вернулся и, набычившись, сел. Немного погодя вошла широкотелая женщина с красным лицом, белесыми кудряшками, в очках с металлической оправой, нерешительно остановилась посреди кабинета.

— Скажи-ка, Клавдия Алексеевна, мне вот что, — обратился к ней директор, так и оставив ее стоять посреди кабинета, — как у нас по ремонтным мастерским с зарплатой за второй квартал?

— Без перерасходов, но первый квартал не перекрывают, — ответила женщина, как понял Микутский, плановик или бухгалтер.

— Ясно. А остатки по безлюдному фонду остались?

— Нет, все съели. Ну, тот случай, вы знаете... — женщина покосилась в сторону сидящих Бреуса и Микутского.

— Ну ясно. А по стройучастку Петенкова как?

— Пока в норме. Но боюсь, летом... Он ведь еще студотряд ждет.

— Не бойся. Как идет оплата реализации? Деньги поступают?

— За вторую декаду задержали. За экспортную древесину счета не приняли...

— Знаю, знаю, потом. Свободна, — махнул рукой директор.

Только женщина вышла, вошел Петенков, молодой высокий парень. Сухо поздоровался, задержал взгляд на Бреусе и Микутском, пошел и сел по другую сторону.

— Вот зачем, Юра, я тебя позвал, — сказал директор. — Ребятам придется платить.

— Но ведь вы же... — начал было Петенков.

— Знаю, знаю, — остановил его, жестом руки директтор. — Ты мне скажи, пилорама нормально работает?

— Да как же нормально! — возмутился Петенков. — Опять двести кубометров недодает в этом месяце!