Рабочий день
Шрифт:
Зайцев сел на подножку и задумался.
— Не могу, Сергей Иванович, дело у меня! — встрепенулся он.
— Что за дело?
— Да-а... — Зайцев помялся. — К теще надо съездить.
— Эка, тут дело горит, а ты — к теще!
— Поговори, Сергей Иванович, с ребятами в гараже, может, кто и согласится? Веришь — нет, не могу!
— Ну да, когда легко — я тебе накладные пиши, туфти, а когда тяжело — пускай дядя едет? — Правоторов переступил с ноги на ногу, поставил ногу на подножку. — Пойми, Дима, не поедем завтра — послезавтра еще хуже будет. А так бы выехали пораньше, еще и к теще успел бы, а?
— Это только так говорится. Дорогу я знаю.
— Я тоже знаю! — уже раздраженно сказал Правоторов.
Зайцев сидел, положив руки на колени, и рассматривал
— Давай, Дима, выручай, — сказал Правоторов.
— А что везти-то?
— Цемент.
Зайцев сдвинул на глаза замасленную кепчонку и почесал в затылке. Безнадежно махнул рукой и сказал невесело:
— Ладно, поехали. Бешеной собаке сто верст не крюк. Сколько напишешь? — прищурил он глаз.
— Ну, двести сорок километров полногрузом — хватит? Повезешь максимум четыре тонны — все равно по дороге рассыпем. Сейчас дуй к складу — там тебя ребята нагрузят. Выезжать завтра в семь, прямо из гаража, — Правоторов отдал ему накладную и пошел в прорабскую.
Только пришел — зазвонил телефон. Звонил начальник управления, интересовался, организовал ли Правоторов машину. Правоторов поморщился: он давно уже заказывал снабженцам завезти в Магульское материалы, но у снабженцев то машин не было, то материалов, а время шло. Правоторов напоминал об этом и начальнику управления, а теперь, когда дороги развезло, когда позвонили из райкома, потому что кто-то туда уже пожаловался, теперь Правоторов ищи машину, езжай, организуй. Вчера только Правоторов предлагал самое разумное ренение, раз уж прохлопали: вернуть бригаду в город на период распутицы. Так его и слушать не захотели, потому что теперь райком взял на заметку, надо принимать меры.
— Машину грузят, — сухо ответил Правоторов начальнику.
— Хорошо, — сказал тот. — Сам-то едешь?
— Да.
— Правильно, поезжай. Поговори с ребятами, подними настроение, выясни, что еще срочно надо, — попробуем подвезти. Встреться с заведующим фермой. Только учти, он мужик тертый, ты с ним поосторожней — никаких обещаний, никаких наших планов...
— Хорошо, — ответил Правоторов.
— Погоди с «хорошо». Сам-то ты как, уверенно себя чувствуешь? Ну, ничего, ты парень здоровый, молодой, тебе нагрузки только на пользу. У нас, строителей, кто везет, на того и грузят. Ты думаешь, отчего эта свиноферма у нас оказалась? Потому что наше управление — лучшее в тресте! Кто смел, тот два съел! Тоже учти себе на пользу! Ну, счастливого пути!
Правоторов на всякий случай сплюнул в сторону.
Без пяти семь груженый МАЗ с Зайцевым и Правоторовым в кабине вышел из ворот автобазы и, слегка оседая на ухабах, выкатил на дорогу по направлению к городским кварталам. Как красный буй на воде, встало, покачиваясь в голубом тумане над городом, солнце. Сквозь рев мотора проступал шелест шин по застывшему ледку луж на неровном асфальте. Зайцев прибавлял ходу; при каждом переключении скорости кабину обдавало гарью; позади кабины что-то стучало; дребезжало правое крыло. Но мясистые пальцы Зайцева держали баранку плотно, как присоски, машина шла ровно, и это успокаивало.
Скоро все ревущие, шипящие, скрипящие звуки слились в один, запах солярки и гари притупился. Правоторов трясся на высоком жестком сиденье и бодро поглядывал вперед и по сторонам — будоражила, бодрила утренняя свежесть, солнечный свет бил в глаза, слышалось ровное дыхание двигателя.
Машина прошла по длинному мосту, нырнула под путепровод железной дороги, свернула и пошла мимо длинных заводских заборов, кирпичных цехов, проводов, эстакад, висящих над дорогой.
Наконец дорога вывела их из города. Вокруг стало просторней; шофер и прораб выпрямились и расправили плечи, сбрасывая напряжение. Правоторов посмотрел на часы: сорок минут.
Еще через полчаса кончился асфальт, но гравийная дорога оставалась укатанной и сухой. Начался
— Идут! — кивнул на них Правоторов. — Дорога еще стоит.
Зайцев ничего не ответил.
— Чего ты, Дима, такой невеселый? — глянул на него прораб.
— Не успею я к теще.
— Опять ты про тещу! — хлопнул Правоторов себя по ляжке.
— Да дело такое, понимаешь, семейное... Поминки.
— Поминки? — переспросил Правоторов, уже осторожней.
— Ну да, сороковины — шурин на мотоцикле разбился.
МАЗ шел в гору ходко, и Зайцев, навалясь телом, крутил тугую баранку, обгоняя тяжело груженные машины. Обогнал очередную, вздохнул:
— Понимаешь, какое дело? Как-то сказал шуряку: помяни мое слово, разобьешься на своем драндулете. А оно как словом, так и делом. Без злобы сказал, а оно вон как повернуло. Неспокойно на душе — совесть мучает. Скажи, можно вот так смерть человеку накликать?
— По-моему, нет, — покачал головой Правоторов.
На верху горы было солнечно и ветрено. Ветер гудел в кабине; упругий и резкий, он шел по верхам пологих гор откуда-то с юго-запада, очищал воздух от весенних испарений. Было так светло и просторно, что синие вершины холмов виднелись, может быть, за сто верст вокруг. Начался спуск.
— Вообще-то я презираю жадных людей, — сказал Зайцев после некоторого молчания. — Хотя, может, и нехорошо так сейчас говорить.
— А сам-то ты как — нежадный? — спросил Правоторов.
— Это ты про накладные, в которых я прошу приписать?
— Ну хотя бы и про накладные.
— Хэ! Сравнил! Разве это жадность? Это ловкость: кто кого заговорит или кто кого обманет. Так все делают. У Николая, шуряка моего, совсем не то было. — Зайцев долго возился с папиросой и спичками, пока закурил, не выпуская руля из рук. — Вот слушай, расскажу про него — умрешь. Может, и нехорошо, да мне все равно. К примеру, поехали мы это с Катюхой, женой моей, как-то зимой к теще. Вообще я ее родню не жалую. Катя обижается, а что делать — поперек натуры не попрешь. Ну, приехали, а тещи дома нет, один Николай — с женой он разошелся, с матерью живет. «Здорово», — говорю и, как полагается, бутылку на стол. Посидели мы это с час так, пол-литра уговорили. Колька в затылке чешет: «Эх, повторить бы», — а сам ни с места. Дал я ему пятерку, он сбегал, принес. Ну, сидим это дальше, выпили вторую. Теща приходит, говорит Кольке: «Что это вы так сидите, гостей бы угостить надо». А Колька ей отвечает: «А я уже принес, мы выпили». Ничего, молчу. Посидели так, Колька предлагает: «Пойдем сходим к Витьке». Это другой мой шуряк, на другом конце деревни живет. Нормальный человек, не баламут, — увлекшись рассказом, Зайцев снимал правую руку, а то и обе сразу с баранки и размахивал ими, и тогда Правоторов внимательно следил за дорогой и баранкой, готовый в любой миг прийти на помощь машине. — Ну, пошли к Витьке, — рассказывал дальше Зайцев, — по дороге Колька намекает: «Неудобно с пустыми-то руками идти». Ладно, зашли в магазин. В магазине он меня вперед пропускает, а сам будто в карманах что потерял — шарит и найти не может. Я еще бутылку купил, пришли к Витьке. Посидели, поговорили, обратно уже тяжело идти, остались ночевать. Утром завтракать — Колька новую песню запевает: «Опохмелиться бы!» Витькина жена сбегала, принесла красного. Ну да ладно, на кривую рожу и колпак — корона. А дома потом, слышу, Колька матери жалуется: «Витьке, как доброму, белого принесли, а он утром похмелиться марганцовку поставил». Жена меня потом давай пилить втихомолку: «Ты что, бедный? Сам не мог угостить?» Я ей объясняю, как дело было, а сам боюсь — не поверит. И каюсь, каюсь: действительно, денег пожалел, добра-то, а, может, человеку в самом деле выпить не на что — бывает же: нет денег, а сильней охота. Зато как потом узнал, что Колька на мотоцикл копит, тогда-то я ему и высказал! Гнида, говорю, ты — из-за каких-то рублей человеческое достоинство мараешь.