Работорговец (Русские рабыни - 1)
Шрифт:
Выход, если Мезенцев не совсем очумел от странного представления, помнился слева, вроде бы за шторой, которую отбрасывал угодливой рукой здоровяк в коричневой кожаной куртке. Стыд поднял его со стула, но в дальний угол опять упал желтый конус света, и все тот же картавящий голос остановил его.
– - Номер третий! Лидия. Сто пятьдесят семь. Пятьдесят один. Восемнадцать. Тридцать четыре. Нулевой.
Справа, в темноте, кто-то презрительно хмыкнул.
В конус не просто шагнула, а прямо выпала худенькая девчонка. Обернувшись на того, кто в спину пнул ее вперед, она слепо посмотрела маленькими заплаканными глазенками во тьму перед собой. Позади от Мезенцева, чуть ли не прямо ему в затылок, кто-то
Чья-то нервная и властная рука нажала на выключатель, и ворвавшийся в комнату свет ослепил Мезенцева.
– - Ну в чем дело, Михалыч?!
– - бросил окрик к дальней стене, к подиуму кто-то справа, и Мезенцев невольно повернулся на голос.
Глаз, привыкающий к свету, остановился на худощавом, интеллигентного вида мужчине. Ему вряд ли было более тридцати пяти, а густая черная шевелюра делала и того моложе. На холеном лице к месту смотрелись модные, в тонкой золотой оправе очки с чуть затемненными стеклами, а костюма такого качества, в котором он небрежно восседал в единственном на всю комнату кожаном кресле, Мезенцев не видел даже в Москве, где две недели весной обивал пороги, собирая документы на увольнение из армии.
В зале, кроме них двоих, сидели еще трое: кавказец с трехдневной черно-седой щетиной на худом лице, толстяк, сморкающийся в платок и очень похожий на банкира, какими их рисуют в карикатурах -- с непомерным животом и отполированной лысиной, и -- чуть в стороне -- здоровяк в черной кожаной куртке "три четверти", который явно потел от нестерпимой жары, но все равно куртку не снимал, словно она уже навек приросла к его телу. Но это был не тот здоровяк, что привел Мезенцева, и от этого ему подумалось, что таких здоровяков полно в этой странной химчистке.
– - Осечка, Константин Олегович. Осечка, -- высунулась из-за черной шторы над подиумом курчавая голова неопределенного возраста. Ее обладателю можно было дать и тридцать лет, и пятьдесят -- как кому нравится.
– - Она отказывается.
– - Ну и хорошо!
– - простуженным голосом просипел толстяк и опять сочно, с прибулькиваньем, высморкался.
– - На кой хрен эта сопля нужна тебе, Костя? Ни рожи, ни кожи и попка -- с телефончик...
– - Не скажи, не скажи, -- воздел глаза к потолку человек в кожаном кресле, поправил очки и в потолок же ответил: -- Есть любители и на такое, есть... Знаешь, в этом тоже есть своя изюминка, своя искорка. Я думаю, фотохудожник со мной согласится?
– - хрустнув кожей кресла, повернулся очкарик к Мезенцеву.
– - Вы, наверное, таких вот тоже снимали? Не противоречьте, по глазам же вижу, что снимали. Я в "Андрее" и "Махаоне" несколько ваших таких фотографий худых натур видел. Тонко. Очень тонко... Ничего не попишешь -- столица, уровень. А в нашей глухомани даже на паспорт толком отснять не могут...
Очкарика подбросило в кресле. Он вскочил, прошелся к подиуму и обратно. Был он высок, строен, но в том, как себя держал, чувствовалась отработанность, поза. С такой видимой энергичностью раньше взлетал на трибуну комсомольский вожак, чтобы позвать слушателей туда, куда он сам ехать не собирается.
– - А номер второй, Людочка,.. хороша... Ох, хороша!
– - не сдержался толстяк.
– - Пэрсик!
– - поддержал его кавказец.
– - Попка -- пэрсик!
– - Тогда, может, со второй и начнем, Арнольд Исаевич?
– - по-ленински указал ладонью на Мезенцева очкарик.
– - Пять-шесть кадров. Любые позы. По вашему усмотрению и фантазии. Себя не сдерживайте. Аппаратура
Мезенцев медленно встал, по-военному, как китель, поправил куртку и врастяжку, глядя прямо в стекла очков, за которыми почти не угадывались глаза, спросил:
– - Вы -- Пеклушин Константин Олегович?
Черная куртка сделала шаг от стены. Скрипнул стул под толстяком. Что-то свое, очень похожее на "ара-ара" прошептал кавказец.
– - Да... Я, -- уже о чем-то догадываясь, выдавил из себя очкарик.
– - Я -- по вашим восемнадцати жалобам-заявлениям на соседей, -- и, почувствовав, что здесь нельзя терять инициативу, представился: -- Старший лейтенант милиции Мезенцев, ваш новый участковый... Кстати, а что здесь происходит?
– - Как это что?!
– - развел Пеклушин руками с таким видом, словно они здесь всего лишь смотрели новости по телевизору.
– - Самый обычный рабочий момент -- отбор девочек в танцгруппу...
– - А почему... ну, так?
– - показал пальцем на подиум Мезенцев.
– - Так принято!
– - сделал потрясенное лицо Пеклушин и так долго смотрел с этим выражением на гостя, словно впервые увидел столь странного человека.
– - Нам же очень важны физические параметры,.. физические данные претенденток! Рост, фигура, пластика, умение подать себя, -- сказал и осекся, немного пожевал воздух пухлыми красивыми губами и, поняв, что теряет напор, опять стал хорошо поставленным голосом говорить, как нравоучать: -- Сейчас это все разрешено. Ничего противозаконного в этом нет. Лицензию мы имеем. Работаем уже два года. И никаких нареканий со стороны властей, -- показал почему-то на толстяка, а тот в ответ опять высморкался.
– - Наши танцгруппы гастролируют по всему миру: в Европе, Турции, Канаде. Отзывы -- только отличные... Значит, заявления, говорите, -- вспомнил слова Мезенцева и тут же обернулся к подиуму.
– Михалыч, объяви девочкам технический перерыв. Минут на тридцать. Не более, -- и, повернувшись уже к Мезенцеву, с напускной учтивостью поинтересовался: -- Не более?
– - Не более, -- попугаем повторил Мезенцев. Ни Уголовного кодекса, ни иных юридических бумаг он не знал, и от этого ощущал себя ребенком, которого обманули. Впрочем, возможно, что в этом стриптизе и не было ничего противозаконного, раз уже и по телевидению, и в газетах не могли обойтись без голых девиц.
– - Прошу, -- еще более угодливо показал Пеклушин на тяжелую коричневую портьеру, за которой явно скрывалась дверь, впустившая тогда, во тьме, Мезенцева.
– - До свидания, -- попрощался с остающимися в комнате Мезенцев.
Толстяк в ответ высморкался с громкостью моржа, вынырнувшего из воды. А кавказец опять произнес что-то похожее на "ара-ара".
Уже знакомым путем Мезенцев прошел в комнату, где сидели девчонки, и теперь, после того, что он уже увидел, они казались ему глупее, некрасивее и -- почему-то -- несчастнее. Они все так же молчали, и только тогда Мезенцев понял, что в их глазах он -- один из тех, с кем он только что попрощался, и тут же решил, что нужно не стесняться милицейской формы и надеть ее уже завтра.
Под эти оглушившие его мысли он не услышал, как Пеклушин прошипел в лицо стоящему за дверью охраннику в коричневой кожаной куртке:
– - Ты кого привел, с-сука?! Уволю на хрен!.. Вызывай джип!
Кулак охранника, похожий на средней величины арбуз, вскинул рацию к посиневшим губам, и те быстро-быстро что-то зашептали.
4
Они проехали на джипе не больше сотни метров, как вдруг Пеклушин предложил выйти.
– - Ну, вот я и в Хопре! В смысле, дома, -- попытался растянуть он холодное лицо улыбкой, но она только исказила его, потому что улыбался Пеклушин как-то странно -- будто вот-вот собирался заплакать.