Рабыня Малуша и другие истории
Шрифт:
Привязав коней к ближнему дереву, я одолел завал и, крадучись, пошел на звук боя, держась чуть в стороне.
То, что я увидел, ужаснуло меня. Татары лежали кто с разрубленными топорами головами, кто заколот мечами, а над ними уже кружились невесть откуда-то взявшиеся жирные мухи. Но и наших полегло четверо, а еще трое сидели, прислонившись к деревьям и прикрывая раны руками. И вдруг я увидел Ахмеда. Он лежал на татарине, все еще держа в руке свой знаменитый кривой нож, воткнутый в грудь врага. Но самое страшное
– Ахмед! – с криком отчаяния я подбежал к нему. – Ахмед!
Неожиданно он слегка пошевелился и прохрипел:
– Зячэм кричишь? Памаги встать…
С помощью Фрола мы подняли его и прислонили к сосне. Изо рта его сочилась струйка крови.
– Забэритэ их кони, мертвых закопат. Следит… – еле слышно пробормотал он и потерял сознание.
Проделав в завале проход, мы ввели внутрь упирающихся татарских коней. На звуки боя к нам уже прибежала подмога во главе с князем. Увидев поле битвы, князь спросил кого-то:
– Кто-то из татар успел уйти?
– Никто не ушел, все здесь, – ответили ему. – Один коновод за завалом – Митька его завалил.
Князь одобрительно посмотрел на меня, а потом распорядился:
– Татар закопать здесь, прикрыть хворостом, чтоб никаких следов. Наших – в лагерь, там похороним. Раненых – к Фомушке, пусть лечит, как может.
Мы бережно перенесли раненых и убитых в лагерь, откуда тут же послышался вой осиротевших баб и ребятишек.
Для каждого раненого быстро соорудили шалаши. «Негоже им лежать в затхлой землянке, – объяснил Фомушка, деревенский знахарь, лечивший травами и какими-то изготовленными им мазями. – Хворым воздух нужон».
Ахмеда положили на толстый слой лапника и укрыли овчинным полушубком. Фомушка возился возле него, выгнав всех из шалаша. Глаша стояла возле и словно окаменела, а ее дочки прижались к матери и тихо поскуливали. Прибежавшие тятя с маманей гладили девчушек по головам, маманя постоянно повторяла:
– Ты поплачь, поплачь, дочка, легче станет…
– Чего загодя реветь, – одергивал ее тятя. – Чай не над покойником. Даст Бог, все образуется…
Сам же при этом постоянно хлюпал носом, словно простудился в летнюю пору.
Вскоре, пятясь задом, из шалаша вылез Фомушка.
– Уснул он, – не глядя ни на кого, проговорил он. – Не тревожьте его.
– Можно я с ним посижу? – робко спросила Глаша.
– Только одна. Воздух ему нужон.
Мы расположились возле шалаша, а Глаша вошла внутрь, устроившись возле мужа.
На следующий день Фомушка осмотрел раненого и, когда вылез, сказал мне:
– Иди, тебя зовет.
Я несмело пролез в шалаш и стоял, согнувшись, не зная, что делать. Слабым жестом Ахмед показал на место возле себя.
– Конэц, Митка. Аллах зовет. Нэ хочу уходит с тайна свой. Тэбэ скажу, потом Глаша пэрэдашь.
Он попросил воды и, отпив из
Окончив рассказ, он еще раз попросил напиться и велел привести Глашу с детьми.
Оставшись со стариками, я молча сидел, обхватив голову руками, а на вопрос тяти: «Как он?» – не сдержался и заплакал.
Похоронили Ахмеда на берегу озерца, устлав могилку еловыми лапами. Из лесины я выстругал идола и врыл его в изголовье чужого, но такого близкого человека.
На следующий день прибежали наши дозорные и радостно возвестили, что татары полностью ушли из Загоршина. Последний отряд задержался на некоторое время, поглядывая в сторону леса, но их начальник крикнул что-то гортанным голосом, и они повернули лошадей, направляясь за остальным отрядом.
И только после этого князь с ратниками пошли в сторону села, чтобы уточнить обстановку.
Загоршино горело, полыхали все постройки и даже плетни. Князь разослал верховых осмотреть поля и определиться. Сколько посевов сохранилось. Большая часть будущего урожая была окончательно потеряна.
Князь снова собрал ближних к себе людей, пригласив и меня.
– Если татары сожгли село, значит, они не собираются возвращаться прежним путем, – стал рассуждать он. – Но это только предположение. Посему велю: остатки посевов беречь как зеницу ока. Бабам и детям – собирать грибы и засаливать их. Лучшие охотники – заготавливать мясо дичины – вялить и солить. Часть мужиков – косить траву и заготавливать как можно больше сена на зиму. Остальные мужики – рубить деревья и ставить срубы. Поставить дома до заморозков не успеем, зимовать придется в землянках. Ближе к весне перетащим срубы и восстановим избы.
Работы было так много, что мужикам и бабам некогда было отдыхать. Да и ребятишкам было недосуг – собирали и сушили ягоды и грибы, ворошили сено, присматривали за малолетними братишками и сестренками.
С каждым днем было заметно, как наращивались венцы срубов, а сама поляна приобретала вид обжитого селения. Деревьев вокруг нее становилось все меньше, пни выжигались, и однажды люди поняли, что нет смысла возвращаться в прежнее селение. Не имело смысла перетаскивать срубы и ставить их на пепелище. Как-то само собой вышло, что на новом месте есть и расчищенное поле под посевы, рядом озеро, полное рыбы…
Некоторые из селян еще пытались найти что-то на пепелище, но это было бесполезное занятие. Оказалось, что не осталось ни одной телеги – их забрали татары, впрягая в них гужевых лошадей и верблюдов.
Осенью собрали урожай с оставшихся нетронутыми частей засеянного весной клина, обмололи и ссыпали в общий амбар. Убрали и лен, что выращивали на поляне, отделенной от села купами деревьев. Когда выпал первый снег, настало время теребить лен и сучить из него пряжу.
Конец ознакомительного фрагмента.