Рабыня порока

Светлов Валериан Яковлевич

Затем, подойдя к старухе Гильдебрандт, он тихо сказал ей:

– Удержите Марту здесь… А я пойду туда, где, может быть, требуется моя помощь.

Старушка упала на колени и принялась горячо молиться:

– Господи, не оставь нас! Господи, пощади жизнь сына моего, возврати мне его целым и невредимым…

Мария Даниловна сделала движение к двери, намереваясь проскользнуть в нее вслед за пастором, который, вернувшись теперь из своей комнаты в длинном темном плаще, направился к выходу.

Но Марта стремительно подошла

к незнакомке и в порыве внезапно овладевшей ею злобы сильно схватила ее за руку и удержала на месте.

Та с изумлением взглянула на нее.

– Вы не выйдете отсюда, – твердо сказала Марта.

– Почему? – спросила та.

– Нет, нет, я не пущу вас. Это вы принесли нам несчастье! Все равно идти некуда. Если русские солдаты враги вам – вам не уйти от них никуда. Город взят, и мы должны погибнуть, и вы погибнете вместе с нами.

Не успела она окончить этих слов, как раздался оглушительный треск, как будто поблизости рухнула стена или дом.

Зарево пожара усиливалось. Слышались крики, стоны, звон оружия. Весь этот шум зловеще приближался к таверне.

Раздался звон разбитого стекла.

Женщины в ужасе обернулись к окну.

Штуцерная пуля пробила его, и стекло на тысячу кусков разлетелось по полу. Однако никому из присутствующих пуля не причинила никакого вреда, и они отделались лишь страхом, плотнее прижавшись друг к другу.

Дверь с шумом распахнулась и на пороге ее показался пастор. Лицо его было смертельно бледным.

– Все кончено! – тихо произнес он. – Мариенбург в руках врагов.

За ним вошло в комнату несколько немецких солдат.

Все они были в состоянии полного истощения. Многие из них были ранены и в изнеможении падали на пол; некоторые, закрыв лица руками, с трудом удерживали слезы. Отчаяние владело всеми.

Марта подходила то к одному, то к другому.

– Вы не знаете, что сталось с лейтенантом Рабе?

– Нет, фрейлейн.

– Не видали ли вы лейтенанта? – спрашивала она у другого.

– Какого лейтенанта?

– Феликса Рабе?

– Феликс Рабе? – проговорил старый солдат и отвернулся в смущении.

– О, если вы что-нибудь знаете о нем… – страстно проговорила Марта, именем Господа заклинаю вас, скажите, где он… Он ранен?.. Он умер?.. О, говорите, говорите же!..

Но старый солдат смущался все больше и больше, и слова не шли с его языка.

Тогда на помощь Марте, угадав уже всю правду, выступил пастор и, обратившись к старому солдату, сказал ему:

– Если вы знаете о нем что-нибудь, говорите.

– Вы – Марта Рабе? – наконец решился солдат, обратившись к молодой девушке.

– Да, я жена его.

Солдат поправил повязку на своей голове, молча выступил вперед и протянул Марте окровавленный платок.

– Так это, значит, вам.

Марта дико вскрикнула.

– А он? Где он? Что с ним?

– За несколько минут до своей смерти, – торжественно начал

солдат, – лейтенант Рабе отдал мне этот платок, напитав его кровью, текшей из его груди от полученной раны, и сказал мне: «Поклянись, что, если ты останешься жив, ты снесешь этот платок моей жене Марте, в таверну «Голубая лисица»… Он еще сказал несколько слов о любви его к вам и к его матушке, но кровь пошла у него горлом, и он скончался на моих руках. Сержант и я отнесли его с поля сражения в город, за стены и сдали его тут встретившимся нам горожанам. Вот все, фрейлейн, что я знаю.

Судорожно зарыдала Марта, приняв из рук воина окровавленный подарок, и крепко прижала его к губам. Мать Феликса рыдала, не будучи в состоянии произнести ни слова.

Старый солдат продолжал говорить:

– Он умер геройской смертью, фрейлейн, командуя вылазкой у южных ворот. Но нас было мало, а силы неприятеля росли. Он был всегда впереди, воодушевлял солдат к бою. Но пуля врага сразила его.

Пастор сделал ему знак замолчать.

– Господь, – дрожащим голосом проговорил пастор, – да упокоит праведную душу его! Он умер как воин и как защитник своего родного города. Да останется память его всегда между нами.

– Аминь! – сказал раненый старый солдат, утирая глаза.

Женщины плакали, и ничто не могло удержать их слез. Они бросились друг другу в объятия.

Солдаты, из уважения к этому горю, один за другим покидали этот низенький темный зал и выходили на улицу, уже переполненную русскими войсками.

IX

Несколько русских солдат ворвались в комнату таверны. Ими предводительствовал молодой полковник. Солдаты бросились к стойке, но офицер остановил их строгим голосом:

– Стой, ни с места! Солдаты остановились.

– Вы что за люди? – обратился полковник к пастору и женщинам.

Но вдруг вся его строгость пропала. Взор его упал сначала на Марту, потом на Марью Даниловну и остановился на ней в немом восхищении.

– Какая красавица-немка! – прошептал офицер.

– Я не немка, – возразила ему Марья Даниловна.

Офицер очень удивился.

– Но ежели ты русская, то почему находишься здесь, между нашими врагами?

Марья Даниловна собралась ему ответить, но офицера осенила внезапно мысль, и он приказал солдатам:

– Взять их под стражу…

Несколько солдат окружили женщин. Пастор Глюк выступил вперед.

– Господин офицер, – сказал он ему, – за что приказываете вы арестовать этих женщин? Мы – мирные люди, и во всей таверне вы не найдете у нас оружия. Прошу вас, именем Бога, отпустите их.

– Скажи ему, – обратился офицер к Марье Даниловне, – что негоже его сану поповскому мешаться в наши воинские дела. И еще скажи ему, что я представлю взятых фельдмаршалу, так как среди них нашлась русская… Не ведаю я, может быть, и шпионка.