Рад, почти счастлив…
Шрифт:
Подменять Максов интерес чем-нибудь более интеллектуальным Иван не пытался. Он относился к подсчёту «джипов» с чувством исторической покорности. Что поделаешь? Сегодняшний московский мальчик обречён любить машины и осваивать профессию менеджера. В этой сокрушительной поголовности Ивану виделся крест, против которого бессмысленно бунтовать. Единственное, чем он мог бы возразить времени – это зазвать Макса к себе на дачу, показать поле и лес. Но Оля вряд ли отпустила бы сына.
Иногда Иван отлучался на кухню, чтобы подкинуть в уют ещё дровишек – принести бутерброды, налить чаю, и всегда, уходя, просил Макса покараулить его машины.
– У тебя двадцать три! – весело информировал Макс. – Ой двадцать четыре! А у меня только тринадцать. Давай наоборот, я – «Жигули», ты – «джипы»?
– Идёт! – соглашался Иван. Тёк зимний дождик, утихал час-пик. Соскучившись соревноваться, они вместе брались считать проезжающие «универсалы». «Восемь! – хором объявляли они, – Девять! Десять! А “Ниву” считаем? – Ты что – “Нива” – это ведь “джип”! – Ну и пусть! Считаем, считаем! Одиннадцать!»
Так блаженствовали они, пока не произошла катастрофа. Однажды вечером, когда Оля пришла забирать сына, Макс заупрямился. «Хочу ещё побыть»! – объявил он и отказался слезать с окна.
– Макс, я прошу тебя. Мне тоже пора спать, – умолял Иван, надеясь избегнуть бури. «Я не хочу. Я останусь», – тарабанил Макс. Был ли это назревший бунт, или каприз уставшего ребёнка, он не успел разобраться, потому что в следующий миг их накрыло шквалом.
– «Хочу – не хочу» – это не для тебя, понял! – тихо, чтоб не услышала Ольга Николаевна, чеканила Оля, отдирая сына от подоконника. – У тебя нет папочки, который посадит тебя загорать в свой офис! Тебе самому носом землю надо будет рыть, дурак!
Иван стоял,
Нетвёрдо он двинулся в свою комнату, взял из угла гитару и «посадил» на диван. Помедлил и слегка укрыл её пледом. Ещё чуть-чуть, и сожмутся тиски. Время выдернет его из божественной неторопливости, как морковку из земли, оборвёт ботву, приготовит из него, наконец, полезное блюдо. Средний возраст обяжет, станет стыдно перед людьми – за бездарность и одиночество.
Но был ещё впереди прощальный бал, праздничная отсрочка. Однажды поздним пятничным вечером, когда Иван уже спал, к нему в комнату заглянула мама. У неё имелась для него срочная новость.
«Передали, на Москву движется гигантский трёхдневный снегопад!» – громким шёпотом сообщила она.
Гигантский трёхдневный снегопад! Какое счастье! – подумал Иван, на секунду выглянув из сна, и вновь отошёл.Когда он проснулся, в окне слабо мело. С крыш сдувало снежные облака. На кухне у окна, в первом ряду амфитеатра, завтракала и любовалась зрелищем мама. Иван стал поодаль окна и смотрел, как светло-лимонный воздух освещённой кухни соприкасается со светло-серым, уличным – два фильтра, поставленных рядом.
Тут он догадался, что по-настоящему не видел зимы, наверно, лет пять. Она всё время проходила мимо него, заслонённая то одной, то другой болью.
Пока он смотрел, над крышами возник и приблизился новый небесный слой, гуще и темнее прежнего. Серые тучи были теперь простёганы фиолетовыми прожилками. Сразу повалило крупнее и чаще, а затем ветер ввязался в снеговорот и погнал всю махину на юг, в Москву.
– Трёхдневный снегопад! Началось! – вслух произнёс Иван.
Один за другим катили мимо окон праздничные валы.
– Такой снегопад, детка, называется вьюга, – поправила Ольга Николаевна. – Пойду-ка я погуляю!
Ах, жадная мама! Ей было невмочь пропустить погодную редкость. Не только глазами, но и кожей, лёгкими она намеревалась приобщиться!
Ольга Николаевна ушла, а её сын остался, и чистил зубы в сладком мучении – как распорядиться таким великолепным днём? Он чувствовал приподнятость. Наступала высшая точка зимы.
Со снежной горы февраля Иван различил долину лета, яркую и очевидную, как свежее фото из принтера. В ней предвидел он экзаменационные хлопоты с Костей и Олю, застывшую в сомнении между «домом в Малаховке» и нежностью к своему бедному прошлому. Предвидел и Андрея, нагрянувшего в отпуск, а может быть, и вернувшегося, да – вернувшегося насовсем! Вот это было бы счастье!
Что ещё нагадать через дымный гул снегопада? Летних бабушку с дедушкой – они живы, а как же! Вот стоит в перекрёстной тени жасмина и дуба накрытый к обеду стол…
Напоследок Иван подумал ещё, что летом обязательно слетает в Австрию и – не то что поговорит, просто побудет с Бэллой. Если же не выйдет побыть вместе – побудет поблизости.
Смеясь от вдохновения, от внезапного своего водительского предвидения – когда чуешь ситуацию на дороге, он смотрел на снежный шторм. Вдруг ему захотелось сыграть простую фугу Баха. Иван знал: Иоганн Себастьян незаменим во многих ситуациях. Он собирает, подтягивает, вымораживает тёплую лень, отогревает из холода хандры. Словом, уравновешивает любое скособоченное положение души.
Посомневавшись между гитарой и пианино, Иван выбрал последнее и поставил на пюпитр сборник «Прелюдий и фуг». Вдумчиво и тихо, затем твёрже, припоминал он свои школьные труды и вскоре совсем забылся, ушёл по тропинке в светлый сосновый лес.
Через неизмеренное количество времени его разбудил звонок мобильного. Это была Оля. «Можешь объяснить, почему я в свой выходной должна слушать твои сарабанды?» – крикнула она и повесила трубку.
Иван рассмеялся тихонечко и закрыл крышку. Он всем был доволен – и Олей, и музыкой, и прозрачной, объединяющей жизни соседей, звукоизоляцией дома. И, главное, снегопадом, который, судя по возникшим в его полотне перекрёстным струям, вступал в новую фазу.
Раз играть было нельзя, он вернулся на кухню, в свой наблюдательный пункт и посмотрел за стекло – там ветер встряхивал раствор с начавшими было оседать хлопьями, и те, что были уже у самой земли, опять взлетали вверх.
Тут в дверь позвонили – Иван помчался открывать, готовя маме руки для сумок, но оказалось, пришла Оля.
Он распахнул дверь и сразу заметил, какие красивые облачные мешки у неё под глазами. И как необычайно прямы рыжие волосы с чёрной «проседью» пробора – из пучка выбивались их истончившиеся лучи и резали воздух. Одним словом, сегодня чем-то она ему нравилась.
– Ты почему не играешь? – спросила Оля, войдя. – Обиделся что ли? Ну и зря! Ты же знаешь – я даже наоборот люблю. Играй! Но ты тоже пойми – я сплю себе с надеждой, что будет хороший день – и просыпаюсь под сарабанду!
– Это прелюдии и фуги Баха, – возразил Иван и тут же пожалел о своей неосмотрительности.
Оля взглянула насмешливо.
– Ты что, думаешь, я Баха отличить не в состоянии? – спросила она, переменившимся голосом. – Мне не важно, кто это. Мне важно, что человек с истрёпанными нервами просыпается под похоронный марш! А тебе даже в голову не приходит, что в субботу люди отсыпаются!
Прислонившись к стене, свесив расслабленные руки, Иван слушал её шум и жалел, как всё-таки редко и ненадолго высвобождается из-под спуда Олино сердце – как солнце в самых северных областях.
Раздосадованная молчанием Ивана, Оля хотела сказать что-то ещё, но тут по-маминому пропел дверной звонок. Иван открыл дверь, и Оля, буркнув приветствие, чиркнув плечом о снежный рукав Ольги Николаевны, вылетела вон.
– Это ещё что за явление? – спросила мама, румяная, в растаявшем снегу, и побила каблуками о коврик.
– Я играл на пианино и её разбудил, – объяснил Иван, помогая маме раздеться. – Приходила меня отчитывать.
Ольга Николаевна машинально оглянулась на дверь: худенькая, бледная, рыжая, искурившаяся приходит к нашему принцу и всеми способами стремится добыть утешение от жизни. Ах, бедняжка! – она подумала об Оле ещё секунду и выкинула из головы. Ей хотелось скорее сообщить сыну новость, подобранную ею в очереди.
– Никаких трёх дней! – с восторгом объявила она. – Будет мести неделю! Говорят, весь транспорт встанет, всё поломается. Обещают буквально буран, и надолго!
– Буквально буран? – улыбаясь, переспросил Иван. – А вино у нас есть? «Будет обидно, – подумал он, – если наглухо завалит подъездную дверь, и окажется нечем праздновать приключение».Итак: мама купила хлеба, а он сбегает за вином – райское распределение обязанностей! Иван пришёл в магазин и, наследив снежком, выбрал бутылку лёгкого итальянского вина. Оставалось добежать до дому, пока не начался объявленный буран. Но он не добежал – валы снега замели его на реку.
Над обрывом, с пакетом в руке, стоял Иван и смотрел на едва различимые через метель катера в заливе. Здравствуй «Балта»! Привет «Мария»! За шиворот намело снега, лицо распухло. Он не знал, чего ждёт, но просто так уйти ему не хотелось. «Хоть ноги пусть замёрзнут», – решил он. Но ошибся, сигнал к отступлению был иным. В какой-то миг он услышал вой над рекой – протяжный и мощный свист метельного ветра. Завывание это так весело ошпарило его, что он сорвался и бегом рванул по растущим сугробам к дому.
– Что это с тобой? Волки что ли гнались? – удивилась мама, пуская взбудораженного сына в дом.
– Нет! – горячо мотнув головой, возразил Иван. – Я был на реке. Слушай, там так здорово! Там так воет! А у нас воет, или не слышно? – спросил он и, скинув снежную куртку, пошёл к окну. Из распахнутой створки хлынул стон и холод. Иван несколько секунд внимал восхищённо и, побоявшись за цветы, прикрыл.– А вот ещё один с вином! – тем временем крикнула из коридора мама.
– Привет! Вы чего это дверь не запираете? – послышался Костин голос. – Видали, что творится? Я к вам зимовать.
Иван вернулся бегом и увидел в дверях заметённого Костю. Только красные щёки сверкали.
В руке он держал бутылку – за горло, наподобие противотанковой гранаты, а затем перевернул её дном вверх и вручил Ольге Николаевне, как цветы.
Это было выдержанное французское вино, из тех, какими болел Андрей.
– Хорошо живёшь! – заметил Иван, взяв у мамы бутылку и разглядывая этикетку.
– Фолькер подарил, – сказал Костя, устремляясь на кухню, к теплу и хлебу. – Я от них. Я был грустный – он сходил куда-то. На – говорит… Да ты не волнуйся! У них там этого гуталина – ну просто завались! Там целый погреб у них, как положено. Мы сейчас глинтвейн сделаем.
– Мама, как ты считаешь, – строго спросил Иван, – ему можно пить? Он всё время что-нибудь
– Да ладно, – сказал Костя, – не занудствуйте. Я такое пробовал – вам и не снилось! Что мне ваши десять градусов.
В ящичке с ложками Костя поискал механический штопор и, найдя, выдернул пробку. Затем взял с полки гвоздику, корицу, сахар и, насыпав всего понемногу в турку, залил вином.
– И апельсин ещё туда, – велел он Ольге Николаевне.
Она послушно нашла апельсин.
– Ну, кто угадает, за что будем пить? – спросил Костя.
– За трёхдневный снегопад, – сказал Иван.
– К чёрту ваш снегопад! – отмёл Костя. – Мы будем пить за то, что у меня впервые в жизни есть мои собственные деньги. Это непередаваемое ощущение! Но главное, мы будем пить за мою шикарную должность. Всё – я уже не временно, а окончательно вместо Женьки!
– Значит, «вместо Женьки». Звучит неплохо, – заметил Иван. – Предыдущая его должность, мама, называлась «левая рука Фолькера».
– Только не надо снова разводить, как там Женя, и не стыдно ли мне, – предупредил Костя. – Я даже сразу отвечу. Плохо! Не стыдно!Они развернули стол и сели так, чтобы было удобно наблюдать за обедом развитие снежной атаки. В какой-то миг Ивану подумалось, что в стихии этой, как в коконе, вынашивается зародыш всех грядущих погод. А почему бы нет? Десятки народных примет толкуют, как прочесть по одному дню целое лето. Раньше он и судьбу бы взялся прочесть по такому метельному дню. Но теперь – нет, ни к чему ему это.
Прошло время. Буран не утих, но острота первого впечатления стёрлась. Ольга Николаевна, утомлённая Костиной живостью, ушла к себе. Костя сидел, подавшись вперед, к «экрану», уперев локти в стол.
– Не знаю, как ты, – говорил он Ивану, – а я очень чувствую сокращения планеты. Они буквально стадионные! Под их ритм просто невозможно углубиться во что-нибудь медленное. Вот мы сидим в снегу – но мы и мчимся! Вроде бы человек дома, у него впереди сто вечеров, он мог бы прочитать всего Льва Николаевича, как люди раньше читали. Но теперь нет – планета не даст. Даже если ты отшельник, всё равно – тебя трясёт с ней в такт. Попробуй упрись – расшатает по всем осям!
Костя приоткрыл окно и высунул голову в снег.
– Знаешь, что мне кажется? – сказал он, оборачиваясь. – В современном мире давно уже нет никакого снега. Всё сухо. Сухие магистрали, пригодные для скоростной езды, и чёрная грязь бульваров. Снег – это прошлое. Снег был когда-то в России, как царизм. Но его давно уже свергли. А у тебя, как ни приди, он в подозрительном изобилии!
– Что ж тут подозрительного? – спросил Иван.
– А то, что это выглядит не как жизнь, а как театр! – воскликнул Костя. – Две снежных декорации – берег и кухня! Снегопады между диалогами! Я приношу сюжет к тебе на дом, чтоб задать хоть какой-то ритм, и всё без толку! У Фолькера дуэль на скалах – а у тебя чай с липовым мёдом. У Фолькера полёт на Марс – а у тебя с гречишным! И вот я живу в реальности, гоню по чёрному асфальту – и вдруг бац! – проваливаюсь в твой снег! Опять просыпаюсь, опять гоню – бац! – опять проваливаюсь! Согласно асфальту, я крут! Согласно снегу, мне давно уж надо бы молитву и пост! Как жить человеку в такой раздвоенности?
Иван удивлённо взглянул.
Вдруг тихонечко, затем сильнее, пронеслось по дому космическое ауканье. Костя бросился в коридор и вынул из кармана пальто мобильный.
– Фолькер! – орал он в трубку. – Меня? Ты это серьёзно? Готов! Ну конечно! А давай еще Машку возьмём? Тем более, раз у Женьки пересдача.
Иван встал прикрыть кухонную дверь, чтоб не слушать Костиных разговоров, но тут вошла мама.
– Шли бы вы в комнату! – сказала она. – А я что-нибудь испеку. Ты подумай – такой снег и ничего не испечь?
Ольга Николаевна взяла из буфета книжку рецептов и принялась выбирать.
– Давай сделаем «тирамиссу»! У нас есть сыр «маскарпоне»? – спрашивала она.
– Представь себе, нет! – смеясь, отвечал Иван.
– Так-так… – глядя в книгу, продолжала мама, – Ну, корица-то есть у нас? Значит, будут пряники. Убираем посуду – мне нужен стол!
Иван отнёс тарелки, отнёс бокалы, снял скатерть, вытер стол, но так и не смог истратить радость. Так бывало с ним – она находила на него от событий самых простых. Валит снег. Костя что-то вопит в телефон. Мама будет печь пряники. Обстоятельства эти Иван держал, как огромный свёрток с подарком, и не мог обхватить.
– Машк! – донеслось тем временем из коридора. – Хочешь сюрпрайз? Ты с нами летишь в Иркутск! Давай, собирайся!
Скоро взмыленный, как после кросса, Костя вернулся на кухню.
– Вот они – преимущества асфальтовой жизни! – крикнул он.
– Пойдём-ка, – сказал Иван, разворачивая его за плечи. – Пойдём в комнату. Ты какой-то взбудораженный. Приляг, отдохни!
– Я взбудораженный? – возмутился Костя. – Ты слыхал, что творится? Машка согласна со мной лететь!
В комнате он плюхнулся в кресло и помял ладонями голову.
– Что-то у меня здесь трещит и не укладывается! – произнёс он с удивлением. – Знаешь, как чемодан – не защёлкивается. Слишком много всего!
– Расскажи спокойно, – велел Иван.
– Да, – согласился Костя. – Значит, дела обстоят так. Моя мечта испеклась, её только надо вынуть, как пирожок. Знаешь, как в теннисе, – перелом игры, и тот, кто вёл, начинает сдавать гейм за геймом. На сегодняшний день у меня матч-бол. Осталась крохотная загвоздка. Я так понимаю, Маша ещё не всё знает. Вот если она нормально воспримет нашу с Женькой рокировку, то всё – победа за мной. И, в общем, это честно. С работой – потому что я на голову его талантливее. С Машкой – тоже. Кто мешал Женьке что-нибудь сделать для Машки? Он ведь знал, как ей хотелось завести этот сайт по рукоделью! Сделал он? Нет – сделал я. Я просил Фолькера, я с веб-дизайнером его общался, я потом сам Машкин материал распихивал по местам. Мне что, это просто было? Так что, мой недружеский поступок сполна искуплён трудом. И вот – летим в Иркутск, будем общаться – ну, то же, что и в Нижнем… Не ожидал я! – вдруг воскликнул он и, вскочив, подошёл к окну.
– Я думал, Женька будет биться. Если не за работу, так хоть за Машку. А он – ничего. Никакой реакции. Как будто, так и должно быть. Ну, разве что, загрустил слегка – не более того. Как ты думаешь, – спросил Костя, обернувшись, – может, он что-нибудь замышляет? Может, он вообще возьмёт и меня, так сказать… устранит?
– У тебя паранойя на почве перегрева, – без улыбки произнёс Иван.
– Да, ты уверен? Ты вообще в чём-нибудь уверен? Я – ни в чём! Фолькер – что это? Моя жажда Маши – что это? У меня нет трезвого взгляда!
– На этот случай человеку дан прекрасный инструмент – совесть.
– А-га, шикарный. Компас-невидимка! Где она? Что она мне советует? Показать тебе, что сейчас во мне? Вот! – Костя кивнул на рой снега за стеклом и резко, чуть не сбив с подоконника цветок, задёрнул хаотичное кружение шторами.
– Ты пока отдохни, – сказал Иван. – Поспи до ужина. Я тебя разбужу.
– Да, – затухая, произнёс Костя и вернулся в кресло. – Я устал. И главное, я начал бояться. Наверно, это от бесчестия. Бесчестный человек уязвим. А честный – никогда. Ведь так?
Иван кивнул.
– Слушай! Давай уедем к Бэлке! – вдруг взмолился Костя. – Визы есть. Хоть завтра купим билеты и полетим! У Бэлки там куча знакомых, устроим тебя куда-нибудь на работу. Я пойду учиться! Это выход для всех! Это сразу всем троим будет счастье!
– Да. Только я думаю, не может быть, чтобы так много прибыло – и нигде не убыло, – сказал Иван.
Костя хотел возразить ему множеством слов – у него в голове был товарный поезд сравнений, грузовые лайнеры метафор и притч – но сказал только «Ох!» – и прислонился щекой к спинке кресла.
Иван сходил в комнату и принёс ему подушку. «Ах, молодец, спасибо, спасибо!» – улыбнулся Костя. Скоро от вина и волнения он уснул.«Что за человек! – думал Иван. – Сирота, который всюду дома, любое кресло ему родное, в каждой постели заснёт с благодарностью. Или наоборот, император, который всюду дома, любое кресло ему своё, в каждой постели заснёт по праву». Так шатко гуляла Костина юность между всеми дорогами, что Иван ничего не мог сказать о нём наверняка.
– Полюбуйся! – шепнул он заглянувшей в комнату маме. – Рухнул.
– А с виду такой многоопытный, – заметила Ольга Николаевна.Испеклись душистые игрушки, затеянные в честь снегопада. С ними, оставив спящего Костю, Иван и мама ходили к бабушке с дедушкой на поздний чай. Возвращались, открывали окно, впуская внутрь край снежной занавеси, и отряхивали заваленный снегом термометр – потому что обоим хотелось узнать ночную температуру циклона.
Наконец, решили ложиться.
В гостиной, забравшись с ногами в кресло, спал трудный подросток. Иван закрыл форточку, чтобы Костю не продуло, и ушёл к себе.
В постели он честно тратил время, пытаясь решить, какой шаг будет для Кости правильным. По цепной реакции, другие насущные вопросы напомнили о себе – как помирить маму с отцом? Как сделать, чтобы бабушка с дедушкой жили вечно?
Уже на краю дрёмы Ивану в голову пришёл универсальный ответ на все вопросы. Он гласил: не надо никого ни к чему подталкивать. Следует самому так отладить свой жизненный ход, с такой добротой и благородством отнестись к явлениям жизни, что проблемы решатся сами собой.
Выходило, он и есть та волшебная палочка, дотронувшись которой, можно всё исправить! На этом Иван успокоился, отдал тревоги снегу, и видел необыкновенные сны в метель.