Рад, почти счастлив…
Шрифт:
Мамино мужество принесло быстрые плоды. Буквально сразу, на третий или четвёртый день после её разговора с отцом, произошло сказочное событие. Отец приехал!
Иван был один. Он вернулся из офиса рано и, не имея ровным счётом никаких судьбоносных предчувствий, полез в Интернет. Ему хотелось почитать что-нибудь о виноградной местности, где решил обосноваться Андрей. Это был смешной ход, насквозь туристический, но Иван подозревал, что ключ успеха спрятан не в конкретном действии, а в добром намерении.
Посторонний – не мамин, не бабушкин, не дедушкин, не Олин и не Костин звонок в дверь, отвлёк его от дела спасения дружбы. Может быть, подспудно Иван и узнал этот ровный длительный нажим, но мысль об отце не мелькнула. Он пошёл открывать.
От того, что это было совершенно невозможно предположить, Иван, увидев его на пороге, засмеялся. Отец испытанным щитом своего лица отразил его смех.
– Добрый день! Ольга дома? – произнёс он и сразу шагнул глубоко в коридор, к зеркалу. Посмотрел на себя, и начал не торопясь раздеваться.
– Мама поехала в бюро переводов, – ответил Иван.
– А она бы мне нужна! – сказал отец и расположил на вешалке свою заснеженную одежду. Тон его был недовольный –
– Нет. Они, наверно, на антресолях, – ласково возразил Иван.
Отец ничего не ответил и, минуя его, прошагал в комнату.
Он держал себя, как хозяин, сдавший угол жильцам, и зашедший проверить порядок. Брезгливо рассмотрел порез на обивке стула, с филёнки шкафа стёр пальцем пыль. Иван не обиделся. Он понимал: а как ещё отцу «сохранить лицо»? Не побитой же собакой было ему возвращаться!
Удостоверившись в бездарности жильцов, отец потребовал стремянку и приступил к поискам.
Иван несколько минут поприсутствовал, глядя на него снизу вверх. Ему нравилось корабельное занятие отца. Он чувствовал себя наследником – и фигуры на лестнице, и книжного шкафа, и векового шелеста, возникающего от соприкосновения руки и книги. Всё это было его по праву.
Ивану захотелось найти для отца приветливое, послушное слово, чтобы тот разморозился, наконец. В сентиментальном вихре он вышел и отправился на кухню готовить чай.Как раз, когда стол был накрыт, отец завершил свое дело.
– Вот они, – произнёс он довольно равнодушно и спустился на пол со старой, советского фасона папкой. Ему пришлось поморщиться, чтобы распрямить заржавевшую спину. Он убрал папку в портфель и пошёл одеваться.
Ни на что не надеясь, Иван предложил ему чаю и был удивлён, когда отец отставил портфель и прошагал на кухню. Вероятно, это дом, где он провёл значительный кусок жизни, захватил его в свои объятия. А может, ему хотелось дождаться мамы?
Вид накрытого стола тронул отца. Он впервые посмотрел прямо – с насмешливым удовлетворением – и сел.
– Ну, чем занимаешься? – спросил он, конструируя себе бутерброд. – На работе не засиживаешься, как я вижу?
Это был единственный случай, когда Иван не мог своей спокойной, добросердечной улыбкой отвести все насмешки. В данный момент он разговаривал с работодателем, чьей милостью был свободен и сыт.
– Твоя жизнь – это графомания, – сказал отец. – У неё нет структуры. Нет эскалирующей идеи, вокруг которой располагались бы события. В качестве спасения я бы посоветовал тебе серьёзно отнестись к судьбе компании, но, думаю, тебе это уже не по силам.
– Что же делать? – спросил Иван.
– Ничего. Деградируй в своё удовольствие. Через несколько лет из тебя выйдет хорошая манная каша.
Он допил кофе, оделся и, подхватив свой портфель, вышел.Иван хотел посмотреть в окно, как отец пройдёт по двору, но как-то спутался и, забредя на кухню, встал посередине. Слова отца ныли в его голове затрещиной. Внутренняя основа дрогнула. По совести побежала рябь.
«Может быть, все они правы – и мама, и Костя, и отец, – раздумывал Иван. – Но на что же ему купить сюжет? На бабушку с дедушкой, которые отвлекают его от возможного Дела? Как избежать участи манной каши? Забросить свой живой сад и заняться чужим, каменным, только потому, что это убьёт время и даст денег? Или, может, забросить свой живой сад и заняться чужим живым садом – Бэлкиным? Но тогда засохнет свой, и так не много ему осталось».
Рассеянно Иван собрал чашки. «Правда где-то посередине, – говорил он себе. – Соразмерность – вот что нужно. Так разве же он не ездит в офис? Не наметил себе летнюю Австрию? Ну, хорошо… Можно ещё попробовать посерьёзней отнестись к институту. Согласен, ладно…»К тому времени, когда мама вернулась, Иван уже точно знал, что отцу не нужны были никакие статьи. Его приезд был злым, неуклюжим жестом примирения.
– Как же ты будешь с ним жить? – спросил Иван за вечерним чаем, когда все детали фантастического события уже были известны маме. – Ты же сама от него сбежала. Или ты рассчитываешь на перемену в нём? По-моему, зря.
– Я рассчитываю на перемену в себе! – рассудительно уточнила Ольга Николаевна. – И потом, я и не собираюсь с ним жить. Он снимет квартиру. Мы будем иногда встречаться, выходить в свет. Всё-таки какие-то остатки его страшной любви ко мне должны ещё сохраниться – вот на них, по соседству, мы и протянем. Это ведь лучше, чем в одиночестве!
Иван, умилённый застарелым маминым романтизмом, не посмел возражать.Несколько дней прошло, а отцовская оплеуха горела. Иван надеялся остудить её прогулками по бережку, прикладывал к ней Баха, и на ночь – две строчки. Всё напрасно. Со вспухшей совестью, понимая, что сам себя замуровал, сам обратил столько добрых возможностей в камень, Иван проводил дни. Хорошо, что он знал по опыту: из любой тоски рано или поздно найдётся выход.
Опыт не подвёл. Однажды утром его жизнь распахнулась. Иван обернулся на звонок телефона, как на щелчок замка, и увидел на экране мобильного тоненький Бэлкин номер. Номер был сложен из четвёрок, семёрок и единичек. Веточки эти ещё не поросли листвой, но они пахли, сквозь их тонкую изгородь дуло мимозой. Ринувшись в этот цвет, Иван взял трубку.
Бэлла Александровна звонила по делу. Со всей деликатностью она просила Ивана навестить брата. Оказывается, Костя болел. Её мучили подозрения – нет ли у него воспаления лёгких, потому что кашель, услышанный ею по телефону, в последние дни звучал ужасающе. Доверить дело матери, не имевшей с ребёнком никакого контакта, она не могла. «Если есть необходимость, я сразу прилечу», – сказала Бэлла, и Иван, мучимый противоречием, надеясь, с одной стороны, что необходимость есть, с другой, волнуясь за Костю, решил немедленно навестить больного. Он упаковал в сумку забытое Костей пальто и отправился на Краснопресненскую.
Больной и правда был болен. Он стоял у двери, подперев плечом стенку, и пьяно смотрел на гостя. Его тёмные волосы, белое, с «синяками» лицо, порезанная рубашка и уличный шарф составляли цельный сценический образ.
– Бэлка наябедничала? – неприветливо встретил он Ивана. – Дубина я, спросил её – что пить от кашля. Ты проходи, конечно, но вообще-то мне не до тебя.
– Перебьёшься, –
Нынешняя пустота и лёд жилища, единственная курточка на вешалке, коридорный дух сигарет – всё это сразу приметил Иван. Не то чтобы у Кости было грязно или беспорядок – но по-сиротски.
Не дожидаясь приглашения, Иван направился в комнату. Там был всё тот же серый воздух и пустота. Даже книжки нигде не валялось.
– Где ж ты живёшь? На кухне? – спросил Иван. – Ну, пошли тогда на кухню!
– Это ты от меня наглостью заразился? – догадался Костя. – Или ты меня передразниваешь? Ну ладно, ладно! Садись, устраивайся, я тебя сейчас тоже передразню! – и Костя включил чайник.
Иван сел к столу и оглядел холодное Костино обиталище. На голом столе стояла сахарница и пять чашек в чешуе засохшего кофе. На подоконнике – два погибших цветка в горшках. Невозможно было определить по останкам, кем именно они являлись при жизни. «Надо Бэлке сказать, чтобы приезжала, – думал он. – Скажу ей…» А вслух произнёс:
– У тебя тут чёрт знает что! Разве так живут!
– А я и не живу! – сказал Костя, кашляя в шарф. – Я здесь сплю.
И, неожиданно сменив гнев на милость, сел напротив Ивана – доложить обстановку. Костины дела были плохи. От влюблённости у него дрожали руки, он искурился до белизны и благословлял свой бронхит, полагая, что с кашлем из сердца выходит избыток страдания.
– Больше не виделись? – спросил Иван.
– Как же не виделись! Виделись! – улыбнулся Костя. – Виделись – ещё как! Я выбрал правильный момент, пошёл к Фолькеру и сказал, что они маются дурью. В общем, уволился по собственному желанию.
– И что Маша?
– Сказала, что я блефую и фиглярствую. Но это ничего не значит. Понимаешь, – произнёс он, переходя на полушёпот, – Машка устала. Я чувствую, мне бы надо её спасти – вернуть туда, откуда мы её украли. К бабушке… И ещё мне дико жалко Фолькера, – продолжал он, помолчав. – Что я его так из-за Машки пнул. Правда, мне плакать о нём хочется! Ты бы знал – что за человек! У него дел – целая планета, а он со мной возится… Он ещё вертолёт водить умеет! И у него дуэль на скалах была – я тебе рассказывал, помнишь?
– Раз сто, – кивнул Иван.
– Он там дрался с одним придурком, – не слыша, продолжал Костя. – Понимаешь, за правду…
– А придурок за что дрался? Или он так полез – шею свернуть?
– Ну не знаю! Вспетушился – и полез. А Фолькер шёл за людей. Тебе это дико, потому, что ты живёшь на бульончике. А Фолькер – это Фолькер. И Машка этого не может не понимать. Фолькер – главное очко в Женькину пользу. Он для Машки гарант живой жизни – понимаешь? Чей катер? Чьи сайты? Чьи полёты-самолёты?
– Слушайте, вы её на конфеты что ли покупаете? – возмутился Иван. – Да ты бредишь просто – у тебя всё в кучу – и любовь, и скалы, и катера! Ложись и градусник поставь! – он расстроено помолчал и добавил. – Ты почему своей маме не звонишь? Почему себе разрешил быть свинтусом?
– Вот-вот! А в самом деле! – подхватил Костя и уставился на Ивана смеющимися больными глазами. – Почему же я не звоню? Маме, тебе, Бэлке? Интересный вопрос! Ты понимаешь, как тебе объяснить? Я в космосе – мне вас не видно! Вот ты ко мне пришёл, а у меня всюду Маша! – И Костя охлопал себя по груди и бокам.
– Понимаешь, Иван, я ведь не горжусь, не хвалюсь! – продолжал он уже без насмешки. – Наоборот, прекрасно сознаю: влюблённость – это никакой не рай. Это предательство всех и вся ради одного человека. Вот мне Бэлка звонит, а я на неё ору – мол, давай, покороче. Ещё бы – у меня ведь нет своего времени, всё – Машкино. На улице, ещё до той ссоры, я пнул нищую собаку, потому что она полезла обнюхивать Машкину сумку! Какой тут рай? Это бесы! Бесы меня волокут – а ты как думал? – Костя посмотрел в потолок, и у него из глаз вылились слезы. – Всё, – сказал он, вытирая ладонью нос и глаза. – Всё! Я становлюсь занудный, как ты. Знаешь, болезнь, температура – это такая грядка для сантиментов!
Иван растерялся.
– Ну что ты! – сказал он. – Раз ты осознаёшь – всё в порядке. Не ты первый, выживали люди!.. Всё пройдёт.
– Да? – с внезапной язвительностью произнёс Костя. – А ты-то откуда знаешь? Если б с тобой такое было хоть раз, ты бы бросил и бабушку, и эту дуру-Олю, и меня! Вон я всё бросил ради Машки, а ты ради Бэлки с места не сдвинулся! И ты не смеешь судить! Ты вообще ничего не смеешь, потому что некомпетентен!Иван встал, собрал чашки и молча перенёс в раковину. Некого было винить, кроме себя. Его, кажется, просили проведать, а не читать мораль.
– Пепельницу верни! – крикнул Костя. – Вот эта, без ручки – это пепельница!
Иван отдал ему чашку без ручки и пошёл в коридор одеваться.
– Завтра вызови врача! – велел он на прощанье. – Надо, чтобы тебя послушали.
– Не могу, у меня полис потерялся! – крикнул Костя. – И вообще, отстаньте от меня все! Я антибиотики пью, сегодня – вторую капсулу. Слышишь – отходит! – и Костя демонстративно откашлялся. – Ты Бэлке, главное, скажи, что я в порядке! А то ведь она прилетит, ты её знаешь!
Иван дёрнул дверь и вышел.
– Иван! – крикнул Костя, вылетая за ним на порог. – Ты не переживай! Это ж не навсегда. Подожди, вот успокоюсь, схлынет – и буду снова человеком. А пока, понимаешь, да, не справляюсь с собой! Пока объявляю свинство!Костя объявил свинство, как объявляют мораторий или войну, и Иван не обладал полномочиями отменить объявленное. «Интересно, – рассуждал он, – а какими полномочиями вообще обладает “манная каша”?»
Вот был краткий итог его визита к больному «крестнику». С ним Иван бесцельно прибыл в офис, помаялся и вернулся домой.
Вечером он честно отзвонил Бэлле и сообщил, что Костя живой, не то чтобы здоровый, но на ногах держится, и главное, пьёт лекарства. Они поговорили – о Костиных планах на будущее, о том, как бы всё-таки в эти планы вписать институт. Жаловаться на влюблённое «свинство» Иван не стал.
– У меня контракт по июль. Осенью вернусь. А весной приеду на Пасху, – сказала Бэлла. – Ты меня не осуждай, что я здесь. Это, прежде всего, по материальным соображениям. Всё-таки на мне мама, Костя.
– Ну что ты! – воскликнул Иван. – Почему я буду осуждать? Конечно, нет…
– Мне Костька донёс, что ты Андрею задаёшь трёпку за его эмиграцию.
– Да, – признал Иван. – Но Андрей – другое дело. Мало того, что он в Европе работает, он ещё себе на каком-то там острове дачу купил – чтобы уж совсем сгинуть…