Ради большой любви

Соболева Лариса Павловна

Все замерли с выражением не то ужаса, не то восторга. Казалось, что лицо Князева когда-то давным-давно обожгли. Кожа сморщилась, превратившись в жеваную пергаментную бумагу, глаза уменьшились и стали разной величины, крупные морщины у губ и на лбу обозначились четче.

– Супер! – выдавил Тетрис. – Ты мастер.

– Ага, ох и страшон, – заржал Бомбей.

– Да, Пал Палыч, ты сейчас редкий урод, – подтвердил Клим. – Тебя даже мама родная не узнает, а дочь испугается.

Князев подскочил и помчался к зеркалу в ванную, все ринулись за ним. Несколько минут он со всех

сторон обозревал свое лицо, ставшее чужим и неприятным, и дал собственную оценку:

– Фантомас. Глаза мне не нравятся… и губы.

– На верхние веки Монтана не нанесла состав, – сказал Бомбей. – Когда нанесет, будет полный абзац. Но если хочешь спрятать глаза, надень очки. А губы… я усы достану. Монтана, в следующий раз намажь и шею. На руки надо положить состав более толстым слоем. Я заслужил сто грамм. Князев, намочи полотенце в горячей воде и прикладывай к лицу, через пятнадцать-двадцать минут снимешь маску. А ты, Монтана, выдай нам водки.

Малика поставила бутылку на стол и вернулась к Князеву, который торчал в ванной с прижатым к лицу горячим полотенцем.

– Дай я попробую снять, – сказала она. Подковырнув ногтем пленку, с трудом зацепила ее пальцами, потянула. – Рвется. Наверное, мало держал горячее полотенце. Хм, ты действительно стал похож на Фредди Крюгера, даже дрожь пробирает. Эта пленка как резина… и такая тоненькая…

Князев взял ее за спину и притянул к себе, Малика уперлась в его плечи руками… и в этот миг дверь открылась, Чемергес просунул голову:

– Чего вы так долго? Монтана, тебя Тетрис ждет.

– Я почти все удалила, остальное сам снимешь, – глядя в глаза Князеву, сказала Маля, отстранилась и ушла. Он несколько раз ударил мокрым полотенцем по стене, беззвучно произнося ругательства в адрес Чемергеса.

Малика подстригла Тетриса под Князева, нанесла обесцвечивающую краску на волосы, козлиную бородку он пошел сбривать в ванную, откуда вернулся мрачный Князев. Чемергеса Бомбей отправил мыть посуду, сам же химик развалился на диване перед телевизором, «полируя» водку пивом.

Маля приняла душ наверху, в комнате нанесла крем на кожу, после чего обернула полотенце вокруг тела и вышла на балкон.

Ночь. Тишина. Отсветы редких огней мерцали вдали, звезд не было, собственно, Малику все это не занимало, она грустила. Положив руки на балюстраду, опустила на них голову, согнувшись, и так стояла, думая о дне, который приближался и пугал. Рядом кто-то встал, коснувшись ее плечом, Малика повернула голову – Князев. Он курил, глядя перед собой, потом спросил:

– Волнуешься или меня боишься?

– Волнуюсь, как все выйдет. А ты?

– Я не волнуюсь. Малика…

– У меня нормальная жизнь, – вдруг прервала его она, выпрямившись. – Я всем довольна и не хочу ничего менять.

Князев облокотился на перила, смотрел на нее с улыбкой кота и чуть вызывающе. Отбросив сигарету, он тоже выпрямился:

– Себя уговариваешь или меня?

– Тебя.

– Зря стараешься. Меня не остановит ни твой муж, ни урки, которые приказали тебе меня убить, ни ты. Все ясно?

Не дав ей опомниться и сообразить, что ответить на это наглое заявление, он взял ее за плечи

и повернул к себе. Маля вертела головой, не позволяя ему поцеловать себя в губы, а он даже не пытался это сделать, выжидал, пока ей не надоест. Но Малика все же не отталкивала нахала, что его убедило: она с собой борется, а не с ним. Наконец она наклонила голову, уперлась лбом в его грудь и отчаянно сказала:

– Князев, я твоей игрушкой не буду.

– Угу, – гладя ее по обнаженным плечам, произнес он.

– Я не буду одной из твоих подпольных баб.

– Угу. – И он коснулся губами ее плеча, потом шеи.

– Что «угу»? – подняла Малика голову.

– Не будешь, – шепотом сказал Князев у самых ее губ.

Потом был поцелуй. Не тот, когда одна сторона не хочет, а другая настаивает. Поцелуй был обоюдным, многообещающим, чарующим. Без кокетливого стеснения, лукавого смущения, без игры, которую ведут начинающие. Как будто оба вылупились из коконов, стали собой и наконец смогли соединиться. Прервал поцелуй сиплый голос Чемергеса:

– Чего шумите?.. Ой. Я… это… нечаянно…

– Ты вовремя, дядя Костя. – Маля ушла в комнату.

Павел Павлович повернулся к бомжу со свирепой физиономией истинного Фредди Крюгера, отчего тот попятился:

– Я… это… ухожу, едрить твою в качель. Все. Ушел.

– Забью гвоздями твою дверь, – процедил в ярости Князев.

– А ты молоток держать умеешь? – заржал тот.

У бомжа хватило наглости шутить! Князев сделал рывок к нему с явным намерением прибить, но Чемергес скрылся, молниеносно закрыл балконную дверь и по-дурацки замигал веками. Когда понял, что ему ничего не грозит, расплылся в довольной улыбке. Павел Павлович вернулся к двери Малики, к которой она прижалась спиной, постучал. Маля лишь поежилась, как от холода.

– Малика, пусти меня, – попросил Князев, дергая за ручку. Она повернулась к нему лицом и отрицательно покачала головой. – Но это же глупо, Малика…

Она положила сначала одну ладонь на стекло, закрывая лицо Князева, потом вторую, прижалась щекой к стеклу и опустила глаза. Князев пометался по балкону, попыхтел – вновь остановился перед дверью. Не колотить же кулаками, все равно не поможет – стекло антиударное. Да и поднимет всех на ноги, а его они потом поднимут на смех, этим только дай позубоскалить. Он прислонился спиной к стене, закурил, чувствуя, что Малика не ушла, а так и стоит, прижавшись к стеклу щекой. Князев присел на корточки, немного успокоился, докурил до фильтра сигарету, снизу взглянул на Малику. Закусив губу, она смотрела на него.

– Ты меня плохо знаешь, – пригрозил он.

Скляренко неумело вскарабкался на ограду, оседлал ее, потом спрыгнул на землю и упал, издав приглушенный крик. Проверив, не поврежден ли фотоаппарат, добежал до машины, где спал Бусин. Тот проснулся от хлопка двери.

– Ну что? – широко зевнув, спросил напарник.

– Порядочек! – потирая руки, сказал Скляренко, поцеловав щепоть из пальцев. – Во снимочки будут!

– Теперь домой?

– Нет, мне к утру их надо отцифровать, очистить и напечатать.