Ради мира на земле
Шрифт:
— Подарочек добрый оставили — теперь попробуй к нам сунься, — сказал Павел Петрович, поворачивая ствол миномета в обратную сторону.
Гитлеровцы молчали. Но никто не сомневался: они не пожалеют сил, чтобы вернуть утраченный рубеж. Уж очень выгодное положение занимала высотка. Утвердись мы тут, — и в зажатом кулаке окажется движение по шоссе.
Вскоре появились «юнкерсы». Несколько бомб упало в расположение соседнего взвода. Не улегся еще пороховой запах бомбежки — начался артиллерийский налет и минометный обстрел. А потом на высотку полезла пехота. Фашисты шли в рост
Мы берегли считанные патроны. Огонь открыли, когда уже различали лица вражеских солдат. Цепь их дрогнула. Атака захлебнулась.
К нам подошел Саша:
— Как вы тут? — Голос его звучал глухо.
— Слышь, говорят, армию окружают? — сказал в ответ ему боец по прозвищу Прыщ. — Наших-то самолетов нет, а они все лупят и лупят.
— Да на них вся Европа работает…
— Мне от того не легче. Вот как пустят танки, о чем тогда запоешь?
— Тебе подпевать не стану! Чем плакаться, ты бы лучше гранату или бутылку с горючей жидкостью подготовил. Вояка! — с презрением сказал Саша.
Нам не нравился Прыщ, а после этого разговора невзлюбили его еще больше.
Во второй половине дня гитлеровцы повторили бомбежку, затем артиллерийский налет. Вдали показались пять танков, за ними, обтекая высотку с трех сторон, пехота.
— Без огневой поддержки и подкреплений туго нам будет, — сказал Саша, суетливо вставляя запал в последнюю гранату и пристраивая ее на бруствере. В этот момент поступила команда об отходе.
Солдаты собрались у штабеля свежих бревен, заготовленных для накатника. Притихли, с болью переживали гибель товарищей, никак не могли еще осознать всего того, что произошло за несколько часов. Лезли мрачные мысли.
— Будет и на нашей улице праздник, — Павел Петрович тронул меня тыльной стороной ладони, помолчал и деловито сказал: — Пошли раненых выносить, — изойдут кровью. А парней жалко — добрые мужики росли…
На другой день из остатков роты сформировали взвод автоматчиков. Сашу назначили командиром. Павел Петрович шутил:
— Так к маю ты до генерала дойдешь. Смотри, не задирай нос, еще пригожусь — какой генерал без денщика. А если сказать по правде, — уже серьезнел старый солдат, — будет из тебя хороший командир. У меня на людей глаз цепкий.
Еще в первые дни формирования полка у этих двух людей сложились отношения, которые никак не укладывались в рамках армейских уставов. И все началось с незначительного события, о котором по-дружески рассказал мне Саша, в те дни командир отделения.
Шли строевые занятия.
— Шире шаг! Выше ногу! Голову, голову как держишь?! — петухом кричал он на запасников, одетых в валенки, ватные брюки, телогрейки и серые шинели.
Вечером в землянке солдат, что больше всех путал строй, взяв сержанта Сотникова за локоть, потихоньку сказал: «Сынок, выйдем. Поговорить надо». Это был Павел Петрович. Саша вначале хотел было оборвать его, но увидел в прищуренных глазах такую доброту и силу, что сразу изменил свое намерение.
Старый солдат вначале похвалил за службу, а потом заговорил совсем о другом: «Опоздал ты меня строевой обучать. Годы не те, да и ноги белоказацкими пулями
С тех пор Павел Петрович всеми способами оберегал авторитет командира, старался помочь и советом и личным примером. Саша тяготился непрошеным опекунством, потом смирился, чувствуя, что во взводе воспринимают это как должное.
Через два дня во взаимодействии с соседними ротами нам снова предстояло штурмовать позиции гитлеровцев уже на более широком фронте. Взводу было приказано овладеть той же самой злополучной высоткой. И наша артиллерия с утра начала налеты на опорные пункты врага. Мы отсиживались в укрытиях, ждали своего часа. Заросший черной щетиной Прыщ недовольно бурчал:
— На кой черт сдалась та высотка?
— И я так считал, пока не раскусил суть дела, — исподволь внушал ему Павел Петрович. — Бой за высотку — это сражение за Москву. Она, матушка, тут под боком. Хоть и крепко поколотили фашистов зимой, да угрозы от столицы не отвели. А за ней — страна наша. Ты думаешь, зря враг за высотку цепляется? Тут надо не хныкать, а думать, с которой стороны ловчее фашистов обойти. Правильно говорю, ребята?
— Правильно, правильно, — закивали в ответ.
— У страха глаза велики. Он со смертью всегда рядышком. Главное — перебороть это чувство. Тогда солдатская жизнь дорого врагу обойдется.
Под вечер началась атака. Мы передвигались к высотке рассредоточенной цепью, после коротких перебежек вели огонь по уцелевшим огневым точкам; артиллерия ударила по ближайшим тылам гитлеровцев.
Все ближе и ближе к высотке автоматчики. И когда нам казалось: еще усилие и без потерь оседлаем траншеи — ударили по цепи минометы. Саша упал и безжизненно затих. «За мной!» — услышали мы голос Павла Петровича.
Взвод с криками «ура!» броском пошел на сближение, выходя из зоны минометного обстрела.
Вот и высотка! В этот миг в упор резанул очередью Павла Петровича фашистский офицер.
В сумерки на высотку пришла свежая рота. Нас отводили в тыл. Павла Петровича мы уносили на простреленной шинели. Похоронили его у ободранной пулями березы. Когда в свежий холмик земли воткнули штык и надели на него каску, я, не в силах сдержать нахлынувших чувств, прислонился к стволу.
…Саша очнулся в сумерках. От большой потери крови бил озноб, голова шла кругом, страшная боль не давала шевельнуться.
Фронтовая ночь вступала в свои права. В чистое апрельское небо взлетали осветительные ракеты. Синеву ночи прорезали кровавые линии трассирующих пуль. Трещали торопливые пулеметные и автоматные очереди, со свистом проносились снаряды дальнобойных батарей. «Раскис! Что бы сказал Павел Петрович? Умирать нельзя, ведь еще ничего не сделано…» — роились мысли. Они ожесточали. И он пополз к своим, но острая боль во всем теле сразу оглушила.
В последний раз, когда вернулась способность мыслить, он понял, что сил больше нет. Тело было чужим. И он закричал. Крика не получилось — только протяжный стон…