Ради тебя
Шрифт:
– Абсолютно никакого, - ласково признался врач, наконец, отпустив руку Тиль. Суртюр снял очки, протёр полой сюртука, сунул обе дужки в рот.
– Дело в вас, милая моя. Видите ли, я убеждён, что женщины, отказывающиеся от счастья материнства, сознательно обрекают себя на раннее увядание. Ваша нервозность и несколько истеричные реакции свидетельствуют о...
– Доктор, давайте обо мне потом, - взмолилась Арьере.
– Что с кузеном?
– Вашим кузеном?
– врач недоумённо похлопал морщинистыми, лишёнными ресниц веками.
– Ах, да-да, господин Крайт. Боюсь, милая моя, порадовать вас
– Инфлюэнца, - повторила Тиль, откидываясь на спинку кресла, и даже глаза прикрыла от облегчения, - выходит, зря перепугалась.
– Ну что вы, - укорил доктор, кажется, несколько обиженный за невнимание.
– Благодарить Небо в нашем случае рано, слишком рано. Боюсь, положение господина Крайта совсем незавидно.
– Я понимаю, что это не слишком приятно, да и опасно. Но он ещё молодой сильный мужчина. Что ему простуда?
– Ох уж мне эти восторженные барышни!
– мелко, будто сухой горох сыпя, рассмеялся Суртюр, не вынимая дужек из рта, но поглядывая лукаво.
– Милая моя, если б бравая выправка свидетельствовала о здоровье, то я работы лишился. У вашего кузена очень нехорошие хрипы, очень. Честно говоря, я никак не ожидал увидеть столь, кажется, благополучного человека в таком плачевном состоянии. Верно, мне приходилось наблюдать и барышень из вполне достойных семей. Но то юные дамы, изнуряющие себя совсем неуместными...
– О чём вы говорите?
– перебила мерное журчание Тильда.
– При чём тут барышни?
– Да совершенно ни при чём, совершеннейше, - отпрянул доктор, с перепугу попытавшись очки на нос вверх ногами нацепить.
– Видите ли, такими недугами обычно страдают люди неблагополучные. Знаете, непосильный труд, нерегулярное питание, отсутствие медицинской помощи, холод, опять же - всё это располагает. Здесь же мы имеем видного военного, не матроса какого-нибудь, не солдата.
– Вы же сами сказали, что он всего лишь простыл!
– Да, несомненно, - Суртюр одёрнул сюртук, видимо, пытаясь придать себе солидности.
– Это сейчас. Но на фоне чахотки[2]...
– Какой чахотки? Он же не кашлял!
– Милая моя, - снисходительно улыбнулся врач.
– Это абсолютно дилетантский подход. Отсутствие перхания и болей ещё ни о чём не говорит, совершенно. Лучше припомните, ваш кузен когда-нибудь всерьёз простужался? Может, в связи с ним вы слышали такие слова, как «воспаление лёгких», «пневмония»?
– Д-да, он долго болел, - выдавила Тиль.
«Там тоже холода хватало. И воды. Но больше камней и лишайника...»
«...всё просто: дневной вылет - спать, ночной вылет - спать, в дождь, в туман»
«...в очередной раз приземлился неудачно»
В очередной? В очередной раз неудачно?
– ... таким вот образом, - подвёл итог врач.
– Простите, что вы сказали?
– Арьере потёрла лоб, пытаясь сосредоточиться, прояснить мысли, которые будто туманом заволокло.
– Вы меня совсем не слушаете, - укорил Суртюр.
– Я, кажется, вообще мало кого слушаю.
– Тиль выпрямилась в кресле, сложила руки на коленях.
– Так что вы предлагаете?
–
– Вам, милая моя, я настоятельно рекомендую покинуть дом. Незачем нежной барышне созерцать страдания недужного, а облегчить их вы не в силах. Милосердие же тут неуместно. Мне очень не нравится ваше состояние и, поверьте, я меньше всего хочу, чтобы вы слегли. Конечно, в вашем праве выписать более именитого врача, только вряд ли он поможет.
– Я подумаю над вашим предложением.
– Вот тут я написал рецептик, загляну к аптекарю на обратном пути, предупрежу. После прислуга сходит, заберёт. Маковое молоко давайте на ночь, а грудным сбором поите, как только зайдётся. И приобретите лёд, компрессы хорошо сбивают жар.
– Маковое молоко[3]?
– изумилась Тиль.
– Грудной сбор? При чахотке?
– А вы желаете, чтобы я прописал снадобье из печени лягушек и единорожьей кости?
– насупился Суртюр.
– Я не шарлатан, милая моя. Хорошо, скажу прямо: готовьтесь к худшему. При других условиях ваш кузен ещё и мог бы... Смена климата, сухой воздух, лечебные воды. Но эти прогулки под дождём ему на пользу не пошли. Нет, не пошли!
– Я поняла. Благодарю вас, - Тиль встала, расправила юбку, даже вроде бы сумела улыбнуться.
– Айда!
– позвала служанку, укоризненной тенью маячившую за дверью.
– Расплатись с мастером Суртюром и проводи его. Потом отправь Джермина к аптекарю.
– Да я-то отправлю, - зашипела служанка приглушённо, поглядывая на доктора через плечо.
– Да только денежки-то, которые молодой хозяин второго дня дал, тю-тю. Молочнику заплатила, мяснику. Ежели ещё и на аптекаря потрачусь, то...
– Не сейчас, - Тиль отгородилась ладонью.
– Это всё позже.
Арьере ещё раз кивнула доктору, вышла из гостиной, медленно, как старуха, поднялась по лестнице - сердце колотилось так, будто выпрыгнуть собиралось, корсет давил на рёбра, не давая толком вздохнуть.
В кабинете было тихо, пахло старыми бумагами и немного пылью. Солнце заливало комнату радостным, праздничным светом, каталось радужными клубками в хрустальных подвесках бра, делало стёкла книжных стеллажей слепыми.
Тиль постояла, держась за спинку кресла, прижав ладонь к животу, пытаясь отдышаться. Хотела задёрнуть шторы, но на полпути остановилась, повернулась к камину.
Портрет дядюшки Берри, висящий над полкой, художнику удался, расстарался мастер. Крайт, ещё не старый, но уже благородно седой, с морщинами, придающими немного бульдожьему лицу солидности, глядел спокойно и мудро. Рука, заложенная за жилет, делала его похожим на полководца. А смотрел он так... «Я всё знаю» - вот что его взгляд говорил.
«Знаю, девочка моя, не переживай. Это не беда, я всё решу. Не забивай голову глупостями!»
Тиль снова потёрла лоб, прогоняя призрак голоса. Вслепую пошарила по столу - пальцы наткнулись на что-то твёрдое, с гранью.
Костяной нож для разрезания бумаг полетел в портрет бессильно, но даже до камина не дотянул, клацнул о паркет тихонько, словно извиняясь.
– Как я тебя ненавижу!
– сквозь зубы процедила Тильда.
– Если бы ты сейчас только знал, как же я тебя ненавижу!