Ради жизни на земле
Шрифт:
— Вы, молодой человек, летать уже не сможете. Не молите и не упрашивайте.
— Но я же здоров как бык. Вижу вас во всех ракурсах, читаю таблицу до самой нижней строки. Посмотри те меня еще раз! Вы просто ошиблись…
— Возможно, я и ошибся, — стоял на своем Свердлов, — но вот послушайте заключение профессора Александра Васильевича Вишневского применительно к нашей ситуации: «Едва ли с одним глазом летчик сможет при посадке правильно определить расстояние до земли. Он теряет так называемое глубинное зрение. От этого не уйти: закон физики». Вы поняли, молодой человек. — Профессор
— Тогда подпишите справку, в которой бы значилось: такой-то летчик направляется в свою часть для прохождения дальнейшей службы. Я и близко не подойду к самолету, буду механиком, укладчиком парашютов, вооруженцем, кем придется!
Свердлов долго вертел бумажку в руках, посмотрел ее даже на свет, на минуту задумался. Потом взял ручку и размашисто расписался.
— Что ж, рискуем вдвоем.
— Спасибо, профессор.
Только меня в госпитале и видели.
Поезд застрял среди развалин. Рельсы, разбросанные шпалы, пропитанные смолой, носили следы недавнего пожара. Безлюдно. Лишь через несколько секунд из покосившейся будки, на скорую руку пристроенной к капитальному зданию, выбежала девушка в берете с красным околышем — наверное, дежурная по станции.
— Полтава! Кому — Полтава? — крикнула она бригадиру поезда, и ее слова передались из уст в уста.
Я дремал в уголке теплушки, но сразу вскочил на ноги, услышав название города.
— Это же моя станция! — Засуетившись, набросил шинель и выскочил из вагона.
Девушка взмахнула флажком — и поезд напрягся, застучал колесами. Заскрипели ржавые рельсы, закачались разболтанные вагоны.
Оглянулся — все заросло бурьяном, дымятся развалины. Кое-где сохранились жалкие остатки деревьев.
— Девушка! — обратился к дежурной. — Вы не подскажете, где здесь аэродром?
Она покачала головой:
— Не знаю, но зайдите в сторожку, там у отца сидят какие-то военные.
Двери сторожки открыты. Заглянул. Ба, да это же наш инженер Косарев чай распивает. Поздоровались. Оказывается, в полк из ПАРМа (подвижной авиаремонтной мастерской) не может перегнать несколько машин.
— Хорошо, что ты подвернулся! — Косарев накинул шинель. — А то думал, что до весны загар придется принимать.
— Так это мы запросто, — поддакивал я инженеру дивизии.
Едем на аэродром…
Летное поле затянуло легким туманом. Бомбардировщики сидели на приколе, уныло нахохлившись, словно огромные птицы. Подошел к группе летчиков, куривших в кружке. Представился, но те и ухом не повели. Даже смерили подозрительным взглядом: я был в шапке-ушанке, длиннополой шинели, старых сапогах.
А когда попросил у них посмотреть карту, бомберы чуть не отвели меня куда положено. Объясняться пришлось долго. Карту все-таки дали. Снял кроки, наметил ориентиры, определил маршрут.
Подошел к ИЛу, а сердце чуть не выпрыгнет, чувствую, как колотится в грудной клетке. С душевным трепетом залез в кабину самолета. Посмотрел на затвердевший после осенних дождей грунт и покачал головой. Подумал о предстоящей посадке, но ровный гул мотора перечеркнул все опасения. За стеклом фонаря слева понеслась земля, а справа стояла густая темнота. Легко взял
— Летим, хлопцы! — крикнул Косареву и механику Свиридову, взяв их в заднюю кабину.
Двинули на юго-запад.
Для боевых побратимов я свалился как снег на голову. После первых приветствий, рукопожатий, восклицаний спросил:
— А где же Наумыч? Киртока среди летчиков не вижу.
В это время Николай, возвращаясь из разведки, заходил на посадку. Мне не терпелось побыстрее показаться другу, обнять его.
— Сейчас подрулит! — указал на свободное место Анвар Фаткулин. — Вон его стоянка.
Увидев меня, Кирток замер.
— Ну что, не ожидал?
— Откровенно — нет!
— А я-то, ошалелый, мчался сюда продолжить наш «бой».
С Николаем мы устраивали жестокие «бои», чтобы доказать свое превосходство в пилотировании самолетов, пытаясь зайти друг другу в хвост.
— Туговато тебе придется, — рассмеялся Кирток.
— Ничего, не хвастайся. Все может быть.
Так с шутками-прибаутками встретили командира полка майора Круглова. Представился:
— Товарищ майор! Младший лейтенант Драченко прибыл для прохождения дальнейшей службы.
Подал документ. Майор внимательно прочитал предписание:
— Ну что ж, поздравляю вас с возвращением в строй. Пускай Евсюков принимает «молодое пополнение».
Командир улыбнулся и крепко пожал мне руку.
Снова в строю
Вынужденное длительное отсутствие, безусловно, сказалось на моей технике пилотирования. Смогу ли я опровергнуть закон физики? Должен! Потому что живет еще фашизм с двумя глазами, который передо мной в неоплатном долгу за свои злодеяния. Но только ли передо мной? А разве не взывают к мести ребятишки с разбитыми черепами, поруганные женщины, расстрелянные старики, никому по причинившие зла, спины раненых, на которых упражнялись на досуге резчики по человеческому телу, тот комиссар и те офицеры, сгоревшие в гестаповском застенке?
Закались, сердце, ненавистью для грядущих боев! С мыслью о ней просыпайся, с мыслью о ней иди, с мыслью о ней живи!
Завтра я начинаю летать. О моей трагедии пока знает лишь начальник штаба полка майор Спащанский и Николаи Кирток. Кое-кто догадывается. Ну и пусть!
Уже сделал несколько контрольных полетов. С каждым днем пилотирую машину все увереннее. Сначала, когда выходил к посадочному «Т», Кирток «дирижировал» моей посадкой. Один недоумевали, другие понимающе сочувствовали: «Человек вернулся из госпиталя. Малость подзабыл элемент пилотирования…» Освоили мы с Николаем и такой сложный и хитрый перекрестный маневр, как «ножницы». Суть его заключалась вот в чем: пара штурмовиков, идущая чуть уступом по отношению друг к другу (ведущий немного выше ведомого), начинала меняться местами. Скажем, если ведомый идет справа сзади, то он переходит низом влево, а ведущий — сверху вниз направо. Потом снова, но уже в обратном порядке. А поскольку маневр осуществлялся креном, оба штурмовика все время видели хвосты друг друга и надежно прикрывали их.