Радищев
Шрифт:
венником». Что же открыл Монтескье? Как пишет в своих замечаниях Радищев, он «мнимое нашел разделение правлений, имея в виду древние республики, ассийские правления и Францию». Абстрактная, метафизическая теория Монтескье устанавливала три типа государственного устройства: республику, деспотию и монархию. Соответственно этой метафизической классификации также умозрительно делался вывод: республиканско-демократический строй
является идеальным, но утопичным, в настоящее время неосуществимым. Деспотия—форма правления отвратительная, противная природе человека, подлежащая уничтожению. Монархия же, смягченная просвещением и вдохновляемая философами,—вот практическая программа для современного устройства политического бытия народов. Именно в силу своей схоластичности, оторванности от реальной истории народов, догматичности эта теория породила политическую концепцию энциклопедистов, которая не могла вооружать
Но, как уже говорилось, политическая доктрина энциклопедистов никогда не вызывала сочувствия Радищева. Другое дело—Руссо. Его демократические радикальные воззрения, его теории народоправства казались в лейпцигский период молодому свободолюбцу истинными. Следы влияния самой радикальной книги французского мыслителя «Общественный договор» отчетливо видны в примечании к слову «самодержавство», которым сопроводил Радищев свой перевод книги Мабли. И вот именно теории Руссо подвергаются категорическому и решительному пересмотру после пугачевского восстания. Характерным оказывается уже тот факт, что Радищев ставит его в один ряд с Монтескье, и равно с ним отвергает. Пересмотр шел по всем линиям: политической, философской и эстетической. В отличие от Монтескье Руссо выдвигает в качестве идеала не монархию, а республику. Казалось бы, это являлось свидетельством и радикализма и демократизма Руссо. Но Радищев показывает, что это отличие Руссо от Монтескье только кажущееся, внешнее. В самом деде,
Руссо проповедует республику, но лишь для малых стран и народов. Большие же государства и народы должны довольствоваться, по Руссо, монархией. И здесь Радищев стремится выяснить причину «умствования» — оторванность от жизни, от истории, от политической практики народов, умозрительность теоретических построений. В своих заметках по этому вопросу он пишет: Руссо, «не взяв на помощь историю, вздумал, что доброе правление может быть в малой земле, а в больших—должно быть насилие». Последнее замечание крайне характерно: по мнению Руссо, в «больших землях» должна быть монархия; Радищев же переводит это понятие на свой язык: насилие. Так, кстати сказать, было всегда у Радищева: монархическое правление было для него тождественно с насилием. Дав оценку политическим и моральным воззрениям Монтескье и Руссо, Радищев в крайне выразительных словах передает свое общее отношение к ним: «Монтескье и Руссо с умствованием много вреда сделали».
Той же метафизичностью, по Радищеву, отличаются и воззрения Руссо на общественную природу человека. В «Общественном договоре» Руссо заявляет: человек свободен от рождения. Свобода эта есть следствие человеческой природы. Истинное состояние человека, когда он ощущает себя вполне свободным,—состояние одиночества. Это естественное его состояние. Но в силу развития человеческого общества «первобытное состояние не может более существовать». Чтобы защитить себя и свою свободу, человек должен жить в обществе, у него «не остается другого средства самосохранения, как образовать путем соединения сумму сил». Но, соединившись в общество, человек теряет часть своей свободы. Как же быть? Руссо берется «найти такую форму ассоциации, которая защитила бы и охраняла совокупной общей силой личность и имущество каждого участника и в которой каждый, соединяясь со всеми, повиновался бы, однако, только самому себе и оставался бы таким же свободным, каким был и раньше». Так, по Руссо, общество, союз, нужны человеку лишь для него, для его защиты. Пребывая в обществе, он использует его для своих целей, всячески ограждая себя от этого общества и спасая от него свою свободу.
Радищев полностью отвергает эту теорию, как антиобщественную, индивидуалистическую, противоречащую интересам народа. В бумагах Радищева находится незавершенный набросок трактата о коренных проблемах нравственности и бытия человека под названием «О добродетелях и награждениях». Весь этот набросок—опровержение философии «Общественного договора», первая попытка изложения иной теории о человеке и обществе. Общество, союз,—по Радищеву, —создаются не для защиты индивидуальной свободы индивида, а для «обуздания» тех, кто покушается на общие права людей. «Воззванные в общежитие всесильным гласом немощей и недостатков человеки скоро познали, что для обуздания наглости и дерзновения нужна была сократительная сила, которая, носяся поверх всего общественного союза, служила бы защитою слабому, подпорою угнетенному». Центральная же мысль радищевского рассуждения—общество не посягает на права и свободу человека,
Только в союзе, в обществе,—подчеркивает Радищев, — человек может ощутить свое достоинство, свою свободу. «Немощны, дебелы, расслаблены во единице, едва не всесильны стали в сообщении, творяи чудеса яко боги». Совершенно очевидно, что все эти утверждения Радищева об общественной природе человека, о силе союза носят глубоко демократический характер и являются теоретическим выражением опыта «союза» крепостных «немощных во единице», но ставших «едва не всесильными в сообщении» в пору активной защиты своих прав, попранных угнетателями. В этом же отрывке Радищев, прямо обращаясь к угнетенным, призывает их понять «силу вашу общую», которая «тебе и собратий твоей присно сущна». Речь Радищева в этих заметках утрачивает спокойствие ученого мыслителя. Она горяча и призывна, будто произносит ее человек, «вышедший на лобное место», когда «все взоры на него стремятся, все ожидают с нетерпением его прорицания»: «дерзай желати своего блаженства,— утверждает Радищев,—и блажен будешь. Блажен в общественном союзе, блажен и в твоей единственности».
И Монтескье и Руссо Радищев обвинял в незнании жизни, истории, в оторванности от опыта политического и социального бытия народов. В 80-е годы сам Радищев напряженно занимается русской историей, читает летописи, исторические сочинения, проводит огромную работу по изучению экономического положения современной ему России, пишет исследование об экономике Петербургской губернии, знакомится с русским законодательством, с практикой исполнения законов, судами и исполнительной властью, сам начинает писать, видимо, по заказу, сочинение «Опыт о законодавстве». На место «умствований», метафизики Радищев ставит конкретную, достоверную историю, факты, документы.
Сохранившиеся радищевские замечания по истории свидетельствуют, что в древней Руси и в недавнем прошлом русского народа Радищев ищет ответа на вопрос об исконных начальных формах его политического бытия. И в Киеве, и в Новгороде он находит «веча или народные собрания». Именно «на оных сборищах основывалась наипаче вольность народа». Княжеская власть, замечает он, не была сильной. «Князя Всеволода новогородцы, лиша правления, держали два месяца в заточении». Эта исконная вольность народа была насильственно отнята князьями. У народа отнимали права, порабощая его.
История свидетельствовала Радищеву—царская власть и народ антагонистичны. Цари и князья отняли вольность у народа и с каждым годом, с каждым столетием все более и более его закабаляли. Но в то же время Радищев видел, что в деятельности некоторых монархов было много прогрессивного, нужного для блага всего русского государства. Царь Иван Васильевич «соединил разрозненную на уделы Россию», «возбудил государственные силы, всегдашним разделением и от ига татарского в недеи-ствие пришедшие», «он положил основание того величества, которого Россия достигла», «царь Алексей Михайлович оградил Россию от поляков», «Петр произвел окончательные преобразования всего огромного государства». Этими царями исчерпывается список самодержцев, в деятельности которых Радищев видел прогрессивные черты. Но и они,—и это очень важно для Радищева,—укрепляя русское государство, приносили ему в жертву интересы народа, порабощая и закабаляя крестьянские массы. Именно это последнее обстоятельство, засвидетельствованное опытом русской истории, позволило Радищеву окончательно отвергнуть надежду на монархию, надежду на самодержца, каким бы «великим», «добрым», «мудрым», «просвещенным» он ни был. В любом своем виде, в любой своей форме монархия—смертельный враг народа, она держит народ в узде рабства; и народ поэтому вправе вернуть себе то, что было отнято у него силой.
Так, из глубокого изучения русской истории, социального бытия народа, его экономического и юридического положения, из обобщения опыта его освободительной борьбы рождалась радищевская теория народной революции, как единственного пути к вольности,—теория, чуждая умозрительности, проникнутая историзмом, глубоко и органически связанная с прошлым русского государства, с судьбой русского народа, отвечающая насущным потребностям миллионов крепостных крестьян, вооружающая русское освободительное движение.