Радищев
Шрифт:
Как видим, значение сатирической деятельности Новикова определяется прежде всего тем, что на страницах его журнала «Трутень» запечатлелась исторической важности борьба оппозиционной русской литературы с Екатериной, борьба, закончившаяся тем, что самодержица была вынуждена ретироваться, борьба, обеспечившая возможность дальнейшего развития не зависимой от правительства, выражающей коренные нужды народа политической и социальной мысли.
Что же происходило в русской колонии студентов?
По свидетельству Радищева, основные знания он приобрел в домашних самостоятельных занятиях под руководством Ушакова. Ушаков был для Радищева «вождем юности», «учителем по крайней мере в твердости».
Федор Ушаков считал, что ограничиваться науками, преподававшимися в университете, нельзя. Изучая философию, он стремился «иметь понятие и о других
. Талантливость Ушакова сказалась прежде всего в отказе от «страдательного» состояния своего разума.
Радищев так отмечает эту замечательную черту: «Вращался всечасно между разными предметами разумения человеческого, невозможно было, чтобы в учении разум Федора Васильевича пребыл всегда, так сказать, страдательным, упражнялся только в исследовании мнений чуждых». '
Ушаков, как подлинно самобытный мыслитель, смело устремился к нроложению новых путей, «вдаваясь в области неизвестные». «В сем-то и состоит различие обыкновенных умов от изящных,—заявляет Радищев.—Одни приемлют все, что до них доходит, и трудятся над чуждым изданием, другие, укрепив природные силы своя учением, устраняются от проложенных стезей и вдаются в неизвестные и непроложенные». Деятельность на благо своего народа, деятельность практическая, исполненная твердости и непоколебимости, выводящая человека из узкого мира лишь своих частных интересов,—вот основное качество и свойство характера Ушакова—мыслителя и гражданина. «Деятельность,—говорит Радищев,—есть знаменующая их (людей, подобно Ушакову.—Г. М.) отличность».
Под руководством Ушакова и начал «учиться мыслить» Радищев. Он читал и Руссо, и Мабли, и Гельвеция, «укреплял природные силы свои учением», учился мыслить, то есть, «соображая их мнения со мнениями своего учителя», старался «отыскать истину в среде различия оных». Огромное значение имели для Радищева и собственные сочинения Ушакова—его «Размышления»: «О праве наказания и о смертной казни», «О любви», «Письмы о первой книге гельвециева сочинения «О разуме».
Последняя книга есть конкретный пример сознательного, критического отношения к изучаемому материалу. Сочинения Гельвеция «О разуме» Ушаков получил от проезжавшего Лейпциг русского офицера Ф.,—видимо, Федора Орлова, брата екатерининского фаворита. Характерно именно это упоминание: русский вельможа, следуя моде русского двора, читал книги французских мыслителей, представляя собой разновидность новомодных «русских вольтерьянцев». По свидетельству Радищева, «Ф. толикое пристрастие имел к сему сочинению, что почитал его выше всех других». И тут же, не скрывая своей иронии, добавляет: «Да других, может быть, и не знал». Так вот, получив эту книгу, Ушаков и Радищев
принялись ее читать «со вниманием», «и в оной мыслить научилися». Мы уже знаем, что значит, по Радищеву, «учиться мыслить» — сопоставлять мнение автора с собственным и в различии отыскивать истину. Примером такого учения и являются ушаковские «Иисьмы». Это сочинение— результат самостоятельного и критического подхода к многим вопросам, затронутым Гельвецием. Видимо, «Письмы» эти предполагалось опубликовать, и, таким образом, они должны были стать известны Гельвецию; во всяком случае Радищев сообщает, что Гельвеций знал об' изучении русскими студентами книги «О разуме»: «Гельвеций,
конечно, равнодушно не принял, узнав, что целое общество юношей в его сочинении мыслить училося». Об этом Гельвецию сообщил Гримм, французский писатель, друг Гельвеция и Дидро, во время своего пребывания в Лейпциге познакомившийся с русскими студентами.
В других сочинениях Ушакова также критически пересматриваются некоторые в высшей степени распространенные теории французских мыслителей. Ушаков прямо заявляет: исполнение сего предприятия «требует напряжения разума и довольного
Чаще всего Ушаков оспаривал Руссо. Он решительно возражает против центрального тезиса этого философа — человек родится добрым, но условия общественной жизни делают его злым. В ответ на это Ушаков заявляет: «Человек рождается ни добр, ни зол». Отсюда—полное расхождение в теории воспитания человека. Руссо считает, что человека надо воспитывать в изоляции от общества, давая возможность развиться всем от природы заложенным качествам, воспитывать именно человека, а не гражданина. Ушаков, высказываясь против этого, заявляет: «Обстоятельства делают человека». Он требует воспитания не индивидуалистов, которых он называет метко «един-ственниками», а человека-гражданина, который «величайшее услаждение находит в том, чтоб быть отечеству полезным и быть известным свету». Так, пункт за пунктом Ушаков в своих сочинениях «устремлялся от проложенных стезей» и «вдавался в неизведанньГе и непроложенные», учил мыслить своих товарищей и первого своего друга
Радищева прежде всего. Именно поэтому Радищев называет его «вождем своей юности»; исполненный благодарности, открыто называет его своим учителем, печатает и делает достоянием всего общества его сочинения.
Объединяло русскую колонию в Лейпциге с русскими просветителями и тяготение к вопросам русской политической жизни. Козельский активно отстаивает за собою право судить о политических вопросах. «Все говорят, что рассуждать о политических происхождениях одних лишь министров дело, а другие-де люди не имеют к тому способности»,—писал он. Опровергая это ложное утверждение, Козельский выпустил книгу, в которой "«как раз трактует о политике, касающейся до начальствующих особ». Политикой занимались и в русской колонии и когда обсуждали деспотическое правление Бокума, и когда вырабатывали свое понимание политической свободы, и когда, под руководством Ушакова, разрабатывали вопросы о положении человека в гражданском обществе.
Так протекала жизнь Радищева в Лейпциге—в напряженной идейной работе, в активной деятельной подготовке к возвращению на родину, связь с которой год от года крепла и росла. Но накануне окончания срока учения Радищеву суждено было пережить огромное горе: умер его друг и учитель Федор Ушаков, крупный русский мыслитель и философ, умер в самом начале своего поприща, в возрасте двадцати трех лет. Смерть Ушакова потрясла Радищева. Но вместе с тем послужила ему уроком, оказалась той последней каплей «деятельного нравоучения», которым отличалась вся его «лейпцигская» жизнь. Смерть друга не только опечалила Радищева, не только «уязвила сердце», но и многое открыла, доселе неизвестного. Ушаков наставлял Радищева в «твердости». Мужественно умирая, он показал истинный смысл и значение этой твердости. Заболев тяжелой, неизлечимой болезнью, приговоренный к смерти, он ждал ее прихода спокойно. Собравшиеся у постели умирающего его друзья видели, как слова и дела у Ушакова были едины. Умирая, он дал последние наставления, оставил завещание лучшему своему другу и ученику—Радищеву. Незадолго до кончины Ушаков вручил ему все свои бумаги: «Употреби их, говорил он мне,—сообщает Радищев,—как тебе захочется. Прости теперь в последний раз; помни, что я тебя любил, помни, что нужно в жизни иметь правила, дабы быть блаженным и что должно быть тверду в мыслях, дабы умирать бестрепетно».
Радищев лишился друга, но завещание его «неизгладимою чертою ознаменовалося на памяти». Ушаков воспитал из Радищева человека «твердых мыслей», имеющего «правила» исполнения должности гражданина, мыслителя, прокладывающего новые стези в важнейших вопросах общественной жизни, отважного человека, понявшего, что в основании личного поведения лежат убеждения о необходимости утверждения в России вольности, что только они делают человека способным «восстать на губи-тельство и всесилие».
Именно таким в сентябре 1771 года Радищев вместе с двумя другими своими товарищами—Кутузовым и Руба-новским—вернулся на родину. Возвращение в Россию было вместе радостным и суровым. Патриотическое чувство, желание деятельности вызывало «нетерпение видеть себя на месте рождения нашего». Увиденная граница, «Россию от Курляндии отделяющая», вызвала восторг. Радищев указывает, что он и его спутники были готовы «тогда жертвовать и жизнью для пользы отечества».