Радищев
Шрифт:
III
Екатерининская Россия встретила их неласково. Указом от 26 декабря 1768 года перепуганная активностью демократических депутатов императрица распустила Комиссию. Сатирические журналы, начавшие выходить в 1769 году, были закрыты. Екатерина становилась на путь открытой борьбы с русскими деятелями, не желавшими верить творимой ею легенде, что в России наступил «златый век», что царствует там «просвещенный монарх». Очень скоро выяснилось, что прибывшие юристы никому, собственно говоря, не нужны. Они оказались предоставленными сами себе. Лишенный каких-лйбо средств к существованию, Радищев должен был искать службу. Ничего подходящего не было. Пришлось брать то, что попалось
качествами иногда ниже скотов почесться могут; гнушаться их будешь, но ежедневно с ними обращаться должен». Но приходилось не только жить вместе с этими людьми, но и подчиняться им, выполнять их приказания. «Окрест себя,—свидетельствует Радищев,—увидишь
нередко согбенные разумы и души, и самую мерзость. Возненавиден будешь ими, поженут тебя, да оставишь ристание им свободно. А если тогда начальник твой будет таковых же качеств, как и раболепствующий ему, берегись: гибель твоя неизбежна».
Так начиналась жизнь на родине, в бюрократическом самодержавном государстве, где «управляющие умами и волею народов властители», под эгидой екатерининского самодержавия, «соделовывали» все, чтобы в каждом человеке «утушить заквас, воздымающий сердце юности», чтобы заставить человека смириться и покорно нести ярмо тирании и рабства. Но Радищев знал, что «единожды смирившись, человек навеки соделывается калекою». Опыт жизни под началом Бокума приходил на помощь. Только в протесте против угнетения и неправды, только в сопротивлении насилию человек может сохранить себя, свое достоинство, утвердить свою личность, обрести «блаженство». Суровость и жестокость встречи с самодержавной екатерининской Россией поэтому не слишком огорчили Радищева, а скорее радовали. Он твердо знал, что эти условия, созданные мучителями, одних смиряли, «причинив немалую печаль», но зато «во сте других родили отчаяние и исступление».
С первого же дня пребывания в столице Российской империи в сознании Радищева растет и зреет вражда к царскому деспотизму, к крепостническому рабству. Зная, что в этом своем чувстве он не одинок, зная, что десятки людей «твердых мыслей» уже до него начали борьбу с самодержавием, он, не ограничиваясь службой в Сенате, стал искать связей с этими людьми, желая встать в число «борзых смельчаков». Так, естественно, путь Радищева привел к Новикову, и он легко вошел в круг русских деятелей, закладывавших основы русского просвещения в борьбе против политических теорий энциклопедистов и одновременно—против политической практики русского самодержавия.
Уже там, в Лейпциге, Радищев стал, по примеру Козельского, подходить к огромному идейному богат*
ству корифеев просвещения критически и самостоятельно. Эта самостоятельность определилась прежде всего в том, что он сумел оценить в просвещении его самые сильные, а не слабые стороны—его философию, а не политику энциклопедистов. Мы знаем, что в Лейпциге его привлекала атеистическая философия, материализм Гельвеция, демократизм и общественные теории Руссо, моральные принципы и политические взгляды не Монтескье, а Мабли.
Естественно, что великий собиратель литературных сил Николай Новиков был именно тем человеком, который привлек Радищева к работе созданного им «Общества, старающегося о напечатании книг». Первое выступление Радищева в России—это перевод книги Мабли «Размышление о греческой истории», изданный Новиковым в 1773 г.
Перевод книги Мабли, несомненно, был обдуманным шагом со стороны Радищева. Он был сделан с учетом начатой Козельским и Новиковым борьбы против распространения легенды о просвещенном характере русского самодержавства. Как мы уже видели, Екатерина популяризировала в России социально-политическое учение энциклопедистов (Наказ, написанный по книге Монтескье, переводы политических статей из Энциклопедии, издание «Велизария» Мармонтеля и т. д.). Как Козельский в своих «Философических предложениях» этим авторам противопоставляет Гельвеция и Руссо, так и Радищев, продолжая эту
Самостоятельное значение имеет примечание к слову «самодержавство» (так Радищев перевел употребленный Мабли термин «деспотизм»). Блестяще разбиравшийся в вопросах теории, Радищев, безусловно, делал это отступление с расчетом. Согласно учению энциклопедистов, деспотия, монархия, самодержавство—разные политические системы. Радищев же позволяет себе поставить знак равенства между крайней формой монархии—деспотией и самодержавством. Но это была только часть дела. Главное состояло в том, чтобы дать русскому обществу исчерпывающее определение политической сущности русского государственного управления—самодер-жавства. Этим евоим примечанием Радищев сразу активно включался в начатую русскими просветителями политическую борьбу.
Острота политического выступления Радищева объясняется прежде всего тем, что он открыто напал на книгу, изданную по велению Екатерины II, книгу, содержащую столь важные и нужные ей основы политических теорий энциклопедистов. Книга эта называлась «О государственном правлении и разных родах оного из Энциклопедии)), принадлежала она переводчику Ивану Туман-скому. Вышла она в конце 1770 года. Совершенно очевидно, что появившийся в 1771 году в Петербурге Радищев знал ее и, когда писал свое примечание к слову «самодер-жавство», имел в виду определение этого понятия, принадлежащее разносчику политического учения энциклопедистов, секретарю «Энциклопедии», де-Жокурту. Чтобы убедиться в этом, стоит прочесть, что же писала но этому вопросу «Энциклопедия»:
«Самодержавство (правление). Можно сказать с Пуфен-дорфом, что самодержавство есть право повелевать решительно в гражданском обществе, которое право члены общества поручили одной или многим особам для сдержа-ния в оном внутреннего порядка и внешнего защищения; а вообще, для приобретения под таким покровительством истинного благоденствия и надежного пользования своей вольностью. Сказал я, во-первых, что самодержавство есть право повелевать решительно в обществе, дабы показать, что существо самодержавства состоит наипаче в двух вещах: первое, во праве повелевать членами общества, строго управлять их деяниями со властию или силою принудительною; второе, что сие право должно иметь такую силу, чтобы все честные люди за должность почитали покоряться оной безо всякого сопротивления; впрочем, если бы таковая власть не была бы верховная, не могла бы содержать в обществе порядка и безопасности, яко намерения для которого учреждена оная».
Нетрудно заметить, что такое определение самодержавия было крайне выгодно, удобно и политически необходимо Екатерине. Поэтому она и пропагандировала это учение. Потому и повелела Тумацскому издать собрание только политических статей из «Энциклопедии», ибо это прикрывало ее деспотический режим авторитетом европейских философов. Так сомкнулись на поприще определения существа русского самодержавства теория и практика французского просвещения. В самом деле в крамольной «Энциклопедии» кавалер де-Жокурт пишет: «Самодержавство и создано для истинного благоденствия и надежного пользования своею вольностью». Екатерина уверяет Вольтера, Дидро и Гримма, что в ее стране— истинная вольность, что под ее скипетром подданные блаженствуют. И Гримм заявляет, что цель самодержавного правления Екатерины—установление вольности. И Дидро, только по приезде в Петербург (в год выхода перевода Радищева), только в общении с Екатериной, как это он сам утверждает, «обрел в себе душу свободного человека в так называемой земле варваров». «Если государь добродетельный, то правление его есть век златый»,—утверждает «Энциклопедия», переводимая по приказу Екатерины. И Дидро, и Вольтер, и Даламбер, и Гримм свидетельствовали «перед лицом всего света»: Екатерина добродетельна, справедлива, мудра, больше того—она «республиканка с душой Брута».