Радиус взрыва неизвестен
Шрифт:
Он возвращается, шепчет: «Тише!..» — и ведет сначала Сиромаху с его ношей. Тем же порядком он выводит каждого из нас. Только Зина выходит из подземелья сама.
Мы находимся в молельне. Собственно, это маленькая часовня. Она недавно натоплена, в ней жарко, пахнет ладаном и воском. Сиромаха стоит среди молельни, освещенный сверху косыми полосами света, все еще держа Софью на руках. Но что-то изменилось в позе Софьи. Тут я замечаю, что она обняла одной рукой Сиромаху, и это уже живая рука. И дышит она спокойнее, сильнее: заметно, как волнуется ее грудь.
Зимовеев на страже у
Я продолжаю осматривать молельню. Она убрана в двух церковных стилях: во всю стену иконостас, как полагается в православной церкви, а у подножия — статуи святых и Христа с богоматерью — дань унии.
И опять происходит что-то. Слышится слабый вскрик Софьи, и, когда я оглядываюсь, она пытается выскользнуть из рук Сиромахи, а он удерживает ее и шепчет одними губами:
— Это я, Софьюшка, я! Я пришел за тобой!
И девушка покорно замолкает, только прячет лицо на груди Сиромахи.
Зимовеев шепчет:
— Сюда идут. Все ко мне! Как только они откроют дверь, вырваться всем, стать кучно! По двору не рассыпаться! Слышите… — и умолкает.
Мы придвигаемся к нему, прислушиваясь, как стучат чьи-то каблуки по каменным плитам двора возле порога молельни, как гремит ключ в замке.
В тот миг, когда дверь начинает скрипеть, Зимовеев наваливается на нее плечом и резко распахивает. Мы вдруг все вываливаемся наружу, жмурясь от яркого солнца, бьющего прямо в глаза. Вопль испуга замирает медленно и протяжно. И мы видим перед собой группу монахинь и нескольких мужчин. Я узнаю среди этой потрясенной нашим появлением толпы настоятельницу монастыря и машинально вспоминаю: «Сегодня среда, она прибыла на обряд пострижения!», — вижу господина Джаниса, Довгуна, двух или трех пастухов и перепуганную толпу монахинь.
Софья вдруг выскальзывает из рук Сиромахи и встает, опираясь на него. Она медленно переводит свой взгляд с лица на лицо, и все эти люди перед нею опускают головы, не в силах выдержать ее взгляда. Тут ее глаза встречаются с глазами Довгуна. Она кричит страстно, почти исступленно:
— Это он! Это он!.. Он убил и отца и маму! Он! Он!.. Бандеровец клятый! Он! Он!..
Этот вопль потрясает, хочется закрыть уши руками, но мы видим, как Довгун меняется в лице, отшатывается и вдруг бросается бежать. Тут Зимовеев делает прыжок вперед, сбивая его с ног, и кричит:
— Что же вы стоите? Вяжите его! Это же убийца!
Пастухи, словно разбуженные этим приказом, суетливо бросаются к Зимовееву, но Володя отстраняет их. Он и Гриднин одним движением опутывают «метеоролога» веревкой, а Зимовеев ловко обыскивает беспомощного убийцу и с торжеством вытаскивает из его кармана плоский пистолет и длинный складной нож с пружиной, выбрасывающей клинок.
Потрясенная толпа все еще молчит; слышно только, как люди редко-редко, когда уже невмоготу терпеть, переводят дыхание.
Я вежливо спрашиваю у настоятельницы:
— Не разрешите ли вы, преподобная
Настоятельница, словно только что очнувшись, вдруг резко поворачивается и уходит. Ветер развевает ее рясу. Шагает она так порывисто, что даже ноги ее видны: в тонких чулках-паутинке, в модных черных полубашмачках на меху. Джанис, словно подтолкнутый в спину, бежит за нею коротенькими, спотыкающимися шажками.
Сиромаха резко говорит:
— Ну, люди, вы видели? Если хотите, оставайтесь с этим богом, а нам помогите уехать отсюда.
Монахини, сбившись в кучу, смотрят на нас с жадным любопытством, никто не гонит их от нас. Один из пастухов бежит к сараю и выводит оттуда лошадь с санками. Помогая Сиромахе устроить в санках Софью, он бормочет:
— Кто же знал? Кто же знал? Сказали: «На увещевание!» Кто же знал… — И обращается к Сиромахе: — У подножия стоит бричка, там перепрягите коня. Да нет, я сам, сам!..
— Еще подвода найдется? — спрашивает Зимовеев и кивает в сторону усаженного на приступок Довгуна. — Для него.
— Найдется, как не найтись для такого дела!.. — бормочет тот же пастух и опять уходит в сарай.
Оттуда он появляется с лошадью, запряженной в волокушу.
— Садитесь, господин Довгун! — сурово распоряжается Зимовеев. — Эх, жаль, не могу я посадить рядом с вами и мать-игуменью и этого иностранного господина! — Он взглядывает на окна чистого домика, в котором скрылись игуменья и Джанис, и там немедленно задергивается штора.
Лошади трогаются, и мы выходим плотной небольшой толпой. За нами из ворот скита выходят и монахини. Они стоят черной стайкой, похожие на бескрылых птиц.
Мы удаляемся все дальше, и тогда в этой стайке бескрылых птиц кто-то машет нам рукой. И кажется, что это у птиц отрастают крылья. Может быть, эти черные птицы так и не взлетят никогда, но у какой-то из них такое желание возникло.
Мы идем молча возле тех саней, на которых полулежит поддерживаемая Сиромахой Софья. Девушка снова в беспамятстве: слишком дорого стоила ей встреча, с игуменьей и с убийцей ее родителей.
На повороте в ущелье мы все, как по команде, оборачиваемся и смотрим на Громовицу. Володя громко говорит:
— Да, так и не взяли горушку! Но это от нас не уйдет…
Эпилог
Вскоре после описанных событий я выехал из этого отдаленного города в Москву. Сиромаха был счастлив. Софья довольно быстро поправилась и даже смогла свидетельствовать, когда судили Довгуна. На суде выяснилась оригинальная подробность. Игуменья, зная о причастности Довгуна к бандеровцам, нарочно свела этого «верующего» с Софьей, а когда послушница опознала Довгуна, пригрозила «метеорологу», что уход Софьи в «мир» приведет к его разоблачению. Довгун всячески старался помочь настоятельнице.