Радиус взрыва неизвестен
Шрифт:
Окинув взглядом Староверова и замолчавшую пациентку, врач стал прощаться: в институте могло потребоваться его присутствие. Староверов, словно бы и не замечая неловкости того, что врач уходит, а он остается, продолжал рассматривать бледное лицо женщины. Но вот он заметил, что она и сама наблюдает за ним сквозь полуопущенные ресницы. Он встал, проводил врача до двери и вернулся к столу.
— Разве я так слаба, что необходимо постоянное врачебное наблюдение? — вдруг спросила Галина Сергеевна.
— Через три дня вы снова будете плавать
— Неужели в регистрационной книге это не записано? — усмехнулась она.
— Увы, нет!..
— Я искусствовед, — сказала Галина Сергеевна. — В этом году заканчиваю аспирантуру. Вы когда-нибудь интересовались историей театра?
Он отрицательно покачал головой.
— Я бы скорее предположил, что вы — актриса.
— Была. Но недостало таланта. — Она сказала это без сожаления.
— Жаль!.. Искусство тем и прекрасно, что учит делать добро людям.
— Всем? — спросила она.
— Это было бы самое лучшее, — серьезно ответил он. — Но даже если добро будут делать только маленьким мальчикам, и то уже хорошо.
Она внимательно посмотрела на него. Потом задумчиво сказала словно про себя:
— Как же вы трудно жили!..
Ему стало неловко, словно она заглянула в его душу. Кто она, в сущности? Посторонняя, незнакомая женщина. И какое у нее право рассуждать о его жизни?
Вернувшись к грубоватому и ворчливому докторскому тону, он объяснил ей, какой диеты держаться, приказал лежать и, отыскав шляпу, попрощался. Было неудобно пожать руку лежащей женщине, поэтому он торопливо отступил к порогу и уже оттуда воскликнул все тем же бодряческим тоном:
— Мы с вами еще сходим в здешний театр, он великолепен!
— Вы разговариваете так со всеми женщинами? — вдруг спросила она с наигранным любопытством.
— Нет, только с больными, — ответил он и поспешил выйти, довольный тем, что последнее слово осталось за ним. Но за порогом подумал: «С ней трудно говорить. Будет лучше, если это странное знакомство тем и закончится…»
2
Утром он поймал себя на том, что стоит перед зеркалом, изучая свое лицо, волосы, фигуру. Не все ему нравилось в том Староверове, что торчал в зеркале и поворачивался из стороны в сторону. Лицо помято, — но тут утюг не спасет, не отгладишь! — волосы посерели, — не станешь же пользоваться восстановителем! — а вот животик можно бы и убрать. Необязательно опускаться и в сорок пять лет походить на больного водянкой. И вспомнил: за эту проклятую зиму ни разу не встал на лыжи, а летом не вышел на теннисный корт. Усмехнулся: мать, приехавшая из деревни в самые трудные для него дни, сказала: «Поставить бы тебя на лето бригадиром — и вздыхать бы перестал, и жиру бы стало поменьше! С него, с жиру-то, и беситесь!..»
Тут он внезапно опомнился.
И вдруг понял: да! Ему хочется снова увидеть Галину Сергеевну, разговорить ее, понять ее, узнать, о чем она думает, когда глаза ее из серых становятся прозрачно-зелеными, — это он заметил еще вчера. Рассердившись на себя, он швырнул в чемодан сиреневую сорочку, которую решил было надеть, повесил обратно в шкаф новый костюм и направился в институт.
Там все было по-прежнему. Суетился директор, и было ясно, что ему смертельно надоела эта вызванная им самим суета, хочется вернуться к первобытному состоянию, когда никто ничего с него не спрашивает, благо лето, шторм кончился, можно ехать на пляж, на дачу…
Староверов заглянул в палату к больному мальчику, застал его за завтраком, — мальчик был весел, ел с аппетитом, только порой с испугом оглядывал свои повязки и боялся поворачиваться. Староверов поднялся к себе и вдруг набрал номер телефона гостиницы.
— Знаете, ваш крестник чувствует себя отлично! — сообщил он, услышав все еще слабый голос Галины Сергеевны, и без перехода добавил: — Не разрешите ли пригласить вас позавтракать?
— Вы же запретили мне подниматься, — напомнила она.
— О, мы организуем завтрак у постели больной! — поспешил он.
Она помолчала, словно обдумывала его предложение, потом довольно сухо ответила:
— Пожалуйста. Через полчаса.
— Вот и отлично! — опять переходя на тот же противный «докторский» тон, сказал он. На мгновение представил, как она морщится, и чуть не с облегчением услышал:
— Почему вы разговариваете со мной так, словно я при смерти?
— Нет, нет, что вы! — испуг его был таким откровенным, что она засмеялась в трубку и уже более миролюбиво сказала:
— Я жду вас через полчаса.
В институт он так и не вернулся. Сначала они завтракали, потом — он пошел за газетами, прихватил попутно цветов, позже явился к обеду, затем навестил перед ужином, а в промежутках между этими священнодействиями бродил по городу, стоял на Приморском бульваре, наблюдая, как отходят в дальние страны пароходы из порта, и удивлялся тому, что еще вчера ничто подобное не приходило ему в голову.
Это восхитительное ничегонеделание продолжалось несколько дней. Борис Петрович с утра звонил Галине Сергеевне, ревниво вслушиваясь в тон ее голоса, — не надоел ли? — и, уловив нотку радушия, торопливо бежал в ресторан заказывать завтрак. Это можно было сделать и по телефону, но ему казалось, что личное участие в обсуждении столь важного вопроса обязательно…
После завтрака они болтали еще час-полтора, потом Борис Петрович с сожалением уходил. С трудом проводил он время до обеда, когда вновь мог сидеть напротив молодой женщины, слушая ее иронические высказывания о медицине. О, она умела говорить колко и зло!