Радость и страх
Шрифт:
Но Бонсер, оказывается, на это рассчитывал. С уверенным видом старого ловеласа он уже поджидает ее. Он разрядился, как заправский сердцеед цветок в петлице, шляпа набекрень. В результате выглядит как обносившийся пшют. "Полковник", - вспоминает Табита, смеясь и глядя на его напомаженные волосы, на ярко-синий галстук, засунутый за желтый жилет, тесный синий пиджак, разлезающийся по швам, спортивного покроя брюки, подштопанные у карманов, сношенные рыжие ботинки, полуприкрытые старыми гетрами. "Вид у него просто неприличный".
Но Бонсер вполне собой доволен. Табиту он приветствует
– И, подхватив ее под руку, тащит в какой-то бар. Табита заявляет, что пить не будет и покупать кафе не собирается. И уезжает ранним поездом в Эрсли. Но ей стало еще веселее, и через неделю она снова встречается с Бонсером. Встречи повторяются из недели в неделю, и каждый раз у него какой-нибудь новый план. Будь у него тысяча фунтов, он открыл бы сразу несколько ночных клубов и загребал бы пять тысяч в год. Эту тысячу могла бы вложить в дело Табита.
– Пойми, это же собственность, риска ни малейшего.
– Но, Дик, я не то что тысячу, я и пятьдесят не могу снять со счета без ведома моего поверенного.
– Так они под опекой?
– Кажется, нет. Это военный заем.
Бонсер качает головой - этакое невежество в финансовых делах!
– и спрашивает, какой она получает доход. А узнав, восклицает: - Значит, у тебя не меньше семи тысяч - вернее, даже восемь - маринуются в военном займе! Да это же преступление...
И когда Табита отказывается перепоручить управление своими деньгами ему, он разыгрывает оскорбленные чувства.
– Не доверяешь ты мне, Тибби, вот в чем горе. Из-за этого у нас и тогда все разладилось, когда ты ушла и оставила меня на мели. Тебе на меня плевать, так оно и всегда было.
– Вовсе нет, Дик.
– Да, да, я-то знаю. Предложи я тебе сейчас пожениться, ты бы что сказала? Ага, вот видишь, уже смеешься надо мной.
– Ну что ты. Дик.
– Но она не может сдержать улыбки.
Бонсер вскакивает с места.
– Сам виноват, - произносит он с горечью. Старый дурак. Но больше ты меня не поймаешь.
– Он уходит и в самом деле больше не просит свиданий.
91
"И очень хорошо, - говорит себе Табита.
– Я слишком часто с ним виделась. Поощряла его домогательства".
Но теперь ее жизнь в Эрсли стала такой никчемной и пресной, что она не знает, куда себя девать. Даже мрачные размышления не помогают. Благородная поза отчаяния, молчаливого протеста - ничего этого не осталось, так что и одиночество потеряло всякий смысл, стало мучительной пустотой. Три недели она почти не спит, то и дело плачет и наконец, совсем измучившись, пишет Бонсеру и предлагает, с рядом оговорок, попить вместе чаю. "Я смогу вырваться лишь ненадолго и надеюсь, что ты больше не будешь болтать глупости".
Бонсер тут же предлагает съездить на воскресенье в Брайтон, где "что-то продается". Они встречаются, и Табита поднимает его затею на смех. Бонсер бушует.
–
– и Табита, прежде чем уехать домой, связала себя обещанием провести с ним конец недели, правда, не в Брайтоне, а в Сэнкоме. "Там меня знает хозяйка одной гостиницы, скажу, что поехала к ней".
– Ну, если ты боишься сплетен...
Табита боится Бонсера. Но конечно, Джону и Кит стало известно, что Бонсер побывал в Сэнкоме. Две бывшие знакомые Табиты, из тех, кому до всего есть дело, сочли своим долгом написать Джону. Он забегает к матери по дороге с лекции на заседание.
– Мама, неужели это правда, что ты виделась с этим мерзавцем?
– А я думала, он тебе нравится. Когда-то он тебе даже очень нравился.
– Дорогая мама, речь не о том, что я думал десять лет назад, а о том, что может случиться с тобой сейчас.
– Молодой человек взбешен безрассудством матери - только этой заботы ему не хватало.
– Тебе не кажется, Джон, что в моем возрасте я способна сама о себе позаботиться?
– Казалось до последнего времени, но сейчас это для меня еще вопрос.
Табита в сердцах отвечает, что вопрос этот, во всяком случае, решать ей. И не идет к Джону на следующее чаепитие.
– Сама знает, что ведет себя глупо, - говорит Кит.
– Вот и напросилась на ссору, чтобы был повод нас избегать.
– Да брось, мама никогда не была такая. Выдумываешь всякие тонкости.
А Табита и правда готова порвать с Джоном и Кит, если они вздумают отваживать от нее Бонсера. Особенно ей страшно, как бы они не узнали, что Бонсер несколько раз делал ей предложение. "Замуж я за него, конечно, не пойду, - рассуждает она, - но не допущу, чтобы его, беднягу, подвергли оскорблениям".
Однако эти предложения и сами по себе ее беспокоят, потому что после каждого отказа Бонсер негодует все сильнее и пропадает все дольше. Наконец он не появляется целый месяц и этим вынуждает Табиту поехать к нему в Ист-Энд и объяснить, что она не хотела его обидеть.
Он снова делает предложение, и она соглашается. И едет домой как пьяная, испытывая одновременно отчаяние самоубийцы и ироническую жалость к самой себе. "Зачем я это сделала?" А в назначенный день выходит из обшарпанного бюро регистрации браков на Билбери-стрит, растерянно улыбаясь. "Как это произошло? Или я действительно лишилась рассудка?"
Но ее переполняет огромная тайная радость. Радует именно безрассудство этого шага, и в Пайнмуте, где решено провести медовый месяц, она входит в гостиницу, волнуясь, как юная новобрачная. Ибо радость ее - нежданный подарок судьбы, как помилование после смертного приговора.
– Смешно, - говорит она, оставшись с ним вдвоем в просторном номере.
– Что смешно?
– Молодожены.
– Ничего смешного не вижу. Если ты воображаешь, что я старик, так очень ошибаешься.
– Он смотрится в зеркало, проводит ладонью по плеши, просвечивающей сквозь густые волосы, и, вполне довольный, привлекает к себе Табиту и похлопывает ее по руке.
– Мы с тобой еще всех молодых за пояс заткнем. А почему, Пупс? Потому что у нас есть стиль, есть традиции.