Радость и страх
Шрифт:
Это должно означать, что он умеет тратить деньги. Во взятом напрокат автомобиле он возит Табиту завтракать в самые живописные окрестности, покупает ей шоколад и чулки, водит на танцы и приговаривает: - Расходы? Подумаешь. Я три раза наживал состояние, наживу для тебя и в четвертый раз.
– Но, Дик, надо быть осмотрительным. Ведь у нас очень мало денег.
Почему-то эти слова повергают Бонсера в уныние.
– Опять ты все портишь, - говорит он с мрачным отвращением.
– Небось опять потащишь меня обедать по дешевке в нашей паршивой дыре.
Табита, поняв
Видя, что он снова в духе, она ликует: - Ты на меня больше не сердишься?
– Я на тебя всегда сержусь, скупердяйка несчастная, - отвечает он, и у нее снова падает сердце - ведь она отлично знает, что ее новое, негаданное счастье целиком зависит от его настроений. Когда он сердится, она увядает от одного его взгляда, когда развеселится - сердце танцует от его улыбки.
После первой недели медового месяца она как-то просыпается раньше обычного от оглушительного свиного храпа и, глядя на широкое красное лицо на подушке, блестящее, как яблоко в витрине, думает: "А все-таки я счастлива. В пятьдесят четыре года счастлива до ужаса. Конечно, Дик болван и пшют и абсолютно ненадежен - одному богу известно, что теперь со мной будет. Но это, безусловно, счастье. Да, очевидно, я люблю его. Я всегда любила его безумно - как последняя дура".
И, осознав свою любовь, она так нежно целует его, едва он проснулся, что он удивленно открывает один желтый, заплывший глаз и кряхтит: - Что еще новенького выдумала?
– Ничего. Просто я тебя люблю.
Он открывает второй глаз: - Ох, и хитрюга ты, Пупси. Всегда своего добьешься.
– Ну как, проспался?
– А это, знаешь ли, грубо. Грубость в женщине я не одобряю.
92
С утра он обычно раздражителен и угрюм, оживляется только часов в одиннадцать, после первого стакана спиртного. А тогда, начинает разглагольствовать, бахвалиться.
– Вон, гляди. Пупс.
– И указывает подбородком на большое заброшенное здание посреди заросшего бурьяном участка.
– Похоже на развалины какой-то гостиницы.
– Это золотая жила. Пупс. А гляди, сколько в саду стекла - пол-акра, не меньше. Всю жизнь мечтал иметь сад с оранжереями.
– Дик, ты еще скажешь, что тебе нужен отель?
– Как раз отель нам и нужен. Я уже не первый день приглядываюсь к этому участку.
– Но мы по этой дороге еще не ездили.
Это было опрометчивое замечание. Бонсер устремляет на нее негодующий взгляд.
– Ты хочешь сказать, что я лгу?
– О нет, Дик, но право же... Смотри, штукатурка вся обсыпалась, и крапива...
– "Штукатурка, крапива!" Нет, вы ее послушайте! Ты что, никогда не видела косы, не слышала, что есть штукатуры?
– Но, Дик...
– Надо навести справки.
Он тут же едет к агентам и возвращается торжествуя. Табита встречает его снисходительной улыбкой.
– Ты чему радуешься?
– вопрошает он и, не дав ей ответить,
– Но, Дик...
– А хочешь знать почему?
– Он выпрямляется во весь рост, улыбаясь хитро и многозначительно, и вдруг подается вперед.
– Потому что не на море. Потому что место - на скверном шумном шоссе" в двух милях от мола.
– Вот и я думала...
– Конечно, думала. А я тебе говорю - то-то и хорошо, что на шоссе. А почему?
– Почему?
– послушно откликается Табита.
– Потому что по шоссе ходят машины. Машины, Пупс, они ходят по шоссе и останавливаются где вздумается. И с каждым днем их все больше.
– Но, Дик, как мы можем содержать отель, мы же ничего в этом не понимаем.
– Содержать отель каждый может. Нанять управляющего - и все. Слушай-ка, Пупс, ты когда можешь добыть три тысячи?
– Но, Дик, не можем же мы...
– Ах, не можем? Очень хорошо. Ставим точку.
Он дуется два дня, после чего Табита уступает. Она убеждает себя: "К чему деньги, если мы оба мучимся?"
Последняя надежда - может быть, агенты по продаже отеля "Бельвю" не примут условий Бонсера. Но они рады сбыть его с рук на любых условиях, и Табита вынуждена, дать распоряжение своему поверенному - продать на пять тысяч облигаций военного займа. Она просит его также хранить эту операцию в тайне, потому что смертельно боится сыновнего гнева. А Джон имеет все основания разгневаться, ведь если она все потеряет, то может оказаться на его иждивении.
А потом ее захлестывает столько дед и тревог, что оглядываться назад уже некогда. Выясняется, что, по мнению Бонсера, содержать отель - значит приглашать к обеду членов местного самоуправления, и, когда Табита ужасается, как летят деньги, он возражает: - Ничего ты не смыслишь в деньгах, старушка. Нужные знакомства - это великая вещь.
– Но разве обязательно поить их шампанским?
– В конечном счете это окупится.
– Ну, а зачем пить, когда нет гостей?
– А это тоже экономия, способствует бодрости духа. Хороши бы мы были, если б я в такое время свалился. Кто тогда стал бы думать?
Он приглашает управляющего, некоего Джузеппе Тэри, бывшего владельца ночного клуба, и поручает ему подобрать первоклассный персонал и закупить лучших вин. Нанимает старшего садовника и велит ему сделать из сада конфетку, чтобы люди останавливались полюбоваться. Заказывает мебель, ковры и картины - по большей части классические обнаженные фигуры. Академическая живопись, не придерешься. А кому не приятно поглядеть на голеньких, если это дозволено?
Развесить картины, расставить мебель - эти обязанности ложатся на Табиту. Никогда еще ее не заставляли столько работать. Когда к ней однажды приехал Джон, она могла уделить ему лишь половину внимания, вторая все время отвлекалась на Джузеппе и рабочих, ведь, стоит ей отвернуться, непременно что-нибудь напутают. И Джон с порога кричит: - Ой, мама, подождала бы хоть месяц, пока у меня экзамены кончатся!