«Творить излученьем знаменным в телах размягченных, людских…»
Творить излученьем знаменным в телах размягченных, людскихновейшие органы, в прежний закон эволюции веря, —позиция власти, обретшей опору, латающей всякую брешь,куда проникали напевы, забравшие ритмцветочно-сердечных раскрытий: кто спорит, что жизньскрестила биенья и – видимый нам – календарь лепестковый?Кто в «любит – не любит» оденет мелькание дней, обрываяпыльцовую нежность – хоть новым собой назовись,хоть прежнее имя зажги, как фонарик карманный, ступаяпо темному слову – тебя узнают, направляя в глубины
сердецсверхцепкое время, познавшее клады.
«Толченой скорлупкой яичной скрипит на зубах…»
Толченой скорлупкой яичной скрипит на зубахтворожное детство – что крепче костей, напитавшихся правдой?Скользит, как медуза, расправленный флаг по высотам,над морем, сияющим льдинами, новая эра творитсявзаимозамен, замещений, ротаций, подобий:обрушатся стены, узнавшие в небе иную опору,но вряд ли откажутся от набухания перистой кладки,предписано золото – зренью, уставшему высь проницать,как будто схожденье на нет не окажется лезвийным, еслив ладони теплеть топорищу и спорить с надменным металлом.
«Прописано: хладность металлов прикладывать к жаркому лбу…»
Прописано: хладность металлов прикладывать к жаркому лбу.Птенец поедает свой дом – дожевать бы обои,прогрызть штукатурку туда, где маячит сверхпрочность,всесилие тела, ведущего жизнь к непомерному счастью.«Великий Учитель не мог ошибаться» твердят топоры,в морозную звонкость макаясь, завидуя перьям гусиным,что тратят чернильное нечто, скрипя по оконным просветам,сулить письменам упразднение буквы приходит мотив,его анатомия в целом понятна: скелетным молчаньемкрепчает, но просит: «по небу разбросанный кальцийнелегкими сгустками вспыхнет, лишь сгинет закат —среди надоедливых реплик встань, человек, подпираяплечом непосильный закон, тяготеющий к свету…»
«Запрятаны горы – да так, что теряется обыск…»
Запрятаны горы – да так, что теряется обыск,в жилище входя, обретя человечье обличье: не нам лидоярка несет молоко, чтоб занять утомленные рты?Животной едва белизной говорливость залепишь – и сразупогоня за вдохом высотным нагрянеткак сумма идей на страховочных тросах всеобщей любви,в кармане махорочной пропастью запах несладкийзияет – и в пальцы толкает крупинки смягченья:им хочется с ветром смешаться, с прозрачным простором,сквозь пламя и вдох выходить в прибылое везде.
«Нарост, что на ветке прибрежного времени сказан…»
Нарост, что на ветке прибрежного времени сказан,в тебе накопился горчащий сомнением сок, столь желанныйскоплению тли: пусть в погоде кишит кислородная тьма —ты жаждешь предстать ответвленьем, свою породитьлиству для попрания дней фотосинтеза – в этих законахтак ясен обмен, что потребна сердцам хоть какая-то дымка;любовью не зря учиненный, смеркается полог,и дышат сквозь марлю, привычную к звону бидона,молочные струи, берясь ниоткуда, сгущаясьиз отсветов звездных, разбросанных всюду по слову.Что тело? Всего лишь симптом восхожденья:настигла душа потайную вершину.
«Застряв меж мирами, услышит зачем человек о себе…»
Застряв меж мирами, услышит зачем человек о себепротяжное слово, оплетшее тьму
проводами:«Твое безраздельное „я“ на экране, что стоном окрашен,взялось, посмотри, сопрягаться частями своими,ты этой подвержен томительной власти, но все жезакончится время спасительным бунтом, нырком ясноглазым:бесстрастьем промоет вода первозданное зреньеи солью разъест, возжелавшей проникнуть в глубины…»
«Желание, ты – лишь костюм водолазный с неявным запасом…»
Желание, ты – лишь костюм водолазный с неявным запасомалчбы кислородной, схватившей трахейную нежность;новейшая узость живет в мониторе – способна разъятьмолчальные створки, заставив моллюска ужатьсяво времени: нечего здесь растекаться бездушнойпрозрачностью часа – вот-вот призовут речевым перламутромпроцессы, подвластные разве что музыке: «чувствуй себя…»Поддельную сладость вдыхая, ритмичная нега картинок,нырнувшая в юношу, жемчуг текучий добудет.
«Привычное дело: морская вода разбежалась по школе…»
Привычное дело: морская вода разбежалась по школе.В краю наводнений важнейшим предметом пребудетумение в книгах сыреющих видетьсверканье крупинок морских, позабывших хожденье по водам:кто выше ступни намокает, готовится пусть к пересдаче,строитель, что вновь не учел своеволий заливных, отправленв толпу первоклассников – верить, бояться, терпеть;шумит и на берег выносит куски корабельных останковпобедное шествие общих идей.
«Под маршем нащупан спасения нежный исток, но пока…»
Под маршем нащупан спасения нежный исток, но поканырнувший под музыку станет иссякшим дыханьем —проходят века, задевая лучистым плечом побледневшее небо:кого старшаки провоцируют, должен крепиться, держатьсяза это искусство стоять, не заметив угрозы, и площадьсвоим часовым циферблатом легко повторяет;не страшен синяк, ведь до свадьбы заря заживает,становится просто началом рабочего дня;а этот, построивший школу так близко к приливу, укутанслезливой лозой, возносящей морской виноград;в петлице – саргассовой веточкой стынет призыв к алтарю,придонная муть, облеченная властью немотной, скрепляетбукварные узы, в каких проясняется память о всем,что будет тобой.
«В правителе, верно, какая-то моль завелась, распустила…»
В правителе, верно, какая-то моль завелась, распустилакрылатые слухи о траченом слове, и нечему веритьсреди поисковых бригад, повторивших смещенье созвездийк счастливой стезе, проницающей эту округу и даже небесныйостаток дыханья, спустившийся к нам с неподвластных высот;очнется правитель, ему – закусить первым деломвсю горечь полуденных снов, обжигающих светом язык;какое посланье уходит в слюду, стекленея на лютом морозе,таким же посланьем – твердейшим, всесильным – едва обернется весна,так сразу слуга устремится в чулан – и, лаская стекло заготовок,у банки узнает, как блеск сохранить в солевом сокровенном растворе;лучи сохраняют свой вкус и в сплетеньях укропа,и чистым своим расширеньем во рту подчиняя рецептор;лети нафталиновой гранулой, гаснущий град, побиваяоконные всходы узоров морозных – так, словноне холодом попранный холод попросит приюта в людском разговоре.