Радость
Шрифт:
Как-то она лежала в запрокинутой позе на биоэнергетическом табурете и вдруг начала издавать продолжительный звук, который неожиданно прекратился как раз в тот момент, когда он, казалось, вполне мог перейти в глубокие рыдания. Нэнси почувствовала себя при этом очень напуганной и сказала: «Становится очень темно. Я чувствую, что вот-вот умру». Такое чувство могло бы испугать кого угодно, но почему она ощутила приближение смерти как раз в тот момент, когда ее дыхание на самом деле стало интенсивнее? Ответ состоит в том, что углубленное дыхание затронуло в Нэнси тот страх смерти, который и до этого всегда существовал в ней. Будучи ребенком, она едва не умерла. Рассказанная ею в этой связи история показалась мне интересной. Когда моей нынешней пациентке было где-то около двух лет, она была пухленькой, миловидной маленькой девчушкой. Мать Нэнси, видя, как дочка набирает вес, перепугалась, что та, когда вырастет, будет толстой, как это случилось с ее сестричкой. Действуя из соображений, продиктованных этим опасением, мать стала ущемлять маленькую дочурку в еде, преследовала ее за переедание и настолько запугала и затравила бедную девочку, что та совсем потеряла аппетит и вообще разучилась есть. Когда мать увидела, что ее бедное дитя теряет в весе и худеет на глазах, она запаниковала и начала уже уговаривать доченьку поесть и не пренебрегать пищей, но безрезультатно. Дело закончилось
Я не испытывал ни секунды сомнений, что анорексия Нэнси явилась итогом всего указанного эпизода. Когда она обратилась ко мне, чтобы полечиться, то по-прежнему страшно боялась поправиться. Однако на самом деле ей было очень трудно набрать вес. В первую очередь это означало бы, что она обрела тело и стала кем-то весомым и видным, превратившись в заметную личность, по крайней мере чисто зрительно. Результатом этой метаморфозы могла бы явиться конфронтация с матерью, которую Нэнси все еще до ужаса боялась. Важный перелом произошел через несколько сеансов после той нашей встречи, в ходе которой она испытала и ощутила присущий ей страх смерти. Я неоднократно и настоятельно убеждал Нэнси, что во время сеанса никакой опасности умереть для нее не существует. Я втолковывал ей, что произошло следующее: став глубже дышать, она ощутила скопившийся в ней ужас и прекратила дыхательные движения, тем самым отрезав поступление кислорода в мозг. Это, в свою очередь, породило ощущение тьмы. Единственное, что действительно могло бы с ней случиться, — это легкий обморок, при котором она бы «отключилась», а это, в свою очередь, немедленно привело бы к самопроизвольному возобновлению дыхания, после чего сознание тут же полностью вернулось бы к ней. Когда во время очередного сеанса мы возвратились к указанному упражнению, Нэнси все еще испытывала ощущение темноты и страх умереть, но уже в меньшей степени. В этот момент между нами сложился прочный терапевтический альянс, который дал ей возможность поверить в мое лидерство. В ходе третьей попытки, когда Нэнси лежала на кровати, пиная ее что есть мочи и стараясь завопить, из нее вдруг вырвался глухой, но сильный звук, сразу же перешедший в глубокие рыдания, исходившие из живота. Когда плач прекратился, она воскликнула: «Я не умираю! Я не умираю!» Нэнси почувствовала в этот момент, что, наконец, прорвалась сквозь свой страх, который часто преследовал ее, связывая по рукам и ногам и не давая полноценно жить. Ее мужество и готовность иметь дело с разными своими жизненными ситуациями заметно возросли, поскольку в животе у нее возникло хоть немного чувства — которое мы могли бы описать как «сидящее в кишках». Но пока не могло быть и речи о том, чтобы весь страх Нэнси улетучился. Она заглянула своему страху смерти в лицо, не побоялась вступить в преисподнюю, а теперь ей предстояло поработать, чтобы благополучно пробраться через нее.
Один из моих пациентов как-то рассказывал об инциденте, который имел место с его дочерью, милой девчушкой пяти лет. Она играла со своими родителями в мяч и получала от этого бесконечное удовольствие. Ее младший братик, которому было года два и который наблюдал за происходящим, захотел занять ее место. Сестра отказалась отдать малышу мяч, а когда родители начали настаивать, швырнула в того объектом спора. Она, конечно же, не попала, но зато попало ей — отец сурово отчитал ее, говоря, что девочка ни в коем случае не должна так поступать, поскольку может причинить братику вред. Отцовский выговор стал для нее шоком, и она начала громко вопить. Отец же, полагая ее реакцию иррациональной и ничем не обоснованной, велел дочери перестать надрываться, отчего издаваемые ею звуки стали только громче. Желая дать ей достойный урок, он завел дочь в просторный туалет и захлопнул дверь, сказав, что она может выйти оттуда, когда прекратит реветь. Через парочку минут она действительно прекратила, но не вышла. Обеспокоенный отец распахнул дверь и обнаружил ее на полу — белую как мел и буквально задыхающуюся. Родители поспешно доставили девочку в близлежащую больницу, где врач прописал ей сильнодействующее бронхолитическое средство. У нее случился астматический приступ, который вполне мог стать причиной смерти. Будучи не в силах перестать отчаянно плакать и опасаясь, что ей никогда не выбраться из туалета, она испытала паническую реакцию, в ходе которой ее бронхи сжались, так что она практически потеряла способность дышать. Эта маленькая девочка пребывала в шоковом состоянии.
Мне довелось работать со многими астматиками. Как только они приступают к выполнению любого упражнения, способствующего углублению дыхания, вроде плача, нанесения пинков или испускания воплей, они начинают сопеть и тут же извлекают свой ингалятор, который на короткое время ослабляет бронхиальный спазм и дает им возможность легче дышать. Однако это приспособление никак не устраняет склонность к спазму, который представляет собой чисто паническую реакцию, возникающую в момент, когда их дыхание становится глубже. Поскольку у этих больных вырабатывается сильный страх на появление сопения, которое знаменует собой начало астматического приступа, они приписывают возникновение указанного страха своей неспособности дышать. Отчасти такое истолкование верно, но столь же верно и то, что именно страх порождает у них неспособность дышать. Это давнишний, детский страх того, что тебя отвергнут или прогонят за плач, за громкие вопли или за чрезмерные запросы. Указанное вокализованное проявление, которое оказалось в интересах выживания подавленным, вновь активируется за счет глубокого дыхания. После того как такой страдающий астмой пациент уразумевает изложенную динамику, его страх убавляется. Теперь я уже оказываюсь в состоянии подстегнуть моих астматиков к тому, чтобы издавать более громкий плач и вопли, и они делают это без каких-либо болезненных осложнений. Даже при появлении умеренного сопения я отговариваю их от пользования ингалятором, стараясь уверить в том, что если они не впадут в панику, то будут вполне в состоянии дышать без всяких затруднений, не прибегая к помощи своего «спасителя». К их полнейшему восторгу, в преобладающем большинстве случаев так оно и бывает.
Алису, о которой я как раз недавно рассказывал, нельзя назвать типичным примером «стандартного» панического пациента. Грудная клетка у нее не была раздувшейся, и она испытывала больше затруднений с вдыханием, нежели с выдыханием. Владевший ею страх был гораздо глубже и граничил с ужасом, что являлось реакцией скорее на конкретную враждебность матери, нежели на общее отторжение и заброшенность. Алиса может быть описана как пациентка в пограничном состоянии с сильной тенденцией к шизофреническому расщеплению личности и к диссоциации от собственного тела. Основополагающим, базисным страхом была у нее боязнь оказаться убитой, а не просто отверженной или покинутой. Такого рода страх глубже и интенсивнее, и для его преодоления требуется мобилизация заметно более сильного гнева.
В составе паники присутствует также и страх смерти, но в меньшей степени. Чтобы помочь пациентам соприкоснуться с коренящейся
Салли являла собой пример женщины, туловище которой от головы до самого таза было настолько узким и закрепощенным, что я воспринимал ее облаченной в смирительную рубашку. У нее была крепкая, хорошей формы голова и довольно широкое, приятно выглядящее лицо. Ноги и стопы тоже были вполне изящными и в то же время сильными. Принимая во внимание ее ширококостное лицо и здоровые ноги, узость торса нельзя было интерпретировать как свойственную ей натуральную недоразвитость тела, а следовало видеть в этом результат каких-то травматических воздействий детского периода, которые повлияли на ограничение формирования ее грудной клетки и таза. Указанное ограничение оказалось столь сильным, что стало у Салли причиной сильной стесненности дыхания. Невзирая на пониженную величину жизненной емкости легких, Салли отнюдь нельзя было назвать женщиной слабой. Мускулатура у нее была хорошо развита и вполне позволяла справиться со значительными физическими усилиями. Напряженность торса выполняла особую функцию, а именно служила ограничению любых неистовых или необузданных вспышек, связанных с возможным применением насилия. Заметим, что смирительные рубашки применяются в психиатрических лечебных учреждениях как раз для этой цели. Салли представляла собой даму в смирительной рубашке.
Она обратилась ко мне как к терапевту в надежде научиться, как противодействовать окончательному распаду, который в тот момент угрожал ее супружеству. Брак Салли вовсе не принадлежал к числу счастливых, однако перспектива остаться в одиночестве все равно пугала ее. Своего мужа она характеризовала как ненадежного. Он постоянно менял работу, и Салли к тому же подозревала его в неверности. Он был в большей степени мальчиком, нежели мужчиной. В их семье именно Салли была тем человеком, на ком лежала вся ответственность и кому приходилось зарабатывать деньги, вести дом и заботиться о ребенке. Этот брак не мог функционировать нормально, потому что Салли ощущала себя используемой, а ее супруг считал себя попавшим в западню. На требования Салли более ответственно относиться к жизни он реагировал неизменными обещаниями, которые никогда не сдерживал. Когда они в конце концов разъехались и стали жить отдельно, Салли впала в сильную депрессию, сопровождавшуюся суицидальными мыслями. Она не могла согласиться с тем, что оказалась одна, и при этом не видела для себя возможности найти другого мужчину. Невзирая на то обстоятельство, что мужчин влекло к ней, Салли все равно чувствовала себя покинутой. На глубинном уровне эта пациентка все еще воспринимала себя как отвергнутого ребенка. В то же время на поверхности она продолжала вполне эффективно работать и справляться со своей непростой жизненной ситуацией.
Однако психотерапия занимается вовсе не тем, чтобы «противодействовать» каким-то обстоятельствам, как того ждала Салли. Жизнь должна стать для человека чем-то более важным, нежели просто вопросом выживания. Нам нужно найти в жизни немного радости, в противном случае нам предстоит предаться депрессии, которая может сделать проблематичным даже само выживание. Салли не ощущала ни крупицы радости; жесткая закрепощенность ее тела препятствовала всякому ощущению свободы и легкости. Этой женщине нужно было избавиться от сковывавшей ее мышечной смирительной рубашки, но для того чтобы помочь ей достичь этого, следовало многое узнать. Нужно было разобраться в тех событиях ее жизни, которые привели Салли к тому, что она оказалась обряженной в своего рода психологическую смирительную рубашку, и понять те силы в личности моей пациентки, которые удерживали ее в таком состоянии.
Когда я стал расспрашивать Салли о деталях ее биографии, она рассказала мне историю, которую узнала от своей матери. Салли была последним ребенком из той троицы детей, которыми обзавелись ее родители, причем она была на восемь лет младше следующей по старшинству сестры. В момент рождения — а она появилась на свет в небольшой деревеньке, в скромном доме, расположенном в сельской местности, — Салли выглядела настолько слабенькой и была такой иссиня бескровной, что мать была убеждена в ее неспособности выжить. По этой причине на нее не особо обращали внимание. Но она не только не умерла, но даже оказалась на деле ребенком вполне жизнеспособным и полным витальности. Сама Салли всегда истолковывала свой страх оказаться отверженной именно этими событиями, но по мере углубления в подробности ее прошлого для меня отчетливо проявлялись совсем другие аспекты страха этой женщины перед тем, что ее покинут. Когда девочке было четыре года, то есть во время критического эдипова периода жизни, отец ушел из дома. Мать в очередной раз обвинила его в безответственности и в том, что у него водились другие женщины. В этом плане собственный опыт Салли, казалось, полностью воспроизводил то, что приключилось с ее матерью. Однако отец Салли время от времени навещал семью. Она припоминала, насколько была счастлива и возбуждена тем, что снова видела отца, и как чувствовала себя расстроенной, когда тому снова приходилось покидать их. В процессе терапии она частенько затрагивала эту тему. Во время одного из сеансов я, в частности, услышал от нее такие слова: «В тот миг, когда мужчина оставляет меня, я чувствую себя умирающей. В случае стычки или ссоры с мужчиной я чувствую, что если он сейчас уйдет, то я просто возьму и умру».