Рагнарёк. Книга 2
Шрифт:
Голос старухи звучал ничуть не тише, чем раньше.
— Я знаю, что ты здесь, Гудред Беспалый, — снова заговорила она. — Знаю, хоть и не могу увидеть по милости твоего конунга. Я уже давно научилась различать по шагам всех, кто спускается сюда.
— Ульвар Черное Копье мертв. — Гудред приблизился к решетке. — Теперь я служу…
— Конечно, Беспалый, — усмехнулась старуха. — Твоя спина уже давно должна была скрючиться, подобно моей — так часто ты кланялся новым хозяевам. Но разве ты забыл, что они со мной сделали?!
Когда старуха
Старуха не издала ни звука. Не стонала, не кричала и не молила о Ульвара пощаде. Только ругалась — уже потом, когда все закончилась. Ругалась так, как не ругаются даже закаленные в боях воины. Сам Локи — мастер острого слова — наверняка услышал ее из Небесных Чертогов и позавидовал.
— Разве я виноват в этом? — Гудред опустил голову. — Ты сама разгневала конунга.
— Я лишь сказала правду — и боги слышали меня, — усмехнулась старуха. — Ты был там — и не защитил меня, Гудред Беспалый. А теперь приходишь ко мне. Зачем?
— Ты знаешь, зачем. Ты лишилась зрения, но твой внутренний взор видит то, чему еще только суждено случиться. Люди называют тебя провидицей.
— Это так, ярл Гудред. — Старуха обнажила в улыбке крепкие желтоватые зубы. — Конунгу Ульвару было угодно выжечь мне глаза — но даже слепой я вижу многое куда лучше зрячих.
— Так скажи мне! — Гудред встал прямо у разделявшей их с провидицей решеткой. — Открой мне будущее, и я верну свободу, которой ты так дорожила. Скажи, одолеет ли конунг Сивый своих врагов? Разделю ли я хоть крупицу той власти, которой…
— Свободу? — Провидица рассмеялась Гудреду в лицо. — К чему мне свобода, Беспалый, если я не смогу даже подняться по лестнице, с которой меня сбросили? В этих землях у меня нет друзей, что позаботились бы о слепой старухе. Много ли мне осталось до того дня, когда меня позовет к себе Владычица Хель?
— На то воля богов, — проворчал Гудред. — Но если ты будешь упорствовать — я отправлю тебя к ней хоть сейчас!
— Ты угрожаешь мне, Беспалый? Видимо, ты утратил и честь, и разум, если желаешь испачкать свой меч кровью старух, а не воинов. Но я не боюсь смерти — для меня она будет лишь избавлением от того, на что ты меня обрек.
Гудред выругался себе под нос. Старая карга оказалась куда крепче, чем он думал, а ее упрямству позавидовали бы даже бараны из гор Барекстада. Но если приказать не давать ей пищи…
— Меня лишили глаз, Беспалый, — снова заговорила провидица. — Жгли огнем и железом по приказу твоего конунга. Отобрали дом и все, что я имела. Отобрали даже имя — никто из тех, кого я называла друзьями, теперь не узнает меня. Неужели ты думаешь, что в этом мире осталось хоть что-то, чего я могу бояться?
— Я не знаю. —
— Постой, ярл.
Гудред замер.
— Я исполню твою просьбу. — Провидица прижалась к решетке. — И ты услышишь то, что открыли мне боги. Но не вини меня, если.
— Говори! — Гудред одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние и вцепился в расползавшиеся прямо под пальцами обноски. — Говори, или, клянусь Тором, я…
— Судьба Сивого лишь в его руках. Он стремится обрести силу, которой страшатся даже бессмертные боги, и плата будет немалой. Мне не ведомо, сможет ли он одолеть своего врага. — Провидица обхватила прутья решетки костлявыми пальцами и приблизила безглазое лицо к лицу Гудреда. — Но ты этого уже не увидишь, Беспалый.
— Почему? Что…
— Тот, кого ты называл другом, а потом предал, идет, — усмехнулась провидица. — И его не остановят ни вода, ни огонь, ни железо и не камень. Ни слово человека, ни воля самих богов. И нет такого место в Мидгарде, где ты сможешь от него спрятаться.
— Антор… — прошептал Гудред одними губами. — Он убьет меня? Скажи, провидица!
— Нет, глупец. — Изуродованное морщинистое лицо снова прорезала кривая ухмылка. — Но за свои деяния ты ответишь не перед богами, а перед людьми. Твою жизнь оборвет меч конунга!
ГЛАВА 11
— Ты сегодня нерадостен, друг мой, — произнес Сигизмунд. — Что-то случилось? Или тебе не по нраву мое гостеприимство?
Новый князь Прашны развалился на гигантском стуле, украшенном золотом и мехами — местные называли это «троном» — поигрывая в руках изящным кубком. Он старательно пытался заставить всех поверить в собственную беззаботность.
Слишком старательно.
Гудред никогда не был глупцом — и без труда увидел то, что Сигизмунд напрасно пытался скрыть за расслабленной позой и нарочито вальяжными движениями. Пальцы князя неровно подрагивали на золоте кубка, глаза тревожно бегали из стороны в сторону, и всякий раз, когда за дверями большого зала раздавались шаги, Сигизмунд едва заметно подпрыгивал.
Он боялся — и ни на крупицу не доверял ни Гудреду, ни Грому — одному из хускарлов конунга — ни даже своим людям. Тем, кто вместе с ним резал воинов покойного князя в их собственных постелях. Страх буквально сочился из Сигизмунда, стекал на пол и расползался по углам, превращая бесформенные тени от очага в зловещих вестников неминуемой расплаты.
Гудред и сам видел их — только вместо мальчишки, сбежавшего из Прашны с сотней всадников, в каждом темном углу ему мерещилась куда более грозная фигура. Тот, кого Гудред сам нарек ярлом тогда, на Барекстаде, и чью дружбу променял на обещания Ульвара Черное Копье. Тот, чью голову он срубил с изуродованного окровавленного тела и своими руками выбросил в погребальный костер, что поднялся выше крыши Длинного дома. Тот, о ком он спрашивал слепую провидицу.