Ракетчики
Шрифт:
— Ты меня заказывала?
— Проходи, не стесняйся.
— Я и не стесняюсь.
Иван не стеснялся, он терялся, не знал, как себя вести. Стандартный стереотип поведения не работал. Одно дело, когда он «покупал» ночь, тратил свои призовые очки: он чествовал себя главным, хозяином положения, диктовал правила. А как вести себя теперь? Тем более что девушка была шикарна. Таких у него ещё не было ни тут, ни в Штатах. На голову ниже его, изящная, но мышцы есть. Одета Тоня была в маечку, которая скорее подчеркивала, чем скрывала, и в спортивные обтягивающие трикотажные штаны.
— У меня есть условие: если победишь меня в борьбе — я - твоя. Это давняя традиция амазонок. А нет — значит — нет. Устраивает?
— Бред.
— Не-а. Трусишь?
— Я?! Ладно, что будем считать моей победой? Не хук, же, до нокаута?
— Я должна сдаться. А биться нельзя. Только бороться. Можно неспортивно. Например: кусаться.
— Обойдусь без укусов как-нибудь…
— Твоё дело. Если будешь сдаваться — хлопай рукой по мне, ногой, словами говори «сдаюсь». Понял?
— Понял.
И Иван попытался подло, без всякого предупреждения, начать молниеносную атаку. Не тут-то было. Тоня увернулась и неуловимым движением уронила «шкаф». Потом было избиение младенца: удушения руками и ногами, болевые на ноги, руки, пальцы, ущемления разных мышц. Тоня то сидела сверху, то лежала внизу. Но от этого Ване не было легче. Пару раз он её зажимал, казалось вот сейчас, ещё чуть-чуть и она сдастся! Ничего подобного. Один раз, казалось, победа! Чёрт! Девушка больно укусила за бок. Не то, чтоб эту боль Ваня не смог выдержать, но от неожиданности он выпустил девушку из захвата. А второй раз она схватила его за самое сокровенное. Стало страшно, и Ваня опять дал слабину. Опять пришлось сдаваться именно ему. Он не считал, но Тоня сказала: «Десять — ноль, вы проиграли, сударь».
Иван не стал в очередной раз вставать в стойку. Было совершенно ясно: девушка — хорошая спортсменка. А его в армии натаскивали не на спорт. Отлупить обычным способом он бы её смог, но зачем? Она с ним играла. Опять же: зачем?
Иван лежал, а из глаз неожиданно потекли предательские слёзы. Большой, сильный, волевой, уверенный в себе мужчина, лежал и плакал. Иван и сам толком не понимал причины своего состояния. В голове мелькал калейдоскоп мыслей: вопрос смысла жизни, расстрелянные дети деревни наркобарона, фактически, брошенные родители, пустая развратная жизнь в Лос-Анджелесе, придурошная армейская муштра, нелепый провал и ещё более нелепая отсидка. Зачем жил? Чего добился?
— Ваня, не плачь, не надо. Слышишь? Я больше не буду тебя обижать.
Слёзы потекли ручьем. Она, дурочка, думает, что это из-за неё. Её глупая провокационная игра послужила спусковым крючком. Только и всего. Ивана бесило бессилие. Можно бороться с осязаемым врагом. Иван не считал себя слабым или неудачливым. Но боги, управляющие судьбами, определили ему никчёмное существование. Как можно бороться с богами?
— Ваня, Ванечка, не плачь, я больше не буду.
Девушка гладила по голове мужчину, размазывала слёзы по щекам, но взамен текли другие. Тоня не заметила, как и сама стала плакать.
— Извини, Ваня, это была злая шутка. Меня Лиза подговорила: «Обломай его, пусть не задаётся, будет нормальным человеком, а не роботом бездушным». Вот я и согласилась тебя унизить. Прости меня, Вань, не плачь.
До Ивана смысл слов доходил своеобразно: он всё понимал какой-то обычной частью ума. Но, в то же самое время, в нём включились скрытые резервы, дополнительные мощности: какая-то глубокая, стратегическая часть ума совершенно чётко осознавала: эти признания девушки важны лишь тактически, а именно сейчас он должен сделать какой-то выбор, понять что-то очень важное. Эти параллельные процессы работали в его мозгу, боролись за ресурсы. Стратегический центр досчитал свою задачу, выдал результат и отключился, оставив своего хозяина разбираться самого, без сверхразума. «Выводы просты и бесспорны: я нарушил морально-этические законы, нормы, которые прививали родители с детства. Бросил
Иван с удивлением и радостью обнаружил, что уже несколько минут голова девушки лежит на его плече, её слёзы залили ему половину груди, намочили курчавые волосёнки, он её нежно гладит по чудесно пахнущей головке и, и это самое важное, он уже сколько-то минут непроизвольно говорит вслух!! И что ещё более непонятно: Ивану это совершенно безразлично.
— Зря ты со мной связалась: я — неудачник и предатель. Недавно ходил к куму, сознался, что я — американский диверсант. И что ты думаешь? И тут неудача: меня высмеяли, не поверили, отправили на картошку.
— Ха-ха. Я знаю этот анекдот. У нас в институте подобный рассказывали. А какую диверсию ты сделал?
— Опять облом: никакую. Залетел на зону по дурочке. Должен был Диктатора убить. Нас было много. Помнишь, года три назад было покушение?
— Они все мертвы, а ты жив, тёплый, лежишь с девушкой в постели. Какой же ты — неудачник?
— На полу, а не в постели. И девушка надо мной издевалась, унижала и совсем не собиралась меня любить.
— Во-первых, я уже извинилась. Во-вторых, ты и сам с девушками себя вёл, как скотина.
— Тут ты права, транслировал опыт американского развратного мегаполиса на нашу зону. А для зэка этот дом — единственная отдушина, лекарство от депрессии и отчаянья. Я — сильный, мне это было не нужно. Ну, я так думал. Поэтому остальных недопонимал. Прости и ты меня, Тоня, за всех ваших русских баб прости.
— Почему «ваших»? Ты сказал, что потомок переселенцев. Тогда — «наших».
Тоня лежала сверху на Иване, перебирала его черты лица пальцами, и кое-что заметила.
— Ой, Ваня не подумай ничего обидного, но миловаться как с другими — ты со мной не сможешь.
Иван сам не заметил, как возбудился. «Это ж надо!? Но что там Тоня сказала? Не смогу? У неё какое-то страшное уродство? Перенесла операцию?! Чёрт!!»
— Ты не подумай, что я динаму кручу. Я тебя хочу. Но есть одно но: я — девушка.
— Не понял. Понятно, что не мужик. И что?
— Нет, девушка. Девушка, не женщина. У меня ещё не было мужчин.
— Да?!. Почему?
— Дура была, ума набиралась. Почти, как ты. Я сюда загремела за превышение самообороны. А реально было ещё хуже. Парень ко мне действительно подходил знакомиться, но не грубил, не был навязчивым. Я за что-то была зла, уже даже не помню: за что. Следствие, суд вышибли память тех дней. Я даже лицо парня не могу вспомнить. Помню только хруст костей его локтя. Бр-р-р! А мне просто хотелось использовать в жизни навыки, которые я получала несколько лет. Нашёлся повод, сорвала злость. Шиза и хулиганство. Парня, скорее всего, тоже посадили за хулиганку. А я никому не призналась. Поэтому я и не исправлялась, хотя прекрасно знаю принципы работы рейтинговой системы и что от меня требовалось на зоне. У меня всего-то несчастные двести штрафных очков! Видишь, как мы похожи?