Рандеву с йети
Шрифт:
Виталий тоже спрыгнул с берега и подхватил сазана по обе стороны головы под жабры. Поволок вверх. В рыбине было килограммов пятнадцать, не меньше.
— Все, — сказал Андрей. — Рыбалки больше не будет. Они осторожные. Снова можно ловить только днем. Но нам и этого за три дня не съесть. Зачем больше. Больше не надо. Потом еще поймаем.
Они отволокли все еще подрагивающего сазана подальше от воды. Ларькин достал из рюкзака бутерброды и термос с горячим крепким чаем. Сейчас бы чего-нибудь посущественнее чая, подумал он, заметив,
Он разлил чай по пластиковым стаканам. Дал Андрею бутерброд с копченой колбасой и веточкой укропа. Андрей сел прямо на траву и принялся быстро-быстро заглатывать еду, запивая ее маленькими глотками чая.
— Послушай, Андрей, — сказал Ларькин.
Даун перестал есть и поднял голову.
— Рыба у вас тут действительно крупная.
— Да, — согласился тот, — крупная. Но ты сегодня хорошо поймал. Мой мельче был. Но тоже крупный.
— А звери крупные у вас тут есть?
— Есть, — кивнул головой мальчик. — Лоси есть. Кабаны есть. Бобер, он тоже большой. Когда старый. У Силантьевых один раз бобер в сетке запутался, метров пять порвал. И сам удавился. Они его потом ели. Я тоже ел. Вкусный. Килограмм восемь был бобер.
— Это понятно, — терпеливо гнул свою линию Ларькин. — Но это все звери обычные. Такие везде есть. А необычные звери у вас тут водятся?
Мальчик долго смотрел на него не мигая. У кого-нибудь другого такая пауза могла означать сомнение — можно ли доверять собеседнику. Но Виталий, уже успевший привыкнуть к повадкам мальчика, знал, что тот просто ворочает тугой неподатливый механизм своей памяти.
— Нет, необычных зверей у нас нет, — сказал в конце концов Андрей и снова принялся за бутерброд.
Виталий ощутил легкий укол разочарования. Этот врать не станет. Если сказал, что не знает, значит, действительно не знает. Хотя… И он решил пойти ва-банк.
— Андрей?
Даун опять оторвался от еды и поднял глаза на Виталия, мутные, ничего не выражающие глаза.
— А такие вот большие существа, вроде как люди, только лохматые, все в шерсти. И перепонки между пальцами…
— А, болотники, что ли? — спокойно спросил Андрей, откусывая очередной кусочек хлеба с колбасой.
— А не поздники?
— Не, поздники — это они в Подлесном так называются. Там мордва живет. Там поздники. Только они там не показываются. Там люди про них только так рассказывают, а сами не знают. А у нас — болотники.
Виталий почувствовал, что спина у него покрылась холодным потом. Этот мальчик говорил о йети как о чем-то само собой разумеющемся, как говорил пять минут назад о бобре, попавшем в сеть, а десять минут назад — о сазанах. Для него это была обыденная реальность, и, учитывая особенности именно этого мальчика, можно было предположить, что не только для него.
— А ты сам их видел? Этих — болотников?
— Видел. Как же их
— Куда это — к нам?
— Домой. Ну, не совсем домой. На огород. И мы к нему ходим. С мамой. И я один хожу. Он добрый. Он рыбу загоняет. И грибы нам растит. И кабанчиков ловит. И мы с ним играем. Он сильный.
— А как его зовут?
— Кого зовут?
— Болотника.
— Никак не зовут. Болотник.
— Он что, один здесь?
— Нет, почему один. Их, других, много. Они — болотники. А он — Болотник.
— А мне ты можешь его показать?
— Он чужих не любит. Не любит, чтоб чужие.
— А кто чужой?
— Все чужие. Мама не чужая. Андрей не чужой.
— А я — чужой?
— Ты — чужой. Нет, ты не чужой. Нет, чужой. Не знаю. Но лучше не надо. Он если подумает, что ты чужой, может тебя убить.
— Он же хороший.
— Хороший.
— И я хороший?
— Хороший.
— Зачем же он будет меня убивать? Видишь, ты сам говоришь, что я не чужой. Или, по крайней мере, не совсем чужой. Давай так, ты мне устроишь свидание с этим твоим болотником, а я тебе подарю бинокль, давай?
— Это не мой бинокль. Это твой бинокль. Зачем мне твой бинокль? Не надо. Я тебе так его покажу.
— Когда?
— Давай завтра?
— Давай.
— Значит, завтра. Сутра. Поедем к нему.
— Это далеко?
— Далеко. Пешком трудно идти. Надо на лодке.
— Ну, тогда прямо с утра возьмем нашу резиновую и поедем. До обеда управимся?
— Нет, резиновую нехорошо. Он не любит. Поедем на ершике. Ершик он знает.
— Хорошо, поедем на ершике.
— Только ты не бери с собой никаких железок, хорошо? Он не любит, когда железки.
«Эт-о в мои планы не входит, — подумал Виталий. — Но, впрочем, есть железки и железки».
— Ладно.
— И еще. Маме не говори. Ничего не говори. А то она не пустит. Тебя не пустит и меня не пустит. А если скажешь, она меня спросит. И я ей скажу. И тогда не пустит.
Система была сложная, но Виталий примерно понял, о чем идет речь.
— Хорошо. Маме — ни слова. Значит, договорились. Как рассветет — выходим. Договорились?
— Договорились.
Они допили чай, упаковали сазанью тушу и двинулись в обратный путь.
8 июля 1999 года. 04.45.
Утро выдалось теплое и туманное. Виталий проснулся в без пятнадцати пять, тихо оделся, стараясь не скрипеть половицами, подхватил собранный с вечера рюкзак и спустился во двор. Воздух влажный, теплый, плотный, переполненный отстоявшимися за пару предутренних часов в этом молочном киселе запахами пойменных трав. Где-то неподалеку прокричал невидимый петух — гулко и глухо, как будто из колодца. Сзади скрипнула дверь. Виталий обернулся. На крыльце, пытаясь спросонья безуспешно попасть рукой в рукав брезентовой курточки, топтался Андрей.