Рандеву с замком
Шрифт:
— Крийспулайнен…
— Ну да, или ее потомству.
— С ума сойти!
— Так и я о том! Подписи, свидетели, и печать аббатства Мон-Сен-Мишель! Вчитываюсь в подписи — монахи и управляющий Жолимоном. Чудно, конечно, но все как надо, как в настоящем завещании полагается. Правда, дата — тысяча девятьсот семьдесят шестой год. Но ведь прежнее завещание вообще сорок шестого года! И выходит, что моя бабушка унаследовала Жолимон незаконно, а уж я-то тем более!
— Боже мой…
— То есть убивать-то меня никому и не нужно! Завещание на финку! Другое дело, что финка явно подставная. Я тут прямо весь виски и допил.
— Понимаю… Налить тебе коньяку?
— Ты себе, себе. Допить-то допил, а никакого впечатления. Что делать? Про эту бумажку знают только эти двое и я. Если припугнуть их, а бумажку никому не показывать — замок мой. Но что с настоящей наследницей?
— Не стали бы, Майкл. Скорее всего. Всучили бы ей картину и отправили бы обратно в Финляндию. Она же страшно доверчивая — отдала Брунару все свои документы якобы для досрочного оформления разрешения на вывоз картины. А сами бы по ее документам оформили бы доверенность на Брунара, и он преспокойненько со временем продал бы замок.
— Ох, ведь точно! — Майкл почесал бровь. — Его же племянница — агент по недвижимости. Он и сам предлагал Брунсберри скорее всего ее услуги, на случай если я захочу замок продать. Но вчера это мне совершенно не пришло в голову. Я просто сидел и как идиот таращился на этот листок, ведь, если финка мертва, можно будет упрекнуть и самого меня, я же тогда единственный наследник этого проклятого отеля!
— Майкл, по-моему, Линна жива, — тихо напомнила я. — Что ты нашел в кожаном футляре?
— Две металлические пластины. Тяжеленные. На одной тщательно выгравировано генеалогическое древо с подкрашенными краской гербами. А на другой — мелкий длиннющий текст на латыни. Меня разобрало страшное любопытство! Я даже пожалел, что отослал Брунсберри: он ведь юрист, изучал римское право, должен знать латынь. Ты ведь тоже наверняка знаешь?
— Смутно, Майкл.
— Надо же, хоть в чем-то у тебя провал. А Брунсберри — знает. Он переводил моей бабушке надписи на каком-то старинном гобелене. Представляешь, гобелен с надписями!
— Не отвлекайся. Брунсберри ведь потом перевел тебе?
— Обошлись без него. Под пластинами лежала школьная тетрадка с переводом на французский. Уж поверь, я одолел. Правда, на это ушла пара часов и вторая бутылка виски, но они сообща здорово отвлекли меня от листочка в конверте. Собственно говоря, на пластине выгравировано тоже своего рода завещание, однако тысяча пятьсот восемьдесят восьмого года. Эта дата ничего не говорит знатоку французской истории? Ну, подсказать? Герцог де Гиз…
— Точно! Его убили в этом году. Значит, Жолимон принадлежал ему?
— Вывернулась, но могла бы и знать, дарлинг. — Майкл поцеловал мою руку. — А Жолимон всегда принадлежал только Жолимонам, вернее потомкам мессира Оникса, одного из соратников Ричарда Львиное Сердце, который подарил Ониксу земли на побережье, где тот и построил Жолимон. Не знала? Я и сам не знал до вчерашнего дня. А знаешь, как звали этого Оникса? Эразмус. Ну так вот. Со времен Ричарда Львиное Сердце маркизы Жолимоны старшего сына всегда называли Эразмусом. А иногда и двух-трех сыновей — на всякий случай, вдруг кто не доживет до брачного возраста. Все они верой и правдой служили соответствующим королям, пока во времена плодородной Екатерины Медичи с наследниками престола не произошел явный перебор. И надо такому случиться, что наследник Жолимона оказался не в той партии. А тут еще король прикончил бедолагу герцога, и наш Эразмус Оникс, маркиз де Жолимон, был вынужден уйти в подполье, выражаясь сегодняшним языком. Его папаша, тоже, понятно, Эразмус, спрятал парня в родном замке.
Верные вассалы донесли старому маркизу, что люди короля через пару дней пожалуют в Жолимон. Король требует голову! И папаша, который уже пожил долго и знает, что нужно только подождать новою короля, идет на хитрость. В костюм его сына наряжают куклу и хоронят. Являются люди короля. А подать сюда младшего маркиза! Ах, извините, господа, третьего дня кабан на охоте задрал. Вот безутешная мать, вот его могилка. Вот завещание в пользу следующего сына. Королевские посланцы удовлетворены и убираются восвояси. А маркиз снабжает сына деньгами и отправляет его в Америку — в Англию нельзя, очень близко и человек уж очень известный. Трогательно прощаются. Маркиз уходит в свои покои, зажигает свечу и составляет дополнительное тайное завещание. Когда бы ни вернулся мессир Эразмус Оникс маркиз де Жолимон-младший и кто бы из детей, внуков и правнуков старшего в тот момент ни владел поместьем — обязан вернуть его Эразмусу и служить ему верой и правдой, а кто воспротивится — да обрушатся на того все кары Небесные! Вернется не Эразмус, а вместо него его потомство — то же самое. И для надежности выгравировал на металле, бумага-то имеет привычку
Майкл замолчал, я тоже не могла вымолвить ни слова.
— Но, судя по всему, Эле, — вздохнув продолжил Майкл, — не вернулся парень, поскольку абсолютно все последующие маркизы де Жолимон продолжали тайно хранить это завещание и с надлежащими пояснениями передавать своим сыновьям. Только вот последнему, приятелю бабушки моей финской кузины, не удалось. Кончились сыновья.
— Жуть какая, — прошептала я.
— Жуть не жуть, а только ты представь себе мое состояние, когда я все это изучаю, приканчивая вторую бутылку виски, чтобы не думать о конверте, как стук в дверь. Наверное, кто-нибудь из обслуги — про карниз вспомнили, — соображаю я и говорю: войдите! Дверь настежь, на пороге наш ковбой. «Добрый вечер, мистер Уоллер. Вашей кузине грозит беда. Ох, позвольте представиться. Я Никс. Эразмус Никс». Я открываю рот, но, как рыба, только хватаю воздух, а он улыбается, поправляет шляпу и продолжает: «Друзья зовут меня просто Никс или в шутку — Рости или Оникс. Но я так не люблю. Просто Никс. Это у вас тут что, карниз упал? Давайте, я могу приладить. Там гвозди на месте». Поднимает его, как щепку, и вешает, продолжая болтать: «А мы ведь с вами земляки, мистер Уоллер. У нас земли по соседству. На Ред-Ривер. Вы меня не узнали, а я вас еще в самолете разглядел. Ну, думаю, тайные дела у мистера Уоллера в Париже. А потом — бац и встречаю на лестнице. Вы уж не обижайтесь, я в тот момент такого о вас надумал! Но у вас плохо дело, ой плохо! Совсем дрянь, как сказали бы у нас».
— Майкл, у тебя замечательные актерские способности, для политика это крайне важно, но что дальше?
— Ничего. Я его перебиваю: дескать, а скажи-ка, приятель, как зовут твоего папу? «Гарри», — говорит он. А дядю? — спрашиваю я. «Эразмус». Он старше отца? «Старше». А деда? «Деда — Джейкоб». А у него старший брат был? «Он и есть. Восемьдесят девять лет — а как огурчик». Эразмус? «Эразмус. А что?» А как звали того Никса, который нам землю продал? «Ну, Эразмус, Эразмус! Мистер Уоллер, зачем это вам? Вам надо спасать кузину! Поехали!» — и тянет меня за рукав. А я, поверишь, Эле, встать не могу. Он тут говорит: «Ох, Майки, ну ты и набрался! Вопросы какие-то задаешь дурацкие. Ты небось сам просек, что они хотят убить тебя?» Просек, говорю. Но откуда ты знаешь про мою кузину, Никс? «От Лени, ну, от той девушки, у которой ты был. Я сперва думал, у вас шашни, а она твой адвокат, оказывается!» Не адвокат, а поверенный. «Тем более, — говорит он. — Хорошая девушка, толковая. У тебя писать есть чем?» Я машинально вытаскиваю ручку из кармана и даю. А он хватает этот самый конверт и пишет на обороте. Я спрашиваю: это что? Он говорит: «Адрес, где твоя кузина. Я по-французски не умею, но я с таблички все буквы запомнил. Надо же таксисту сказать, куда нам». И кладет конверт себе в карман! «Идем, Майки, там Лени внизу ждет. Ну, шевели ножками. Ты сейчас на улице протрезвеешь, там дождина проливенный».
Выходим в холл, там почему-то куча народу, а у меня, Эле, просто все плывет перед глазами. Как во сне, я же, считай, уговорил две бутылки разом. Никс тебя поискал, тебя нет. Он вытаскивает меня на улицу. Мне немножко полегче стало, но все равно, Эле, ты же понимаешь мое состояние — фантом сгинувшего в шестнадцатом веке Эразмуса Оникса, который к тому же преследует меня уже полдня, да плюс оригинальное завещание в его кармане вкупе с обещанными гравировкой Небесными карами.
Садимся в такси. Никс протягивает таксисту конверт и тычет пальцем в адрес на обороте. Едем. Куда?! Дождь! Темень! А Никс ни на минуту не закрывает рта: про какую-то Марамбель, про брачную контору, про куколку, про седого, про сестру, про дизайнеров в Нью-Йорке, про колбасу в честь этой самой Марамбель, про тебя… Ну ужас! А у меня и так с двух бутылок виски голова квадратная. Ладно, приезжаем. Он расплачивается. А конверт так всю дорогу и пролежал у шофера на приборной доске. И у меня вдруг рождается мысль, причем достаточно трезвая: а что, если забыть в такси этот конверт? Хотя там адрес конторы. Да вряд ли таксист понесет вскрытый да исписанный конверт по какому-то там адресу. Кузина вроде бы жива, я тоже, все заговоры раскрыты… А таксист тем временем оборачивается и протягивает конверт. «Бери, — говорит мне Никс. — Твое же письмо». Я беру. Выходим. Тут сразу же почему-то мы оказываемся в доме, пьем пиво и разговариваем с блондинкой в халате и в очках. Причем разговариваем так: Никс говорит, я перевожу на французский, она отвечает, я перевожу ему, а конверт все время верчу в руках. Кстати, Эле, моя кузина ни разу не сказала, что у меня плохой французский!